"Мой музыкант", цикл, R, часть 4

[silverstyle]

От автора:
Первые 3 части тут
Если соберетесь это читать дальше после перерыва, рекомендую таки их перечитать, а то не поймете ничего, прошлая прода была год назад^^
Вычитка авторская - ахтунг! Ворнинги те же, что и в начале.
Вычитка: mart

Часть 4
Добрый вечер!

Я их приводил в свой прекрасный дом,
Их вином поил, и развлекались мы потом.
(с) КИШ


Места преступления все неуловимо напоминают друг друга. Впрочем, когда допускают репортеров, смотреть уже не на что – только аккуратные фигуры мелом на полу. Мне нравится развлекаться, угадывая, кем когда-то было то или иное очертание. Толстяк-банкир вместе с женой?
Зияющее отверстие на стене там, где в доме располагался сейф. Обычное ограбление – я почти сразу же теряю интерес. Дожидаюсь, пока мой напарник-фотограф сделает парочку обязательных унылых фото, задаю ряд никчемных вопросов усталому детективу, который явно пил с друзьями, когда получил вызов. Все равно вся информация будет в отчете, который он скинет мне на е-мейл – такова договоренность с нашей газетой, и это очень на руку, потому что я по-прежнему ненавижу пустые разговоры. В остальном, мало чего осталось от того «маугли», который сошел с автобуса год назад.
Я выхожу на лестничную площадку, закуриваю, осторожно обхватив губами фильтр сигареты, будто все еще только пробую курить. Эта манера очень нравится моему любовнику, художнику Эрику. Вчера у нас была годовщина, и он подарил мне свитер. Наверное, это должно выглядеть со стороны чертовски смешно. Мне подарили свитер. В былые времена парня нашли бы под утро с ножом в спине, а сейчас я просто сказал: «Не стоило». Впрочем, при всей банальности подарка, ярко-канареечная расцветка меня позабавила.
Будучи неплохим художником, Эрик совершенно не разбирается в одежде. Не то, что мой босс, владелец газеты. Думаю, нет необходимости углубляться, как я сделал карьеру от простого курьера до репортера криминальной хроники. Я много старался, чтобы получить эту должность, худосочная задница моего патрона осталась довольна. И все оказалось зря. Я теперь в курсе всех преступлений города, тесно сотрудничаю с полицией, поборов в корне свой страх перед служителями закона, я даже слушаю их станцию. От музыканта за весь год не поступило ни одной весточки. Будто он уехал или умер. Что он отказался от охоты, я даже помыслить не мог. Вначале метался, как запертый в клетке зверь, от которого забрали пару. Смириться с поражением было тяжело, но пришлось хотя бы сделать вид, притвориться, чтобы окончательно не сойти с ума. Я уже никого не ищу, не ношусь по городу раненым псом, а гуляю вечерами с Эриком в центральном городском парке. Иногда он устраивается где-то с мольбертом, а я смотрю, как он рисует. Любуюсь его перепачканными в красках руками, хотя никакой красоты и изящества в них нет. Красота в том волшебном результате, который достигается ими.
Над моей кроватью теперь переливаются блестящие волны залива, запечатленные с моста. Кажется – прольются и поглотят все вокруг. Город, людей… Во мне уже нет былой ненависти к человечеству, но я с удовольствием понаблюдал бы за катастрофой просто так, со скуки.
Я слышу за спиной тихое покашливание – фотограф, старина Роджер, закончил снимать и сейчас топчется поблизости. Он уже знает, что меня лучше не хлопать по плечу внезапно, и вообще без разрешения не стоит трогать. Без разрешения можно было только музыканту, когда-то давно, раньше. Сейчас я в этом уже не настолько уверен.
- Вас подвезти, Том?
Отрицательно качаю головой. Совершенно безликое, выбранное как раз за свою непримечательность имя уже не режет слух. Мне неприятен сам прокуренный голос Роджера и его манера картавить. А вот внешне он ничего: эдакий пират в отставке с обветренным лицом и большими грубыми руками. Он рассказывал как-то, что в молодости работал грузчиком в местном порту, потом повредил спину и выучился на фотографа. Вот как бывает в большом городе. Ловлю себя на мысли, что не удивляюсь уже почти ничему.
Мы с Роджером спускаемся вместе на первый этаж, на прощанье он пожимает мне руку, торопясь к своему старому фиату, а мне уже не терпится погрузиться в лабиринт ночных улиц. Знаю, что кажусь ему странным, и его быстрый, почти пугливый, взгляд через плечо напоследок только поднимает мне настроение.
Я выхожу в ночь! Как же она прекрасна в сиянии городских огней. Витрины, подсветка улиц, фары машин – они заглушают блеск настоящих звезд, которых тут и не увидишь. Впрочем, темные улочки парка хранят терпкий запах листвы после дождя, как напоминание, что где-то далеко, полузабытой легендой, еще остались настоящие леса. Исполинские деревья, чьи кроны даже в полдень не пропускают солнечный свет, широкие реки, в которых не найдешь пятен бензина. Из которых можно пить, не боясь. Где нет людей… Посвежевшие после дождя листья, кажется, шепчутся украдкой, смеются надо мной, обреченным на этот город, как был обречен Минотавр на свой бескрайний лабиринт.
Просторная тюрьма, завораживающая монументальностью и размахом. Миллионы букашек снуют по ее коридорам, и миллионы мечтают сюда попасть. И кто сказал, что не выйдет ее полюбить? Но листья все-таки смеются. А я жадно вдыхаю полной грудью воздух.
Дождь прошел, и уже через час здесь приторным коктейлем смешается вечное городское: бензин, духи, чебуреки из дешевой кафешки на углу и запах сигареты, которую прикуривает рядом случайный прохожий. Провожаю его ленивым взглядом – ничего интересного. Темно-серая шляпа, светло-коричневый плащ и газета в нагрудном кармане. Я даже не пытаюсь рассмотреть его лицо, и так понятно, что одинокому клерку нечего делать после скучного восьмичасового рабочего дня в душной конторке, которую он, конечно же, не забыл тщательно запереть перед уходом. Наверняка весь день он мечтал о свободе и теперь не знает, куда ее девать, вот и приходит в парк каждый вечер. Он слишком скучен, чтобы показаться мне хоть чуть-чуть привлекательным, и я иду дальше. От нечего делать считаю светлые шары ламп на раздвоенных фонарях, что аккуратно расставлены по краям дороги. Ночной парк большого города совсем не страшен. Только успеваю подумать об этом, как осознаю, что оказался в одиночестве. Никаких случайных прохожих, даже шум машин остался далеко, вместе с надоевшим запахом уличных забегаловок. Я сбавляю шаг, закрываю глаза, пытаясь представить, что я дома, в далеком маленьком городке, где деревья пронзают верхушками небо. И где, о чудо, есть звезды. Проходит минута, другая…
Хруст ветки, потревоженной чьим-то ботинком, явно показывает всю глубину моего заблуждения. Я больше не один. Кто-то там есть, не на дороге, а в тени, за деревьями, куда не дотягиваются желтые круги света от фонарей. Сердце будто сжимает холодной ладонью. Музыкант? Или такой же ночной охотник, каким когда-то был я? Опрометчивый, стихийный, притаившийся в ожидании случайной жертвы… Я нащупываю в кармане нож. Ну что же, познакомимся поближе? Я стою и жду, даже не пытаясь притвориться, что безоружен и растерян. Ответом на мою дерзость становится шуршание раздвигаемых веток. Сначала мне кажется, что затаившийся незнакомец спасается бегством - шаги явно удаляются - но потом понимаю, что он просто решил сделать небольшой крюк. Я остаюсь на месте, выжидая. Мой непрошеный спутник явно планирует показаться из-за деревьев перед поворотом на следующую аллею, куда более тенистую и укромную. Так и есть. Спустя несколько минут, не дождавшись, что я подойду к месту его «засады», он выходит. Медлит на обочине, будто в нерешительности, затем, уже не скрываясь, шагает в круг света и замирает, засунув руки глубоко в карманы. Расправленные плечи, легкий наклон головы и хмурый взгляд из-под полей шляпы не оставляют особых сомнений – парень явно ожидает меня не затем, чтобы поинтересоваться, который час. Какое-то время мы неподвижны, будто ожившая картинка с враждующими ковбоями из вестерна. Наконец, я принимаю решение: скука – вот враг любого уважающего себя охотника…
То есть, мирного городского репортера, конечно же. Медленно направляюсь навстречу, подмечая попутно детали. Газета все так же торчит у него из нагрудного кармана. Я разбираю заголовок и понимаю, что это та самая, в редакции которой я работаю. Вчерашний номер. Сжимаю чуть дрожащими пальцами рукоятку ножа. Самонадеянный беспечный идиот, которому не надо смотреть на лица, чтобы понять, что из себя представляет человек. От души надеюсь, сегодня мне придется за это поплатиться.
- Отличный вечер, не правда ли? – делаю последний шаг, сокращая дистанцию, и следующие слова застревают у меня на языке. Давно я не встречал таких глаз: серые щелочки-буравчики, полные ненависти столь осязаемой, что сомнений даже не остается - в данный момент с меня уже мысленно снимают кожу, миллиметр за миллиметром. И самое время позвать на помощь, как не парадоксально это звучит, если вспомнить круг моих интересов.
- Просто замечательный.
Он делает почти незаметное движение, и я еле успеваю увернуться от ножа. Если так, конечно, можно назвать это подобие тесака с ребристым лезвием. Парень что, пересмотрел каких-то ужастиков про маньяков вроде «Техасской резни бензопилой»? Делаю ответный выпад, от которого мой новоявленный визави отшатывается чуть ли не на километр. Нервный какой! Учитывая размер его оружия, подобное поведение кажется мне странным. Вообще, вся ситуация застыла на грани сюрреализма и какого-то полного бреда. Улыбаюсь ему приветливо.
- Может, познакомимся для начала? – предложить ему вместе выпить кофе, и, чем черт не шутит, пусть даже ирландского, я не успеваю. Он бросается на меня так стремительно, что второй удар почти попадает в цель, довольно ощутимо задев левый бок. Я чувствую резкую боль, почти позабытую. А когда-то ведь мы были с ней неразлучными друзьями… Перехватываю его руку с занесенным оружием у самого своего лица. Мой новый приятель, кажется, значительно меня сильнее, потому даже не пытаюсь вывернуть руку, чтобы обезоружить. Зачем так рисковать, когда можно просто сделать подсечку? Повинуюсь этой нехитрой логике, и мой противник валится кулем на землю, неловко, явно оказавшись неготовым к такому повороту событий. Я не дожидаюсь, пока он поднимется, а делаю то, что следовало сделать уже давно: убегаю. Причем со скоростью, которой позавидовал бы любой спринтер – близость смертельной опасности подгоняет еще лучше, чем близость вожделенной победы.
Вариантов, куда податься, у меня не так уж много: нужно, чтобы было пространство для маневра и, по возможности, людно. То есть – главный вход в парк, до которого бежать не близко, особенно, если истекаешь кровью. Только сейчас, ругая себя, на чем свет стоит, догадываюсь зажать рукой рану. Все-таки я отвык от этих игр. Но чтоб настолько! Дыхание уже сбилось и в глазах вот-вот начнет темнеть. Подавляю желание срезать дорогу через темные парковые дебри. Любой лес – ловушка. Пусть даже такой, как этот. Топота за спиной я не слышу и не поворачиваюсь, чтобы понять, преследует ли он меня. Все это только пустая трата времени: он может показаться, откуда угодно, наверняка предварительно прочесал здесь все маршруты. Но бегущую дичь поймать всяко труднее, чем неподвижную и озирающуюся по сторонам. Занятно ощущать себя в таком качестве. Не охотник, но добыча. В наших играх с музыкантом это заводило меня безумно, до красных кругов перед глазами. Да что там… Временами я вообще забывал, кто я есть и как меня зовут. Это и без того случалось со мной иногда, но когда мы были вместе – намного чаще. Его игры бывали жестоки, но сколько же в них было утонченности! Болезненный соблазн…холодок опасности мурашками по спине и жар от его поцелуев со вкусом кофе.
Запах знакомого одеколона щекочет ноздри так осязаемо, будто все происходит со мной сейчас. Я так и не смог его забыть. Жалкий неудачник, выброшенная игрушка… Продолжить список? Я, наконец, останавливаюсь, согнувшись пополам. Все. Бежать сил больше нет, хотя осталось совсем чуть-чуть. Обидно. Но как-то слегка.
- Вам помочь? – я сначала слышу голос, потом вижу ботинки. Прохожий в такое время? Кажется, мне повезло. Если, конечно, мой преследователь соблюдает негласный кодекс почти всех городских охотников: нападать только на одиноких жертв. Киваю через силу, вдруг осознавая, что и слова сказать не могу, то ли от возбуждения, то ли от шока. Но отмолчаться мне не дают.
Я слышу пиликанье кнопок телефона, и после пары глубоких вдохов все-таки выдавливаю:
- Не надо никому звонить, просто проводите.
Еще одним волевым усилием заставляю себя разогнуться, чтобы посмотреть на своего случайного спасителя. Встречаю сочувственно-обеспокоенный взгляд. После ненавидящих бесцветных щелочек большие карие глаза кажутся чем-то потрясающим. Мне даже становится на секунду тревожно за их обладателя – вдруг мой охотник настолько безумен, что нападет на обоих? Охотник. Так и назову его пока. Уверен, мы увидимся совсем скоро.
Опираюсь на предложенную руку, позволяю поддержать за плечо, хотя обычно плохо переношу чужие прикосновения. Или мне просто сейчас все равно.
У главного входа мой спутник сворачивает к стоянке. У него есть машина? Мне просто невероятно везет, если можно такое сказать по сегодняшний вечер.
К счастью, идти приходится недолго. Когда передо мной услужливо открывают дверцу, я буквально вваливаюсь в салон. Успеваю рассмотреть, что машина темная и похожа по форме на длинную изящную сигару. Сиденья дорогие, кожаные, даже жалко пачкать кровью. Думаю об этом, и тут же уплываю. Момент потери сознания воспринимается, как падение в прохладную ванну после жаркого дня. Тело расслабляется, мне уже не больно, тону постепенно, мягко…
Прихожу в себя с ощущением мокрого полотенца на лице. Пытаюсь пошевелить рукой и натыкаюсь на гладкую поверхность шелка. Понимаю, что это, кажется, простыня. Значит, я лежу в постели. В совершенно незнакомой мне постели. Ведь даже музыканту были чужды такие излишества, он вообще предпочитал спать под открытым небом.
- Вы проснулись?
Киваю с трудом, но едва сдерживая смех. Мой спаситель чертовски наблюдателен! Я уже пять минут валяюсь и хлопаю глазами, как Белоснежка в окружении гномов, а он еще спрашивает, проснулся ли я. Рассматриваю его внимательнее, насколько сил хватает. Красивый, как я и подумал в парке. Такой весь классически-правильный, стильный, прям под стать своей машине. А вот глаза интересные. То ли цвета моего любимого кофе, то ли темного шоколада с капелькой молока, но привлекают они чем-то внимание, и все.
- Признаюсь, вы меня напугали. Я уже думал ослушаться и вызвать вам врача.
- Так почему не ослушался? – мой голос звучит хрипло, получается как-то особо грубовато на фоне его английской вежливости.
Пожимает в ответ плечами.
- Я привык делать то, что меня просят.
- Бесценное качество… здорово продлевает жизнь, – роняю я, не подумав.
- Проверено на практике? – смотрит на меня с интересом. И что-то в его интонации заставляет отвести глаза, чтоб не сказать лишнего. Молча киваю, только сейчас заметив, что продолжаю машинально гладить пальцами шелк. И, готов прозакладывать собственную голову – собеседник уже давно внимательно следит за движениями моей руки. Почему-то сама эта мысль будоражит вдруг сильнее любой откровенной непристойности. Просто взгляд. Вроде ерунда, но хочется сразу притянуть его обладателя сюда, на шелк.
Несомненно, есть кровати, которые предназначены отнюдь не для сна. А мужчины, которые выбирают такие кровати, явно кладут туда незнакомцев совсем не за тем, чтобы просто поболтать о жизни… Или мне хочется так думать. Позабытое чувство опасности и приток адреналина сделали свое дело. Потребность в музыканте снова превратилась в почти физическую боль, и сейчас сойдет любой заменитель. Просто суррогат, и все. Смотрю в глаза кофейно-шоколадные. Другие совсем.
- Вы часто приводите в свой дом кого попало?
- Кого попало? – переспрашивает он удивленно. Очень искренняя интонация получилась.
- Я ведь могу оказаться опасным типом, – отрываю с большим трудом голову от подушки, пытаясь придать вес своим словам. Знаю, что со стороны сам жест выглядит забавно, а вот мой взгляд исподлобья – отнюдь.
Но на моего собеседника это не производит никакого впечатления. Он только щурится насмешливо и демонстративно вальяжно откидывается на спинку кресла. Пижон. Это слово всплывает в голове как-то само собой, почти позабытое. Осматриваю своего собеседника еще раз, внимательно. Да, по-другому и не скажешь. Истинное дитя большого города, живущее в его ритме с одним лишь стремлением – успеть отхватить от жизни больше. Мне это знакомо, пусть и на свой лад.
- Я ведь тоже могу оказаться, - наконец, произносит он после небольшой паузы.
- Что? – засмотревшись, я совершенно потерял нить разговора. Он улыбается понимающе, будто говоря: «Да все нормально, на меня так реагируют часто». При других обстоятельствах я стер бы эту улыбку с его лица, но сейчас просто жду ответа.
- Тоже могу оказаться опасным типом, – заканчивает он самым серьезным тоном.
- Вот как? – облизываю пересохшие губы, пытаясь сдержать смех. Не сдерживаюсь, смеюсь.
Он лишь чуть удивленно приподнимает брови. Просто эталон невозмутимости.
- Не верите? Спросите, кого угодно в этом городишке.
- Дворник из парка подойдет? – не знаю, почему, но мне очень хочется его разозлить. Может, потому что меня самого уже колотит.
Он пожимает плечами.
- Думаю, вы найдете, у кого спросить. Меня зовут Джим Стоук. – Он лезет в карман пиджака. И да, протягивает мне аккуратненький прямоугольник белого картона, свою визитку. Без этого в большом городе никто поздороваться не может. Нехотя представляюсь в ответ. Ничего подходящего, чтобы дать ему, понятное дело, у меня нет. Задумчиво верчу карточку в руках, не зная, куда деть. Стоук. Знакомая фамилия. Из светских хроник? Тогда я пас, мне ближе криминальные.
- Вы довольно интересный человек, Том. Давно к нам переехали?
Я не удивляюсь вопросу, у меня крупными буквами на лбу написано, что я не отсюда.
- Год назад. А что? Не любите приезжих?
- Наоборот. Люблю. Вы приносите в город краски.
Его слова для меня как микроразряд тока или прикосновение холодной стали к коже. Ведь год назад, сойдя с автобуса я подумал именно так, почти дословно. Город туристов. Цветной красочный поток…
- Планируете тут осесть?
Усмехаюсь не вполне дружелюбно:
- Это допрос?
- Нет. Так что вы лишены права хранить молчание, – он улыбается в ответ широко и невинно, явно радуясь собственному остроумию.
- Я немного не в состоянии сейчас поддерживать беседу.
- Конечно, я понимаю, – картинно поднимает вверх руки, признавая свое поражение.
У меня уже вертится на языке язвительное замечание про короткую линию жизни на его ладони, но он меня опережает:
- Тогда, может, продолжим знакомство в пятницу за ужином?
Вопрос застает врасплох. Растерявшись, машинально киваю, и только увидев его откровенно довольное выражение лица, понимаю, на что подписался.
- Тогда решено. Я заеду за вами в семь. Отдыхайте.
Он говорит еще что-то про то, как рад знакомству и какие приятные неожиданности, оказывается, могут подстерегать нас в ночных парках. Смеется над двусмысленностью фразы и собственной неловкостью. Прощается. Уходит. А я лежу бревном и пытаюсь понять. Какого черта?! Зачем я это сделал? Только спустя пятнадцать минут самобичеваний я вспоминаю про Эрика. Тянусь к тумбочке за телефоном, чтобы позвонить ему.
Длинные гудки. Я слушаю их внимательно, до последнего. Эрик всегда в это время дома. Я моментально отметаю мысль, что он мог пойти меня искать. Никуда он бы не пошел. Конечно, он может быть в душе. Но есть такая способность, которой наделен каждый хищник, пусть и позабывший почти свою суть: откуда-то я знаю, что квартира пуста. Или…
Я вешаю трубку. Кое-как одеваюсь, дивясь на неожиданно прилично сделанную перевязку. У этого Джима явно толковая прислуга. Нажимаю на кнопку, которая должна, по идее, ее вызывать. Даже не удивляюсь, когда вместо прислуги приходит сам хозяин. Мне, вроде как, не до него сейчас. Я чувствую, что снова остался одинок. Опять. Голова раскалывается, снова подступает слабость…красные круги перед глазами. Смотрю сквозь них на Джима и очень отстраненно в десятый раз отмечаю, что он красивый. Просто, без затей. Без всякого налета порочности. Никакого аристократизма. И никакой грубости. Красота тоже бывает обыкновенной. Классической, как кусок мрамора или дорогой седан… Джим что-то говорит мне. Слова? Как это пошло и совсем сейчас не нужно. Тяжело дается первый шаг. Но если не я, то кто же? Мне откровенно плевать, что он подумает. Приближаюсь к нему вплотную, не отводя взгляда, почти утыкаюсь носом в шею, вдыхая запах. Новый, незнакомый, будоражащий. Кладу руки ему на плечи, еще оставляя возможность отстраниться. Надо что-то сказать теперь. Так ведь принято в этом цивилизованном мире…
- Вы не против продолжить знакомство прямо сейчас?
Вздрагивает. Резко втягивает воздух, будто его вдруг стало мало. Интересно, он тоже пытается понять, нравится ли ему ощущать меня так близко? Замешкавшись на долгие секунды, тянется все-таки за почти предложенным поцелуем, потом замирает.
- Тебе нельзя, – глаза темные теперь, как черное стекло, и будто прозрачные. Сразу хочется поискать там свое отражение.
- Нельзя? – смеюсь, ощущая себя вдруг свободным. – А если очень хочется? – краду последние миллиметры, оставшиеся между нами, отметая разом все протесты. Впрочем, возражений больше нет. У Джима пухлые губы, мягкие, неожиданно податливые при всей его внешней крутизне. Я чувствую, что он растерян, и пользуюсь его замешательством: мне нравится запускать пальцы в темные волосы - неровные пряди, безнадежно изуродованные модельной стрижкой. Я вдыхаю запах одеколона, который, как мне кажется, больше всего подходит, чтобы стать запахом денег. Может, попросить у него название и надушить как-нибудь банкноты? Негромко смеюсь, разорвав поцелуй. Смотрю на него, знаю, уже совершенно шальными глазами, дикими. Пальцы путаются в узле галстука - самому непонятно, то ли я хочу подарить свободу, то ли задушить. Джим явно настаивает на первом варианте. Он пытается мне помочь, но я отталкиваю его руки, тянусь к его губам, кусаю сильно за нижнюю в наказание. Не успеваю насладиться проделкой… Я уже подмят и придавлен к кровати.
- Будешь кусаться – надену намордник, - шепчет мне на ухо. Появившаяся в голосе легкая хрипотца притягивает, заставляет потянуться ему навстречу, но неожиданно сильные руки не пускают. Вернее, тут дело даже не в силе, а в захвате. Он умеет удерживать. Но может ли удержать? Улыбаюсь по-дурацки, как пьяный. Я пью ощущение чужой силы и власти над собой. Как я долго этого был лишен! Голод по чужому телу, по таким нужным жестким прикосновениям почти нестерпим. Я облизываю губы. Кошмарный, пошлый жест. Я прошу:
- Ну же…
Он смеется. Музыкант тоже всегда смеялся. И заставлял просить меня снова и снова…
Джим издевательски медленно расстегивает мою рубашку – пуговица за пуговицей, аккуратно… Ну кто же так делает? Рвусь из его захвата, почти получаю вожделенную свободу, но он опускается сверху, плотно придавив к кровати – не вздохнуть. Впрочем, я все-таки могу извернуться, ведь он старается не давить на пострадавший бок. Пострадавший? Просто глупая царапина! Пытаюсь перекатиться, оседлать его, чтобы потом смотреть победно в удивленные глаза. Но он снова пресекает попытку… В итоге я замираю в середине, на боку, вроде и почти скинув его, но и пошевелиться дальше не в состоянии. Тычусь неловко губами, попадаю куда-то в район носа… Такой неуклюжий. Чем я его привлек? Запрокидываю голову, подставляя под поцелуи шею. Перед глазами белый потолок. А на нем, как всполохи, красные круги, снова. Мне и плохо и очень хорошо одновременно. Жарко. Круги будто колышутся, как листья… Звонкий щелчок пряжки на моих брюках. И я очень не вовремя снова вспоминаю про Эрика. Вернее, не про него даже, а про переливающиеся волны залива, что словно вот-вот прольются над моей кроватью. Но в этом и есть для меня Эрик. Украденный для меня кусочек моря, унесенный с моста.
Руки Джима исследуют мое тело. У него грубые пальцы, откровенно мужские, несравнимые с пальцами музыканта, но длиннее, чем у Эрика. Я забыл, что для меня это важно. Жадно принимаю, будто впитывая, прикосновения. Самому лень тянуться и что-то делать. Мне хорошо. Я хочу сегодня быть инструментом, на котором играют. Просто принимать. Обнимаю Джима за шею, просто потому что надо куда-то деть руки. Касаюсь губами его плеча. Выгибаюсь, когда на смену его рукам приходят губы. Жмурюсь, пытаясь представить темные глаза, но вместо этого приходит иное… Серые щелочки, полные ненависти. Он идет в дом, который я считаю своим. Я целую Джима на ощупь, исступленно. Он поднимается по лестнице. Пролет за пролетом… Выгибаюсь, оставляя красные царапины на плечах, ловлю чужой стон, выпиваю, как капельки крови. Он тоже смотрит на белый потолок и у него сбивается дыхание, почти как у меня, но просто потому что не работает лифт. Пролет за пролетом… Звонок… Телефона. Мы с Джимом сплетаемся так, что уже не расцепить, падаем с кровати. Звонок в мою дверь. И ему открывает мужчина, которого я считал своим. Заспанный, в одной пижаме. Эрик. Он видит его, на лестнице. Коричневый плащ, в кармане номер газеты, в которой я работаю.
- Вы пришли к Тому? Его нет…
Кое-как выбираюсь из-под Джима, касаюсь кончиками пальцев его затылка.
- У тебя ссадина…
-Ударился об угол кровати, пока летели.
- Хорошо, что падать было невысоко.
- Нет, хорошо совсем другое, - смеется.
Охотник улыбается Эрику. Он беспрепятственно заходит в квартиру. Он закрывает за собой в дверь.
- Хорошо, что я не успел вставить.
Джим переворачивает меня лицом вниз. Под щекой мохнатый ворс ковра. У меня больше нет власти над собственным телом, и навязчивые образы, разъедавшие мой мозг, отпускают с первым полустоном - полувздохом.
И это правильно. Эрик пустил Охотника в нашу квартиру. Значит, дальше темнота. И проигранный мной раунд.
Я валяюсь на полу и тупо пялюсь в потолок, теперь просто белый. Моя голова покоится на коленях у Джима. Щелчок зажигалки, прикуренная сигарета. Такое дурацкое:
- Тебе было хорошо?
И такое вечное:
- Ага, - в ответ. В моем случае, довольно-сытое, приглушенное. Мне уютно. Мне хочется остаться сегодня в комнате с белым потолком и кроватью, которая не для сна. Потому что лучше сегодня обойтись вовсе без снов. Чуть поворачиваю голову, чтобы видеть Джима. Он спокойно встречает мой взгляд. Глаза кофейно-шоколадные, обычные, больше никакой темноты. Касаюсь губами его ладони. Так обычно в конце я целовал музыканта. Но слишком тягостным мне стало это прошедшее время. Я отслежу Охотника и выйду из игры. Я так решил. У меня получится, ведь большой город всегда оставляет простор для маневра, и самые его страшные легенды рождаются отнюдь не в переплетении ночных улиц, и даже не в темных провалах подъездов. А при свете дня, в укромных кабинетах. В тишине пустых коридоров. Или в мягком уюте чужой постели. Не знаю.
- Ты задумался…
Улыбаюсь лишь уголками губ, но по-настоящему.
- Я всегда такой, Джим.
Мое «привыкай» повисает между нами в воздухе несказанным. Мы валяемся так почти до утра, стащив с кровати одеяло. Идиотизм в чистом виде. Но мне понравилось курить на двоих одну сигарету. Раньше не делал так никогда.
Утром я не прощаюсь. Наша договоренность про пятницу молчаливо остается в силе. Я иду в свой бывший дом. Поднимаюсь по лестнице, пролет за пролетом. Эрика я нахожу в гостиной. Он сидит и чиркает что-то в блокноте. Долго смотрю на него с порога.
- Привет…
Он вздрагивает от неожиданности, смотрит на меня, часто моргая.
- К тебе приходили… - протягивает мне конверт.
Я беру его, надрываю. Долго смотрю на содержимое. Открытка с мостом, чистая, без единого слова. И будто случайно приставший к уголку желтый лист, напоминание давней осени – кусочек пожелтевшей нотной тетради. Обрывок. Который наверняка подойдет краем к записке, полученной мной больше года назад от музыканта.
- Он говорил что-то?
Эрик маячит у меня за спиной, явно желая выяснить, где я пропадал всю ночь, но, не решаясь спросить.
- Он сказал: «Передай это парню, который тут с тобой живет», - и ушел.
- Выглядел?
- Среднего роста, коричневый плащ …
- Ясно.
Все так же не глядя на Эрика, прохожу в свою комнату собирать вещи. Он стоит на пороге и молча смотрит, как я это делаю. Его трясет. Мне не нужно поворачиваться, чтобы это понять.
- Картину я заберу?
Кивает. Ловлю это жест в зеркале. У Эрика очень грустное отражение. Я снимаю со стены картину, заворачиваю в какие-то тряпки, бережно прячу в чемодан, на самое дно. Бросаю сверху кучей одежду. Все. Не так уж я здесь много нажил.
Поворачиваюсь, чтобы уходить. Смотрю напоследок на Эрика.
- Ты не представляешь, как тебе вчера повезло. И даже представить себе не можешь, как тебе повезло сегодня, – я касаюсь напоследок его щеки. Глажу, запоминая ощущение. – Если кто-то будет спрашивать, скажи, что я сюда больше не вернусь.
Он кивает молча. В его глазах слезы. Я ухожу. Уже когда спускаюсь на пролет вниз, он выходит на лестницу следом. Свешивается ко мне через перила:
- Я прекрасно знаю, как мне повезло. Ты зря держишь меня за идиота.
Замираю на мгновение, всерьез задумавшись о причинах, по которым Охотник оставил его в живых. Эрик со своим знанием для меня чертовски опасный свидетель. И после случая в парке я мог бы списать его падение с лестницы на «встречу» с моим незваным гостем…
На дне моего чемодана лежит картина. Бесценный подарок, за который я ничего не подарил взамен.
Я делаю шаг вниз, по лестнице. Пусть это будет мой подарок Эрику, тоже бесценный. Надеюсь, ему хватит ума понять все без слов и уехать из этого города. Он ведь хотел… Думаю, и сейчас хочет.
Дни новой жизни в уже привычном мне городе складываются в недели, я почти не замечаю их ход. Мой охотник затаился, мой музыкант все так же молчит. Интересно, что связывает их друг с другом? Но я прекрасно понимаю, что на деле мне важнее: «Что нашел музыкант в таком, как он? Как он может терпеть его рядом?!». Мне до сих пор обидно. И немного больно. Спишем на заживающую царапину.
Я покидаю офис редакции. Иду по суетливой полуденной улице мегаполиса. Где-то там - повернуть за угол, перейти через дорогу, по подземному переходу вниз, налево, потом наверх – там есть кафе, очень дорогое. Джим ждет меня, шуршит утренней газетой. Так и есть. Я сразу вижу его за столиком на застекленной террасе ресторанчика. Раньше меня это забавляло: люди, будто часть витрины. Куклы, выставленные на потеху прохожим. Но мне интересен только Джим. Мне нравится за ним следить, но насладиться не получается – он почти сразу поднимает глаза и замечает меня. Будто почувствовал. Захожу внутрь, поднимаюсь к нему, на витрину.
Он сидит спиной к двери и чуть запрокидывает голову, ожидая, что я сейчас поздороваюсь с ним поцелуем. Как всегда, самонадеянно с его стороны. Я не люблю демонстрировать чувства на людях. Но… я наклоняюсь и касаюсь его губ так нежно, как умею. Я не понимаю, почему …Джим не вызывает у меня раздражения и желания растоптать. Вроде обычный, в меру богатый плейбой из большого мегаполиса. Безликий даже в том, как выделяется из массы других, менее богатых. Черный классический ягуар, дом с видом на тот самый парк, в котором мы повстречались в памятный вечер. Собственная маленькая картинная галерея. Псевдокритик, лжетеатрал, завсегдатай всяких бесполезных полуподвальных вечеринок, где обязательно надо пить только самый дорогой виски. Где стыдно прикуривать зажигалкой, которая стоит дешевле сотни баксов. Это так же уныло, как модно-тусклые фотографии в глянцевых журналах, пропагандирующих осовремененный готический шик. Я считаю, что они осквернили этим готику. Так я сказал Джиму в присутствии каких-то его друзей-дизайнеров. И с тех пор слыву у них эксцентриком и тонко чувствующим эстетом. Я, человек с девятью классами образования, который и имя свое настоящее уже не в состоянии вспомнить.
Это смешно. Но кто сказал, что я не умею веселиться?