UPD! Я как последний хам, чуть не забыл самое важное.
Те люди, которые спасли этот мой экспромт от провала, генералы экспресс-вычитки: Zainka-Gwena и Remi Lark - прошу любить и жаловать! Ура!
Также потащу сюда ссылки с рецензиями жюри на конкурсные работы:
asuraa.diary.ru/p175561349.htm - от Ауренги
www.diary.ru/~Braindrops/p175583739.htm?from=la... - от Цитрины
-----
и просто читательское, на память, обзор от Рубинштейн, дабы не потерять и перечитать холодным зимним вечером:
www.diary.ru/~rubinstain/p174862665.htm - Rubinstain
Все, заканчиваю на этом апгрейдить пост.)))) У меня наконец не пиво, а кьянти. И простуда, но прорвемся.
____
вчерашний дыбр* вскарабкался на табуреточку* да, повод открыть шампанское али пивасик еще раз
Так позитивно мне от этого конкурса. Вот, Цитрина оч положительную рецу написала, а я обожаю, как пишет Цитрина
И правильно с призовыми все, я считаю. Грамотами-кружками-книжками не надо, надо моетом брют, который я обязательно по этому случаю куплю
А пока, тащу свой текст, рабочее название которого "Таки не зря не спал Инлав три ночи" или просто - "Текст №23"" class="smile" />
Название: «Естественный отбор Мора»
Жанр: фантастика, детектив
Рейтинг: R
Аннотация: Кажется, что в жизни у тебя есть все, чего только можно пожелать. Любящая невеста, дело, которым ты увлечен, устоявшиеся за годы привычки. Только так ли все незыблемо, как кажется на первый взгляд?
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей.
От автора: написано на конкурс нетрадиционной фантастики "Вольномыслие". Респект оргам за конкурс.
читать дальшеШарлиз Бонэ. Подающий надежды молодой и амбициозный журналист, украшение своей профессии, истинный борец за свободу слова. А также по совместительству заботливая дочь, преданная подруга, любимая невеста – наверное, так про нее напишут в некрологе.
Я усаживаюсь в кресло напротив, отмечая, что, скорее всего, именно там сидел он, тот, кто стрелял. Всего один выстрел, выверенный и точный. Красная точечка над левой бровью – место, куда вошла игла с ядом.
Она не мучилась, не боялась, быть может, даже не успела испугаться. По крайней мере, лицо ее осталось безмятежным – ни боли, ни ужаса. Только открытые остекленевшие глаза выдают, что Шарлиз не спит. Последним, кого она видела, был ее убийца. А до него был тот, по чьей вине ее убили. И я почти завидую ей, потому что мечтаю о встрече с ним больше всего на свете. Хотя бы на минуту - мне бы хватило.
Встаю и обхожу ее кресло кругом, рассматривая. К встрече она готовилась тщательно: безупречный деловой костюм, строгий макияж, аккуратно уложенные светлые волосы. Хорошо знакомый экранный образ, выверенный десятком стилистов - и все равно поразительно чувственный, благодаря ее собственной, естественной красоте. Даже сейчас, рассматривая ее, я не могу отделаться от мысли, что она одна из самых красивых женщин, каких мне только доводилось видеть. Об этом я думал, сидя у экрана телевизора и обнимая свою невесту Эприл при просмотре субботних новостей, от этой же мысли не могу отделаться теперь, когда так беспардонно разглядываю экранную диву, кумира миллионов. Смерть делает человека чертовски беззащитным.
Мисс Бонэ уже не может возмутиться моим любопытством, не спросит о причинах моего вторжения и не позвонит консьержу, чтобы он вызвал полицию. В чем-то ее убийца оказал мне услугу. Конечно, он унес ее диктофон, стер там все записи, предварительно наверняка внимательно прослушав для порядку. Ему было неизвестно, что скандальное интервью уже успело состояться. И записывала она вовсе не на этот диктофон, который был как муляж – для виду.
После минутного созерцания я наклоняюсь к ней, отвожу аккуратно светлую прядь над левым ухом, чтобы отстегнуть небольшую и очень изящную рубиновую сережку.
Мне сказали, что записывающее устройство будет в серьге, но не сообщили, в какой именно. И все же я угадываю. Это подтверждает зеленый огонек декодера, стоит ею по нему провести.
Так уж вышло, что с моей работой без хорошей интуиции никак. Ерунда, будто ее нельзя натренировать, как обычный навык.
Я опускаю заветную улику в карман, еще раз мысленно благодарю неведомого мне убийцу и его заказчика – навряд ли Шарлиз Бонэ отдала бы свое сокровище без вопросов, ведь сережка, которую она носила в левом ухе, стоит теперь не то что миллионы - миллиарды. Но я не собираюсь выставлять ее на продажу.
Напоследок я бросаю прощальный взгляд на Шарлиз. Мне действительно жаль: потрясающая девушка, девушка-мечта, парню которой когда-то невероятно повезло. Пожалуй, она стоила дороже тех миллиардов, что носила в левом ухе, но… Кан Мор, который согласился этим вечером дать ей интервью, стоит еще дороже, он для меня бесценен.
Я надвигаю кепку на глаза, когда прохожу мимо швейцара. Больших предосторожностей не надо: разносчик пиццы, шатен, среднего роста и стандартной комплекции, больше ничего он не вспомнит. Помянет только, что форменная куртка, кажется, была великовата, и, если наделен внимательностью и хорошей памятью, припомнит название пиццерии, скорее всего, слегка его переврав. Но и за это его господа из полиции будут очень благодарить. Камер я не боюсь – их всего две, на первой меня не видно вовсе, а на второй видно, но лишь со спины. Вряд ли такое видео сможет кому-то помочь в расследовании. Разве что, если бы его взялся вести сам Кан Мор, но, сомневаюсь, что ему интересна дальнейшая судьба Шарлиз Бонэ, ведь она плоть от плоти тех, кого он больше всего презирает. Политики, пресса, правящая элита – обычно это его мишень. Согласиться на интервью его могли заставить лишь особые соображения. И я очень надеюсь их узнать, прослушав пленку. Но спешка здесь недопустима.
Я завожу машину, привычно проверяя, не раздастся ли с поворотом ключа подозрительный щелчок, и только потом захлопываю дверцу. Знаю, что это паранойя. Сейчас я никому особо не интересен. За мной наблюдают лишь как за участником одной из самых масштабных операций спецслужб по ликвидации Кана Мора. Теперь я для них лишь отработанный материал. И одновременно, по иронии, непревзойденный специалист по Кану и всему, что связано с проектом «Сорок седьмой эшелон». Мне по-прежнему звонят, спрашивая совета, и не закрывают доступа к материалам архива.
Иногда я задаюсь вопросом, почему Кан Мор до сих пор не нашел меня сам, не могла же его всерьез остановить программа по защите свидетелей. И не нахожу ответа. Очень редко свидетель преступления сам бегает за преступником, а тот словно все никак не может найти время, чтобы его прикончить. Пожалуй, с нормальными людьми такого не бывает. Но вряд ли Кана Мора можно назвать нормальным, и вряд ли – человеком. Уже нет. По крайней мере, мне легче так думать.
Я кружу по городу добрых два часа, проверяя, нет ли за мной хвоста. Я шесть лет ждал появления этой рубиновой сережки, внутри меня словно звенит от предвкушения невидимая натянутая струна, но я не могу себе позволить все испортить из-за спешки. Круг за кругом, постепенно, у меня возникает ощущение, что я даже если и захочу, не смогу остановиться. Словно я, как и много лет назад, вновь попал в смертельные объятия Кана.
Когда ощущение становится совсем непереносимым, я заезжаю на парковку фаст-фуда. В вечернее время там людно, многие поглощают сэндвичи прямо в машине, идеальное место. Я покупаю себе бургер с картошкой, паркуюсь в самом центре, где больше света. Идеальная мишень для снайпера, но если атакует кто-то из уцелевшего сорок седьмого – чем больше людей находится рядом со мной и чем больше глаз на меня устремлено, тем лучше. Я делаю вид, что хочу включить радио, надеваю наушники, подсоединяю записывающее устройство к системе. Мой палец предательски дрожит, когда нажимаю «пуск».
В начале ничего не происходит, до меня доносятся только невнятный шумы и какое-то потрескивание, наконец я слышу ее голос. Шарлиз говорит негромко, но с четкостью настоящего профессионала. Запись настолько хороша, что на секунду возникает ощущение, будто она находится рядом со мной в машине, а не спит вечным сном в своей квартире на Гарден-стрит.
- Расскажите мне про сорок седьмой эшелон, мистер Мор.
- Кан. Давайте, вы будете называть меня Кан, а я вас Шарлиз?
- Хорошо… Кан.
Я отчетливо слышу эту заминку, и то, как дрогнул ее голос. Каково это: сидеть напротив него вот так – и не бояться? Верить, что он ничего тебе не сделает? Все же Шарлиз была очень смелой. Я нажимаю на паузу, осознав, что надо прерваться. Кан произнес всего несколько слов, а у меня уже трясутся руки и сердце колотится так сильно, будто пытается пробить грудную клетку. Предвестие панической атаки. Я закидываю в рот таблетку из находящегося под рукой пузырька, запиваю колой, на пару мгновений закрываю глаза и просто дышу, стараясь сосредоточиться лишь на своем дыхании, пока оно не станет размеренном и ровном. Постепенно все проходит, и я снова включаю воспроизведение.
- Проект сорок седьмой – потому что первые сорок шесть эшелонов оказались неудачными, - шелестит для нас с Шарлиз мягкий, чуть с хрипотцой, голос Кана. – Бракованными, - любезно поясняет он после небольшой паузы, видимо, отвечая на ее вопросительный взгляд. - Мало кто знает, сколько трупов ежедневно сгорало в подвалах военных лабораторий. Речь идет о тысячах человек, пропавших без вести.
- И где военные брали подопытных?
- Везде. Вы знаете, сколько никому ненужных людей даже в вашей стране? А уж если брать страны третьего мира – о, они просто золотая жила. Инкубаторы для выращивания подопытных морских свинок. Раньше было модно продавать на органы, теперь, когда можно вырастить себе даже новую руку, им нашли новое применение. – Кан говорит все это абсолютно равнодушно, без тени сочувствия и протеста, словно обсуждает ланч, но от его тона становится не по себе, и я снова ощущаю, как начинает вместе со мной нервничать незримая Шарлиз.
- То есть, выбирали тех, кого никто не хватится?
- Или тех, чье существование вовсе будет нельзя доказать.
- Как это возможно?
- Сложно, но можно, Шарлиз. Многие люди, сгинувшие в лабораториях, по бумагам никогда и не жили на свете. Есть такие места, где родители забывают дать детям нормальные имена и боятся идти их регистрировать. В трущобах по всему миру сотни тысяч бродяжек без имени, жилья, и – о, ужас! – без медицинской страховки, их хватило бы на сотни эшелонов. Хорошо, что для успеха понадобилось всего-то сорок семь.
Я внимательно ловлю каждое его слово, и мне начинает казаться, что я различаю все же в его голосе намек на эмоцию.
- Вы были одним из таких, да?
- Да, - отвечает он без заминки, и я разочарованно выдыхаю: вроде бы крупица информации о его прошлом, но ответ прозвучал слишком быстро, он мог соврать. – Вы совсем не то спрашиваете, Шарлиз. Сосредоточьтесь.
Я вздрагиваю, потому что запись отчетливо передает его смех, сотней иголочек по коже. Далеким, полустертым воспоминанием.
- И что нужно спрашивать? – покорно интересуется она. Ее слышно уже далеко не так четко, как в начале. В голосе Шарлиз явственно звучит растерянность. Интересно, как скоро ее сменит страх?
- Разве из нас двоих профессионал здесь я? – поддразнивает Кан. – Ладно, подскажу. Спросите: что за военные? Вы ведь подумали только о своих, верно?
- Что за военные? – послушно, словно механическая кукла, повторяет она за ним.
Мой палец тянется нажать паузу, потому что я знаю, что именно в этот момент он подписал ей смертный приговор, а сережка стала стоить миллиарды, но все же передумываю.
- Проект международный. Одиннадцать стран, в пяти из которых располагались лаборатории.
- Вы можете назвать?
- Могу и назову. Позже. Но знаете, что самое забавное, Шарлиз? Нет? Я вижу, вы смотрите на меня с таким сочувствием. Но вы зря жалеете меня теперь. Угадаете, почему?
Видимо, она качает головой, и Кан продолжает говорить.
- Они хотели создать сверхчеловека. И создали его. Он перед вами, да. Но остальные, кто участвовал в сорок седьмом проекте, оказались с браком, пусть куда с менее значительным, чем в том же сорок шестом. Раньше мои друзья должны были каждый день делать себе инъекции, чтобы жить. Неприятно и, что греха таить – довольно болезненно.
- А теперь?
- Теперь они почти как я. Не все так сильны, но почти так же здоровы. Уколы нужны все реже. Клетки в организме перестраиваются, ткани окончательно меняют свою структуру. Кажется, мы можем говорить о новой ступени развития. Следующей после человека разумного. Знаю, естественным путем ее было не преодолеть, но ведь подсказка содержится в самом названии вида, да? Разум. Только он мог заставить человека шагнуть дальше, когда приспосабливаться больше не надо, ведь весь окружающий мир и так пляшет под его дудку. Согласитесь, если суша в ближайшие десять лет потонет, никто не станет выращивать жабры, люди просто построят себе плавучие города. Тогда как же подняться выше, создать новый, более совершенный вид? Только наука, лучшее изобретение человека, оказалась способной на это.
- Значит ли, что вы оправдываете эти эксперименты?
- Нет, я считаю их преступлением. Сложно думать иначе, когда сам в них поучаствовал в качестве подопытной свинки. Я решил так: виновные умрут, невиновные останутся. Это мой отбор, такой же естественный, как отбор Дарвина, с той лишь разницей, что мой создан специально для людей как существ разумных. Отбор Мора, если хотите.
- И вы в это верите?
- А почему нет? Помнится, в прошлый раз за мной посылали целую армию. Как я и говорил, домой вернулись лишь невиновные, которые не знали, за кем шли. Их было две трети.
- Вот как. По официальным сведениям вам просто ловко удалось уйти от погони. Значит, вы можете читать мысли?
- Я могу больше, Шарлиз. Для меня любой человек, как карта. Я могу найти любую точку, могу прочертить маршрут. Могу и вовсе – уничтожить карту. Я знаю, вы сейчас думаете, будто я приписываю себе свойства бога. Ничего подобного. Это просто способность, которую мне дали. Пусть случайно и не понимая, к чему это приведет, но она теперь со мной. И я должен ею как-то распоряжаться. Во благо.
- Убивая проституток в бедных кварталах?
- Вы про Китти Миррен?
- Да.
- Бедная девушка. Она ни в чем не была виновата, вы правы. Но ее убил не я. И не мои товарищи из сорок седьмого.
- А кто же?
- Сорок шестой эшелон выжгли не до конца. Подопытные уже тогда очень быстро бегали.
В этом месте я все же нажимаю паузу, мои руки трясутся, когда достаю сигарету.
Я читал про сорок шестой. Тот факт, что Кан Мор провозгласил себя и своих любимых монстров сверхлюдьми и новой ступенью развития, померкло на миг для меня перед новостью, что в сорок шестом эшелоне кто-то уцелел.
Я отлично помню, какие побочные симптомы были у них. Приступы неконтролируемой агрессии, галлюцинации, полная утрата связи с реальностью. Судя по видеозаписям, в момент приступов люди отождествляли себя с животными, гены которых им вводили вместе с препаратом. Они обретали невиданную для человека силу и ловкость, издавали звуки, которые люди издавать не могли, кидались на экспериментаторов. В карточке, которую я листал, в конце длинного перечня последствий, после перечисления повышенного артериального давления, тошноты, кровоизлияний и еще двадцати пунктов в конце стояла коротенькая приписка – каннибализм.
Китти Миррен, убийство которой так долго смаковалось в газетах и на телевидении, была растерзана заживо. При этом были характерные повреждения головного мозга, которые появляются после вторжения в разум менталов – так газетчики прозвали подопытных из сорок седьмого эшелона. Домыслов про причины их появления тоже звучало немало, были даже статьи про естественный отбор и новый вид.
Нашумевшее убийство Китти положило начало открытой охоте на менталов. Репортажи про нелегальные секретные лаборатории появлялись все реже, в них больше не видели жертв.
Проглотив еще пару таблеток, я, наконец, понимаю, что снова могу воспринимать реальность и что со стоянки надо уезжать - и так простоял подозрительно долго. Остаток интервью с Каном дослушиваю уже в пути.
Он говорит с Шарлиз подчеркнуто вежливо и обстоятельно отвечает на все вопросы. Но иногда у меня складывается впечатление, что ему скучно или он мысленно находится еще, как минимум, в четырех местах.
Он называет по ее просьбе все страны, участвовавшие в проекте, адреса лабораторий, имена ученых – все это мне было известно и раньше.
Теперь я слушаю его уже более спокойно, заранее готовый ко всему, что услышу. Ведь многое из своей теории развития он озвучил мне давным-давно, когда думал, что я никому и никогда ее не расскажу.
Лишь пара фраз, которыми они обменялись в самом конце, меня неприятно цепляют:
- Знаете, почему я открылся именно вам, Шарлиз? Я вижу, что вы ни в чем невиновны. Вы хороший человек.
- Хотите позвать меня в свой новый мир?
- Посмотрим.
Эти слова звучат в моих ушах, когда я выключаю запись. «Посмотрим». Интересно, знал он, сколько она проживет после их разговора? Наверняка знал, убийца пришел почти сразу после его ухода, судя по времени окончания интервью, которое зафиксировала Шарлиз. Кан мог ощущать его присутствие, мог предупредить ее, если не спасти. Но он сказал ей «посмотрим». Лицемерный ублюдок. Он предвидел, что каким-то образом эта запись уцелеет, пусть и не знал, как именно это произойдет. Остальное его не волновало и волновать не будет. Такая же ненужная мелочь, как добивать свидетелей. Можно делать, а можно и нет. Все равно желаемое он получит.
Я начинаю дышать чуть свободнее лишь в тот момент, когда торможу у ворот дома своей невесты, Эприл. Пятничный вечер, пакет из фаст-фуда на соседнем сиденье. Я заехал за едой, а потом направился к своей девушке, чтобы завалиться сюрпризом и устроить романтический вечер – все очень обыденно. Все нормальные парни так поступают.
Эприл выбегает мне навстречу – улыбающаяся, довольная. Ее волосы заплетены в косу, распустить и как-то уложить их она не успела. Без лишних вопросов, звонко чмокнув в губы, она отбирает у меня пакет.
- У нас есть пиво, Вик! – радует меня новостью.
- Я за рулем, - возражаю для порядка, но спорить получается крайне неубедительно.
- А ты сегодня никуда не поедешь.
Я обнимаю ее, и мы идем в дом.
Просмотр кино лежа на диване, пиво, сладковатый запах, исходящий от ее кожи, – все это очень помогает успокоиться, я почти перестаю думать про сережку, которая так и осталась лежать во внутреннем кармане моей куртки. В койку мы заползаем очень поздно, сонные и вялые от выпитого.
- Давай не сейчас, а утром, хорошо? – шепчет мне она, и я абсолютно с ней соглашаюсь. Эприл засыпает почти сразу, а я, сколько могу, гоню сон прочь, стараясь не упустить момента, когда расстанусь с реальностью. Пока у меня еще есть немного времени, думаю о том, как поступить с записью.
Причины, побудившие Кана дать интервью, ясны: он хочет выступить открыто, выйти из тени и объявить чуть ли не третью мировую войну. И что дальше? На этот вопрос у меня не находится ответа. Кан Мор – страшнейшее оружие массового поражения, ходячая бомба. Даже атомное оружие ему, пожалуй, в чем-то уступает. Что можно противопоставить Кану, если он способен подобрать ключ к ядерному чемоданчику и самому его владельцу, если еще этого не сделал? Ему достаточно выстроить правильную цепочку – и он получит, кого захочет, пусть первым звеном в цепи станет зевака из толпы, видевший кортеж президента на военном параде.
К счастью, остальные из сорок седьмого эшелона оказались не настолько талантливы и куда более уязвимы. Кого-то даже удавалось уничтожить.
При допросе и ликвидации любовника Кана я присутствовал лично. Довольно неприятная сцена, но если вспомнить, на что была способна эта тварь, жалость становится неуместной. Мы очень надеялись, что Кан за ним придет. Ладно, я очень наделся. С его-то самонадеянностью и уверенностью, что всегда сможет уйти от любой погони. Но он так и не явился.
На убийство своего партнера он отреагировал подрывом военной базы вместе с приехавшим туда на экскурсию секретарем совета безопасности. Как и во время всех его предыдущих атак, спаслись многие и, как во все прежние разы, не могли потом дать внятного объяснения, почему так случилось. Просто вдруг очень срочно понадобилось покинуть зал и выйти подышать. Причем, отойти от здания на приличное расстояние. И никто их не остановил, наверняка, люди, оставшиеся на конференции, даже не удивились происходящему, им все казалось обычным. Отбор Мора в действии.
Как я ни стараюсь держать глаза открытыми, все равно пропускаю момент, когда проваливаюсь в сон. Этот миг можно оттягивать, сколько угодно, считать овечек и умножать в уме двухзначные числа, все равно он наступит. И я тут же попаду в белый коридор. Это сложно объяснить, в такие моменты я прекрасно осознаю, что заснул и вижу сон, но коридор - он так же реален. Белый и плохо освещенный, цвет стен я скорее угадываю, потому что очень хорошо успел выучить. И мне плохо, каждый шаг дается с трудом. Настолько плохо, что считаю их и мечтаю дотянуть до поворота, за которым, я знаю, мигает голубым фосфорным цветом одинокая лампочка.
Я видел этот сон много раз. Врачи мне говорили, что это последствия пребывания в клинике после нападения Кана. Я пролежал там год, воспоминания не самые приятные, вот только там не было белых коридоров. Зеленые стены, зеленые газоны. Лишь потолки – белые, с ровными рядами таких же белых лампочек, не голубых. И каждый раз, когда я шел по коридору до процедурного кабинета, меня под локоть поддерживал санитар.
Здесь же я прислоняюсь к стене, чтобы перевести дух. Хочется сползти по ней и остаться лежать на полу. Я бы мог так сделать, потому что прекрасно помню, что будет дальше. И все же страх постепенно завладевает мной. Я чувствую, как гулко бьется сердце под больничной рубашкой, ощущаю запах медикаментов и вонь немытого тела, которая исходит от меня. А медикаментами пахнет все вокруг, или мне так кажется. Липкие струйки пота сползают вниз по спине. Слишком реально. Противно. И я встаю, чтобы сделать два последних шага. Оступаюсь, в глазах темно. И дальше – меня подхватывают. Кто-то прижимает меня к себе, слишком близко.
- Ч-ш-ш! Я здесь.
Я не могу говорить, просто позволяю ему себя держать. По моему лицу текут слезы. Настоящие, соленые. Я их глотаю, понимая в этот самый момент, что все происходит на самом деле.
И просыпаюсь в своей постели. Рядом крепко спит моя невеста Эприл. Я обнимаю ее и трясусь в беззвучных рыданиях, как идиот. Обычное субботнее утро.
Пройдет всего пара минут, и я осторожно сниму ее руку со своей груди, почти бесшумно выберусь из постели и отправлюсь на кухню варить кофе. Для себя, чтобы успокоиться. Потом вспомню про нее и приготовлю тосты с джемом. Завтрак в постель для любимой девушки Эприл.
Я поступаю, как обычно. Отстраняюсь, спускаю ноги с кровати, крадусь по холодным плиткам пола, как вор, и облегченно выдыхаю, оказавшись на лестнице. Эприл не любит мои бессонницы, а я люблю свои ранние пробуждения и кофе.
Первое время я считал, что Кан Мор продолжает вторгаться в мое сознание, но это было бредом. После подобных вторжений Мора мозг жертвы напоминал яичницу, у меня же не находили никаких следов, пусть и продержали в стационаре целый год под самым пристальным наблюдением. Мой диагноз – посттравматический синдром. И подозрение на манию преследования. Последнее вообще звучит как хорошая шутка. Скорее, это я преследую Кана, чтобы понять, что он сделал со мной.
Кофе приятно горчит и возвращает ощущение реальности этого дома, женщины, которая сейчас спит наверху, и того, что у нас через пару месяцев свадьба. Тут есть всего одно маленькое «если». Все это сбудется, если я ничего не разрушу своей погоней за Каном, бессмысленной поначалу и только сегодня, когда я уже почти отчаялся, начавшей приносить плоды.
Я не помню, когда рубиновая сережка перекочевала из кармана моей куртки в карман пижамы, стараюсь об этом не думать даже. Не мог же я ее все время держать в руках, пока смотрел с Эприл фильм. Или мог? На джинсах у меня, увы, ни одного кармана.
Я чувствую себя уже почти готовым на такой подвиг, как приготовление завтрака, когда раздается звонок в дверь. Шесть утра. Суббота. В такое время гости могут быть только ко мне.
Иду открывать. В прихожей, посомневавшись, прячу сережку в ботинок. Если это арест – ботинки уйдут вместе со мной, и во время обыска ребята из бюро ничего не найдут, пусть хоть разберут дом по кирпичику. Но вряд ли это арест, скорее всего, что-то произошло. Все же я был вчера очень осторожен и засек бы за собой слежку.
Открываю дверь, стараясь казаться сонным и безмятежным. Но без излишней наигранности.
- Мистер Палмер? Извините за беспокойство, но…
- Мне придется проследовать с вами?
Молодой и смущающийся полицейский, вежливый, как менеджер по продажам пылесосов, он не оставляет сомнений, что меня зовут на работу.
- Кое-что случилось. Вам стоит на это взглянуть.
- Убийство? – уточняю я, уже повернувшись к нему спиной. Как мне ни хотелось бы выйти немедленно, появляться на месте преступления в пижаме все же слишком эксцентрично. На самом деле, что этой ночью что-то произойдет, было ожидаемо. Кан абсолютно точно был в городе. А значит, добрая половина уцелевшего сорок седьмого эшелона тоже была здесь. Кто-то да обязательно наследил.
Я не успеваю подняться даже до середины лестницы, когда сталкиваюсь с Эприл. Она выглядит намного менее заспанной, чем я, наверное, потому что не притворяется.
- Вик, что случилось?
- Работа.
Больше мне добавить нечего. Она просто смотрит на меня, встревожено и немножко недоверчиво. Никаких «Вик, ты мне обещал» и «чтобы больше никогда».
- Береги себя.
Я киваю, и она обнимает меня.
- Вик!
- Что?
- Все же надо было вечером.
Я ничего ей не отвечаю, лишь демонстрирую тень улыбки. Да, откладывать что-то хорошее на потом – это забавы из детства. Этого «потом» просто может не быть. Но я оставляю свои мысли при себе, тем более что мы явно думаем об одном и том же.
Полицейская машина с включенной мигалкой ждет у ворот. Почему-то мне она видится обиженной, может, из-за вмятины на боку или того, что уткнуться бампером в крыльцо дома ей не позволили. Я плюхаюсь на заднее сиденье, где, докуривая уже явно не первую за сегодня сигарету, ждет меня старый знакомец. Его имя Смит, и он мне не нравится. Я бы с радостью называл его по фамилии, но никак не могу ее запомнить, слишком уж она длинная.
- Доброе утро, Смит, - здороваюсь я с ним и мысленно добавляю: «Чтоб тебе сдохнуть, беспринципный сукин сын».
Мне хочется верить, что именно моими молитвами Смит невероятно живуч. Пусть он редкий мудак, но как гласит старая пословица: знакомый мудак лучше новых двух.
- Доброе утро, Вик.
- И что на этот раз? – спрашиваю чисто для порядка.
- Китти Миррен. Помнишь?
- Да.
- Случай аналогичный.
Что ж. Сорок шестой эшелон. С утра я реагирую не так бурно, лишь пожимаю плечами.
- Поехали. – И все же радуюсь, что так и не успел позавтракать.
К месту преступления мы добираемся минут за сорок, оно оказывается в центре, не так далеко от того места, где убили Шарлиз. Мои мысли почему-то постоянно возвращаются к ней, не давая сосредоточиться.
Где-то через час, по моим расчетам, тело известной журналистки найдут, сообщат об этом в новостях. Наверняка, случаи попытаются увязать, и лишь я знаю, что они не связаны никак. Владение информацией – бесценно.
- Кто жертва? – интересуюсь чисто для приличия. Сорок шестой эшелон меня волнует мало, потому что не имеет к Кану никакого отношения.
- Алек Дитц, ученый. Да, из той самой лаборатории, - добавляет Смит в ответ на мой вопросительный взгляд. – А так же его жена и собака.
- Жалко собаку, - говорю я, заранее понимая, что шутка так себе. Погибли люди, это отвратительно, и меня выдернули в шесть утра из постели, чтобы я на это посмотрел и сообщил заранее известную мне истину: нет, это сделал не Кан Мор. А потом я буду еще долго видеть все это в кошмарах. Наверное, у меня все же есть право неудачно шутить.
Смит на мои слова лишь ухмыляется. От необходимости поддерживать дальнейшую беседу меня спасает тот факт, что мы приехали. Вернее, уткнулись в новое препятствие в виде оцепления из машин и желтой ленточки. Дальше приходится идти пешком довольно долго, потому что ретивые стражи порядка на всякий случай огородили весь квартал.
- Он работал над чем-то в последнее время? – спрашиваю я Смита, когда мы вместе поднимается по лестнице.
- Он состоял в оперативной группе по ликвидации Кана Мора. Такой же консультант, как и ты.
Это оказывается настолько неожиданным, что я даже останавливаюсь.
- Но мы незнакомы.
- У группы по ликвидации Кана Мора множество консультантов, - насмешливо отвечает Смит, и мне хочется ему двинуть. Конечно, я догадываюсь, что из всех консультантов я, пожалуй, самый дельный, но это не отменяет того, что для оперативной работы я не гожусь.
- Значит, на одного консультанта у вас уже меньше. Не бережете совсем нас, - отвечаю ему в тон и, сделав заранее вдох, захожу в квартиру.
Вначале я просто осматриваюсь по сторонам, не совсем понимая еще, что вижу. Потом картинка, подобно собранному паззлу, обретает невероятную четкость. Я осторожно делаю два шага назад и выхожу из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Меня тошнит, и я сильно сомневаюсь, что дыхательные упражнения могут мне сейчас помочь.
- Это была собака, - любезно уточняет Смит, наблюдая за мной со спокойным интересом человека, поставившего сотню на то, что я блевану.
- Значит, трупов мы не найдем, - скорее констатирую, чем интересуюсь я.
- Ну… - Смит тянет паузу, словно ситуация доставляет ему удовольствие. – В привычном для тебя понимании: нет, не найдем. Ты будешь еще осматриваться?
- Зачем? Я и так знаю, что это не Мор.
- Аргументы?
- Мор поджаривает мозги, но не красит людьми стены. Это не тот уровень. Даже не сорок седьмой эшелон, скорее всего.
- А какой тогда?
- Сорок шестой. Я изучал дело Китти Миррен и пришел к такому выводу, - добавляю на всякий случай.
- Неплохо. Остальные эксперты сказали то же самое, но думали намного дольше.
- Значит, в сорок шестом кто-то уцелел?
- Как видишь. – Смит пожимает плечами.
- И кто?
- Неудавшийся Кан Мор. По крайней мере, данный экземпляр тоже был первым в экспериментальной группе. По всем показателям.
- Но и этого оказалось мало?
- Ага. Побочные явления.
Мы выходим на улицу и я наконец могу закурить. Прохладный утренний воздух с устойчивым запахом бензина становится манной небесной. А дело, между тем, начинает казаться мне стоящим внимания хотя бы потому, что Кану Мору оно все же может быть интересным. Ментал-психопат, начавший резню как раз в тот момент, когда Кан решил заявить о себе миру. Повод подсуетиться.
- В штаб-квартиру? – уточняет Смит, распахивая передо мной дверцу машины.
«Нет, мать твою, домой к любимой девушке, жарить тосты», - чуть было не огрызаюсь я, и все же просто киваю: не у одного меня было тяжелое утро.
Но Смит мог бы и не спрашивать. Он отвезет меня туда, куда ему приказано отвезти. А скажут пристрелить – пристрелит.
К счастью, пока я им еще нужен. Но все в любой момент может разительно поменяться, особенно, если они узнают про рубиновую сережку Шарлиз.
- Что патрулирование? – спрашиваю я Смита, чтобы просто что-то сказать и заранее предвидя ответ.
- Без результата.
Я вздыхаю, выражая тем самым свое сожаление, и сползаю вниз по сиденью. Главное – не спать, просто принять удобное положение и чуть-чуть отдохнуть.
- Эй, - толкает меня в бок Смит как раз в тот момент, когда я уже начинаю видеть белый коридор и готовлюсь сделать по нему первый шаг. – Приехали.
Ощущение от резкого пробуждения такое, будто меня приложили по башке чем-то тяжелым, но Смит смотрит на меня, и я стараюсь сделать вид, что все в порядке.
Мы идем вместе по коридору, белому, как в моем сне, но ничуть не устрашающему. Смит предупредительно пропускает меня вперед.
Руководитель группы не уделяет мне особого внимания, просто кивает и сует в руки папку с личным делом предполагаемого убийцы из сорок шестого эшелона. Впрочем, его можно понять, сообщение о случившемся вот-вот попадет в прессу, в городе того и гляди начнется паника, ему сильно не до меня.
Я беру у него папку и отправляюсь к себе. Наверное, следует гордиться, что у меня здесь есть собственный угол. Но на самом деле, за это стоит сказать спасибо Эприл: именно она воспротивилась тому, что моя квартира напоминала алтарь имени Кана Мора или, как минимум, музей, посвященный ему. Пришлось все в спешке оттуда вывозить.
- Я тебе еще понадоблюсь? – спрашивает Смит.
Я отрицательно качаю головой, закрывая дверь перед его носом и тут же раскрывая папку.
«Фрэнк Мейсон», – читаю я вверху первой страницы.
Фрэнк, наверное, и вправду его настоящее имя, а Мейсон - так звали одного врача в лаборатории. Безымянным подопытным часто давали имена или фамилии по специалисту, который с ними работал.
Бегло просмотрев дело, я понимаю, что полностью прав. Фрэнк был нелегалом. Скорее всего, уроженцем Албании. Документов не имел, родственников тоже. Пришел предлагать себя донором в центральную городскую больницу – все же, настоящая кровь до сих пор остается в цене, превосходя по своим свойствам синтетическую. Там его и взяли.
Дальше данные о Фрэнке заканчиваются, начинается поэтапное описание проводимых с ним процедур. Перечень свойств, появлявшихся у него с каждым этапом эксперимента. И столь же длинный перечень побочных эффектов. Конечно, куда более короткий, чем у другого «пациента» сорок шестого, досье которого я листал раньше, но все равно неприятных вещей хватает. Как минимум, неконтролируемые приступы агрессии и каннибализм никуда не делись. Мне даже становится интересно, как эти эффекты полностью устранили в сорок седьмом эшелоне, но данные настолько секретны, что я даже не берусь предположить, кто ими владеет, кроме Кана Мора. Если он, конечно, не врал Шарлиз в своем интервью.
В деле Фрэнка Мейсона я нахожу для себя лишь одну значимую, но действительно ценную вещь: его фото до эксперимента.
Не особо качественное, черно-белое. И непонятно, осталось ли в нем хоть какое-то сходство с мрачноватым парнем, сросшиеся брови которого настолько густы, что под ними почти не разглядеть маленьких, глубоко посаженных глаз. Запоминающаяся черта. Может быть, по ней его удастся опознать. Слабая надежда, но хоть что-то. За фото Кана Мора, да что там, за одно лишь его более-менее достоверное описание дали бы любые деньги. Но описать его не смог даже я, потому что не помнил. Такое ощущение, словно пытаешься восстановить в памяти последний перед пробуждением сон, который смотрел только что. И кажется, вот-вот, надо лишь чуть-чуть постараться, но воспоминание ускользает, а вместо этого начинает болеть голова. В свое время я так чуть не свихнулся.
За стеной, отчетливо слышно, как Смит переговаривается с парочкой коллег. Хотя какая стена, так, одно слово, перегородка. Иллюзия уединения. Моя клетушка действительно очень мала: сюда влез лишь стол, стул и стеллаж, до верху набитый папками с показаниями и моими записями о Кане Море. Стена, к которой придвинут мой стол, вся увешана фотографиями: места преступлений, снимки и схемы лабораторий, лица людей, оставшихся там навсегда. Когда я смотрю на нее, прямо напротив моих глаз оказывается фото молодого человека в круглых, нелепо смотрящихся на тонком лице очках. К углу фотографии прикреплена маленькая желтая бумажка, с надписью, сделанной моей рукой: «Алан».
Именно за этим человеком, по нашим замыслам, должен был прийти Кан и не пришел. Его любовник. Единственный, кто считался ему близким. Даже его он предал. Я прекрасно знаю, что руководство предпочитает думать, будто Мор просто побоялся за ним прийти, мне видится иное. Ему было плевать. Любовник наскучил, стал помехой или еще что-то – и все, до свидания. Для Кана Мора все люди расходные материал на пути к его цели, такой же, каким был он сам во время экспериментов.
И, тем не менее, когда я смотрю на фото, меня не покидает ощущение какого-то несоответствия, неправильности. Мне не кажется удивительным, что Кан Мор выбрал мужчину, пусть я сам и не могу понять этой тяги. Чисто логически – среди подопытных было всего несколько женщин, и выжила лишь одна. А Кану Мору нужен был кто-то для удовлетворения своих потребностей, желательно, выносливый. И поскольку заводить детей он вряд ли планировал, такой вариант ему был идеален.
Я не мог понять другого. Почему Алан? Что такого нашел в нем Кан в свое время, что избрал своим спутником? Если верить уцелевшим личным делам, в сорок седьмом хватало интересных ребят.
В лице же парня, смотрящего на меня с фотографии, нет ничего примечательного – ни красоты, ни проблеска интеллекта в глазах. Он кажется абсолютнейшей, скучной посредственностью. К тому же, бывший наркоман, экземпляр заведомо порченый. Сколько я ни пытаюсь узнать о нем больше, крупицы информации лишь подкрепляют первое впечатление.
За стеной раздается новый взрыв смеха, я вздрагиваю и прислушиваюсь: кажется, Смит, действительно поспорил с кем-то, сколько я продержусь на месте преступления. Искренне надеюсь, проиграл.
Очень в духе ребят из оперативной группы похваляться такими вещами. Понимаю, что они ведут себя, как полнейшие придурки, и все равно от их подъебок и плоских шуточек становится легче. Эти ребята, на первый взгляд, такие обыкновенные, словно созданные оттенять любой кошмар, который им приходится разгребать. Они будто говорят своим видом: смотрите на нас, мы – норма, а все, что тут случилось – печальное отклонение. Идите, выпейте пивка, дорогие обыватели, и не забудьте переключить канал.
Я стучусь к ним в дверь, смех и разговоры стихают.
- Смит, я пойду. Можешь не подвозить, хочу прогуляться.
Выйдя из штаб-квартиры, я поднимаю воротник куртки и закуриваю сигарету. На улице по-прежнему холодно, но мне жизненно необходимо прогуляться: я спал всего три-четыре часа, в сон клонит нестерпимо. А этой роскоши позволить себе сейчас не могу.
Покупаю кофе в пластиковом стаканчике и старюсь придумать, как можно распорядиться записывающим устройством Шарлиз. От него может быть толк, только если Кан будет точно знать, что оно у меня. Может, он уже знает, но пока я для него лишь второе звено в цепочке, которая приведет его к цели. Кан Мор не озаботится прощупать меня тщательнее, если полагает, что сережка со мной ненадолго. Может, за мной уже следят те самые люди, которые убили Шарлиз, и тогда второе звено очень быстро сменится третьим. Тогда он вмешиваться не станет. Только, если что-то пойдет совсем вразрез с его планами и порушит всю цепь. Но что это может быть? Он знает, что я не отдам сережку ни руководителю группы, ни кому-то еще. Что же тогда?
Неожиданно у меня появляется ощущение, что за мной следят. Я не меняю шага, не оборачиваюсь, но чувствую, как начинают дрожать мои пальцы, сжимающие пластиковый стаканчик. Может, это всего лишь паранойя, вызванная тревожными мыслями и недосыпом. Как там написали в моей карточке врачи – мания преследования? Похоже, это она и есть. Даже вкус кофе кажется мне теперь подозрительным.
Когда ощущение становится совсем непереносимым, на уровне настойчивого взгляда, устремленного в затылок – я все же оглядываюсь. Никого. По крайней мере, никого прямо за моей спиной и никого подозрительного в поле зрения, лишь несколько совершенно обычных на вид, спешащих по своим делам прохожих. Переведя дух и ругая себя последними словами, я следую дальше, но все же, предосторожности ради, сворачиваю на более людную улицу и опускаю воротник пальто, чтобы попадающиеся навстречу люди хорошо видели мое лицо.
Мне до сих пор сложно понять, как эти правила защиты работают, но они работают. Почему во время атаки менталов лучше находиться в толпе, понять легко – им сложнее сконцентрироваться на мишени. Со вторым пунктом дела обстоят сложнее. Если верить нашим теоретикам, нападая, ментал словно блокирует свою жертву от всего окружающего мира. Но ему сложнее это сделать, если в процесс вмешиваются другие люди, направляя на объект свое внимание и тем самым, пусть немного, но тоже воздействуя. Даже случайные скользящие взгляды, мимолетно считывающие образ, являются ощутимой помехой. Не для Кана Мора и лучших экземпляров сорок седьмого эшелона, но для слабенького ментала – определенно. А если привлечь всеобщее настойчивое и продолжительное внимание, можно отбить довольно сильную атаку. Скажем, встать посреди площади и заорать в полный голос. Нам это приводили в качестве примера, идиотского, но весьма действенного. Я усмехаюсь, вспомнив, как Смит божился, будто, чтобы отбить атаку, танцевал как-то в ресторане на столе. Врет, скорее всего, но хотел бы я на это посмотреть. Хотя смешным кажется все лишь на первый взгляд, если не думать о том, что на кону стоит твоя жизнь. От такой мысли можно станцевать и чечетку, и цыганочку, и пройтись в довершение колесом. Я бы точно не побрезговал. Но я лучше всех знаю, что бывает с теми, у кого не получилось отбиться.
Ускоряю шаг, потому что ощущение, что за мной кто-то идет, возвращается снова и постепенно перерастает в уверенность. Догадываюсь уже, что если обернусь – никого не увижу. Значит, за мной идет не обычный человек. Я стараюсь не переходить на бег и жадно ловлю взгляды случайных прохожих, уже ощущая, как у меня начинает покалывать в затылке от его попыток проникнуть. Он словно запускает невидимые щупальца, пытаясь найти точку входа, иными словами эти ощущение не описать. Я не дожидаюсь, получится у него что-то или нет, а использую третье, самое действенное правило при общении с менталами: пока контакт еще не установлен – резко пропадаю из его поля зрения. На мое счастье в тот момент я как раз оказываюсь рядом с входом в супермаркет. Стоит мне зайти внутрь и укрыться за полками с продуктами, чтобы меня нельзя было увидеть в окно, неприятные ощущения сразу прекращаются. Он меня потерял.
Я иду вдоль рядов, стараясь выбрать такую точку, чтобы я видел всех входящих в магазин, а меня входящие не видели. По хорошему, надо было уже звонить Смиту, пытаться в одиночку задержать ментала – это не совсем то, чем должен заниматься консультант. Но я медлю. Кровь бешено стучит в висках. Что если он действительно зайдет, и я вычислю его до того, как он сможет меня увидеть? Со мной есть пистолет, и в том, что я не ошибусь, сомнений у меня нет.
- Ты не учел только, что у магазина два входа, - слышу я за спиной незнакомый голос. Я не оборачиваюсь и ничего не отвечаю, просто сметаю все, что стоит передо мной на полке. Закричать уже не успеваю, мой рот зажимает нечеловечески сильная рука. Он мог бы свернуть мне шею одним движением, но он лишь давит, заставляя опуститься на пол, чтобы никто не успел меня увидеть.
Единственным, кого всерьез интересует происходящее, оказывается молодой охранник. Скорчившись на полу, я наблюдаю, как он идет к нам, и бессильно мычу в зажимающую мне рот ладонь.
Он подходит, улыбается, видимо, собираясь осведомиться, все ли у нас в порядке, и замирает. Я вижу, как постепенно его глаза мутнеют, а румянец на щеках становится все ярче. Я не отвожу взгляда даже в тот момент, когда на его губах появляется кровавая пена, и он, как подкошенный, оседает рядом со мной на пол. Менталы обычно не церемонятся со случайными свидетелями, и потому мне вдвойне удивительно, что Кан Мор сохранил мне в свое время жизнь.
- Пошли.
Меня резко дергают наверх. Когда мы выходим вместе из магазина, на нас уже никто не смотрит, будто нас вовсе не существует. Я проиграл. И это будет стоить мне жизни, если я не придумаю, как освободиться.
Он пихает меня на переднее сиденье старенького форда, будто я живой манекен, а не человек. Пристегивает ремнем безопасности, так заботливо с его стороны. Впрочем, я и так понимаю, что раз еще жив, значит, зачем-то ему нужен. Или нужен не я, а что-то, что у меня есть. Спросить ничего у него я уже не могу, пока он не разрешит мне говорить. Но я его узнал.
Фрэнк Мейсон изменился почти до неузнаваемости, но даже на уродливом, потерявшем свою нормальную форму лице, все равно очень выделяются густые, почти сросшиеся брови. Я был прав, заметная деталь. Могу себя с этим смело поздравить.
Когда мы выезжаем из центра, у меня появляется стойкое ощущение, что Фрэнк везет меня за город. Если так, то это чертовски плохая новость. Мои призрачные шансы на спасение, даже если они еще остались, стремительно приближаются к нулю. И молчание его начинает меня нервировать все больше. Правда, пусть уж лучше молчит, чем впадает в ярость и начинает рвать меня на куски. Впрочем, когда я смотрю на Фрэнка Мейсона вновь, у меня пропадает уверенность, что ему так уж нужно терять над собой контроль, чтобы начать все это проделывать. В памяти всплывает картина побоища в доме Дитца, и к горлу подкатывает тошнота.
- Если заблюешь мне сиденье, умирать будешь в два раза дольше, - душевно обещает мне Фрэнк, не отрывая взгляда от дороги. Удивительно, но после этого все сомнения в стойкости моего организма разом у меня пропадают. Смит мог бы мной гордиться.
Фрэнк негромко хмыкает. Не думаю, что он читает все мои мысли, иначе я бы уже напоминал овощ, но что считывает мое состояние – это точно. От осознания, что он начал проявлять хоть какие-то эмоции мне становится немножко легче, панический страх отступает, я вспоминаю, что рядом со мной сидит все же человек. Пусть искореженный, больной и очень опасный. Может, мне удастся немного потянуть с ним время. А дальше что? Но ушел же я в свое время как-то живым от Кана. Очень не помешало бы теперь вспомнить, как именно.
Мои опасения, тем временем, постепенно подтверждаются: мы сначала выезжаем из города, затем сворачиваем с автострады. Машину трясет на ухабах, вряд ли этот маршрут часто выбирают туристы. Спустя минут двадцать тряски, когда я уже всерьез опасаюсь, что мои стучащие зубы начнут крошиться, мы останавливаемся.
Насладиться пейзажем и вековыми соснами Фрэнк мне не дает, он так же педантично отстегивает ремень и аккуратно вынимает меня из машины, затем на руках относит в дом, потому что ноги отказались держать меня абсолютно.
Внутри дома, что неудивительно, оказывается не особо уютно, все выглядит таким заброшенным, словно хозяева не появлялись тут лет десять. И Фрэнк без лишних церемоний бросает меня прямо на пол. Затем уходит куда-то. Я пытаюсь шевелиться, но получается плохо. А ползти к двери просто, лишь чтобы чем-то себя занять, я смысла не вижу. Разве что мой похититель посмеется. Или наоборот, это разбудит в нем инстинкты хищника, лучше не рисковать.
- Остальные вели себя более шумно, ты и вправду неглуп, - замечает Фрэнк, вернувшись в комнату. В руках он держит моток проволоки, и я прекрасно догадываюсь, для чего ему это нужно.
Менталы из сорок седьмого эшелона такие средства точно пускать в ход не стали бы, и все равно Фрэнк мне видится более предпочтительным собеседником.
- Мы можем обойтись без этого, - говорю я ему, когда он, наконец, мне позволяет.
- А если без этого мне неинтересно?
Весомый аргумент, ничего не скажешь.
- А если я от боли что-нибудь забуду?
- Слушай, я конечно, не такой хороший ментал, как твой Кан Мор или любой из его ублюдков, но взломать твою память под конец все же в состоянии.
Фрэнк опускается рядом со мной на корточки, и от его близости меня корежит так, что я даже забываю поинтересоваться, с каких это пор Кан Мор стал моим.
- Просто спроси у меня все, что хочешь знать. Я отвечу. – Мне приходится делать над собой усилие, чтобы мои слова не звучали, как мольба. – Ты ведь ценишь свое время, верно?
Понимаю, что здесь я попал в яблочко. Если менталам сорок седьмого выпуска удалось найти какое-то лекарство, то уцелевшие менталы из сорок шестого точно обречены. Фрэнк, похоже, не разделяет данную точку зрения, но времени у него, чтобы что-то предпринять, остается очень мало.
Наконец, он решается, и я с облегчением наблюдаю, как он откладывает моток проволоки в сторону.
- Когда ты последний раз видел Кана Мора?
- Шесть лет назад, когда он захватил здание, где проходила тайная встреча одиннадцати, посвященная проблеме менталов. Он взял в заложники всех, кто там находился. Я обеспечивал охрану мероприятия и оказался в числе многих.
- Но пощадил он только тебя. Почему?
- Эта случайность. Начался захват и ему помешали довершить начатое.
- Ложь.
- Даже если и так, он слишком хорошо со мной поработал, чтобы я мог что-нибудь вспомнить.
Фрэнк какое-то время молчит, внимательно всматриваясь в мое лицо и будто решая, можно ли мне верить.
- Ладно. А что ты искал у той журналистки Бонэ?
Вопрос не становится для меня неожиданностью, и все же я надеялся, что он так и не прозвучит. Сейчас придется быть очень осторожным, может быть, даже лгать.
- Я узнал, что Кан Мор хочет дать ей интервью, и предположил, что у нее есть нужная для меня информация. Но когда я пришел, она была уже мертва.
- Но нужная информация у нее все же нашлась?
- Ничего из того, что я рассчитывал получить.
- А из того, что не рассчитывал? – тон Фрэнка слишком мягок, я понимаю, что он загоняет меня в ловушку. – Ты увиливаешь, Вик. Что было в ее микродиктофоне, который ты прослушивал на парковке? Эта запись сейчас с тобой?
Я молчу, в мыслях проклиная и свою неосторожность, и его проницательность. На вопросы решаю больше не отвечать, что бы он ни делал. Если такой умный, то зачем ему мои ответы? И так все узнает.
- Плохое решение, Вик, - произносит Фрэнк почти с сожалением. – А так хорошо начинали.
Я чувствую, как в мою голову снова лезут невидимые, но очень реально ощутимые щупальца. Вспоминаю, что вторжение Кана Мора много лет назад ощущалось совершенно по-другому, но что было не так, вспомнить не могу. Происходящее кажется столь же мерзким или даже в разы хуже.
- Он нашел лекарство, - наконец говорю я ему то, что он хочет услышать.
- Ты уверен?
- Да, запись у меня. Ты можешь прослушать и удостовериться.
- Я и так могу прослушать, - возражает он мне. – Ты сейчас для меня все вспомнишь.
И щупальца впиваются окончательно, боль такая, будто мою голову пытаются разорвать изнутри. В каком-то смысле именно это он и делает. На несколько мгновений я слепну, безуспешно стараясь не кричать. Но потом все прекращается. Резко. Не так, как если бы он сам остановился. Его просто – отшвырнули?
- Извини, Фрэнк, но запись моего интервью предназначена пока лишь для узкого круга. Ты туда не входишь.
Как мне ни было плохо, но звук этого шелестящего голоса с легкой хрипотцой моментально возвращает меня в происходящее.
Он здесь. Кан Мор здесь. И я даже не могу повернуть головы, чтобы его увидеть, я готов плакать от досады.
Окончание в комментах