Пока без названия, но все-таки миниатюра

[silverstyle]

Я попрощался, но не ушел. Не спится мне, уж извините. Да и не мог я оставить одного замечательного человека без давно обещанного подарка. Это зарисовка-посвящение. На этот раз для тебя,  mart, формально на юбилей днева, но вообще это просто для тебя. Знаю, это совсем не то, что ты, наверное рассчитывала получить, но ты являешься музой этой истории. Нарисовалась она, когда я возвращался на автобусе из Финляндии, смотрел в окно на абсолютно темную дорогу и думал почему-то о тебе. Поток образов и ассоциаций завел в очень странные дебри. Если честно, не думал, что когда-то решу это записать, но вот таки собрался. Не суди строго, если не понравится, я подарю тебе другой подарок, когда вернусь.

Где-то за окном, словно за бортом,
Вдаль плывет мое детство.
Леди Гамильтон, леди Гамильтон,
Я твой адмирал Нельсон.©

Иногда бывает очень сложно подобрать слова. Вроде, столько всего хочется сказать, желание быть услышанным и понятым переполняет, готовясь вырваться наружу чередой пустых и ненужных фраз. Но есть всего один лист бумаги и пачкающая ручка, которая, сколько ее не тряси, все равно оставляет черные точки в изгибах букв. И еще, у меня есть эта ночь, всего одна, когда я, наконец, решил написать тебе то, что было понято и пережито нами за многие годы, но так ни разу не произнесено вслух.
Я лежу и смотрю на звездное небо. Сплошной, удивительный ковер из звезд. Они такие крупные и их так много, не сосчитаешь. В родных краях ночи другие, темные, и соседство луне составляют лишь редкие и тусклые белые точки. И еще там, наверное, сейчас холодно. Знаю, ты переживаешь, как я выношу жару. Хочется написать: «Не беспокойся, все отлично». Но, думаю, ты даже на расстоянии почувствуешь мою ложь. Духота стоит одуряющая, я пьян и опустошен ею уже который день подряд. Дурманящий, сладко-ядовитый запах местных цветов и громкий стрекот цикад будто заполняют собой воздух, делая его тяжелым и вязким. Даже ночью здесь не дождешься прохлады. Но я сам так захотел. Меня неудержимой силой тянуло в далекую Африку, на поиски приключений и почивших в веках цивилизаций. Так я сказал тебе, когда уезжал. И ты поверила, потому что боялась верить в иное.
Хочешь знать правду? Я бежал от тебя. От женщины, про которую говорили, что она почти заменила мне мать. Кошмарные, жестокие слова. Ты еще очень молода, нас разделяют всего лишь двенадцать лет. Всего лишь это. И еще все те люди, которые окружали нас всю жизнь. Лицемерное сочувствие, шепотки за спиной, злорадная радость… О, как мастерски у нас умеют это прятать за вежливой улыбкой и участливыми словами. Иногда, находясь в одной комнате с твоими гостями, я начинал задыхаться. Я хотел и не мог защитить тебя, терпевшую их мелкое и унизительное сочувствие многие годы. Не мог. Единственную женщину в своей жизни, которую… Мне сложно произнести эти слова вслух, сложно даже написать. Ты и сама все понимаешь.
Хочешь знать, когда все произошло? В твою помолвку. Тебе было тогда двадцать три, а мне одиннадцать. Помню, на тебе было белое платье, слишком простое для невесты, и маленький букетик цветов в волосах. Ты улыбнулась и наклонилась поцеловать меня в щеку. Ты сказала, что мы станем друзьями. А я только и мог, что стоять с открытым ртом, не в силах отвести взгляда. Так вот они какие, волшебницы. Твой жених стоял рядом и тихо посмеивался над моим смущением. Уже тогда я его возненавидел, я сердцем чувствовал, что он плохой человек. Даже нет, я хотел в это верить, потому что меня снедала ревность. Странное чувство для маленького мальчика, но я был абсолютно уверен, что он не достоин тебя. Грубость в манерах, отвратительные рыжие бакенбарды. И еще от него пахло табаком. Этого было достаточно, чтобы записать его в злодеи. Но он держал тогда в плену твое сердце, это было заметно даже невооруженным глазом. Твои и его родственники только качали головами: так открыто выражать свои эмоции считалось неприличным. Но тебе, купающейся в своем счастье, было не до условностей.
В тот вечер ты много танцевала с ним, а я стоял в стороне, грыз заусенец на пальце, мечтая и не решаясь пригласить. Но ты подошла сама.
Играли какую-то веселую песенку, мы держались за руки и кружились, не попадая в мотив. И мы смеялись. Потом был торжественный обед с кучей однообразных и неискренних тостов. Тебе желали счастья, детей, дома большого, соседей добрых. Но не было в словах истинного тепла, только дань традициям.
А после обеда мы сбежали в оранжерею. Как сейчас помню, насколько меня поразило огромное скопление экзотических растений и цветов. Каждое дерево было будто из какой-то отдельной сказки. Воздух был напоен незнакомыми, будоражащими воображение запахами. Мы играли, представляя, что плодовые деревья в кадках – наши джунгли, а я храбрый вождь какого-то племени. Тогда от тебя я впервые услышал слово «Африка» и запомнил. С тех пор во мне проснулась тяга ко всему неизведанному.
Как яркой вспышкой помню тот момент, когда ты распахнула застекленные двери, ведущие в сад, и вышла из райских джунглей в метель. Ты не боялась ступать по снегу в своих атласных туфельках, ты смело подставляла лицо снежным хлопьям. А потом поманила меня.
Именно там, в заснеженном саду ты научила меня по-настоящему вальсировать. И я, с детства отличавшийся неуклюжестью, сменивший уже двух преподавателей по танцам, следовал за тобой, будто избавившись от веса собственного тела. Спустя много лет я напишу об этом свою Снежную симфонию, но только ты будешь по-настоящему знать, о ком она.
Да, в тот вечер мы были еще далеки. Только случайное, мимолетное прикосновение, легкий укол в сердце, который мог остаться лишь воспоминанием из детства. Но было суждено другое. Твое счастье не сбылось. Он обманул. Что тут добавить?
Был скандал. Взрослые шепотом допоздна обсуждали это в гостиной, и я, прилипнув к замочной скважине, жадно слушал, кипя от собственного бессилия. Я хотел его убить. Растерзать собственными руками. Я жалел, что не взрослый. И не понимал, в чем можно винить тебя.
Но жизнь сурова, общество, в котором мы росли, не прощало ошибок. Он сбежал, и весь позор лег на твои плечи. О тебе шептались абсолютно открыто, несколько не смущаясь, что в этот момент ты, бледная и совершенно разбитая, находилась достаточно близко, чтобы слышать. Твое горе тоже считалось неприличным.
Я тихо возненавидел всех взрослых, даже своих родителей, всех, кроме тебя. И я набрался смелости подойти к тебе в один из тех вечеров, когда ты снова сидела в одиночестве, будто заклейменная. Я отдал тебе самое ценное, что у меня было: стеклянные шарики, коробочку с жуком и голубое увеличительное стекло. Несметные богатства для меня, совсем ничтожная плата за твою улыбку, первую настоящую за многие месяцы. Тогда все и решилось.
Я стал бывать в твоем доме каждый день. Родителем было все равно, они были поглощены семейными проблемами, той тонкой паутинкой лжи, которую сами же и сплели. Долги отца, любовник матери. Все так пошло и банально. В меру грязно, как и все в этой жизни. Им недосуг было заниматься мной, но приличия было необходимо соблюсти. Так почему бы не спихнуть мешающегося мальчишку одинокой старой деве, сэкономив солидную сумму на гувернантке? Все твердо знали, что тебе уже никогда не выйти замуж. Приличная партия с человеком своего круга была теперь невозможна, а на мезальянс ты бы никогда не пошла. Об этом много говорили. Не учли лишь одного. Маленький мальчик когда-нибудь вырастет и полюбит свою фею-крестную. Он будет достоин.
В первый же день, который я полностью провел у тебя, читая вслух книжки и играя, я поведал о своих планах. Ты рассмеялась весело, от души, потрепала меня по волосам и обещала подумать.
Так шли дни, складывались в месяцы. Ты учила жизни, делилась всем, что знала.. Ты открыла для меня мир музыки, подняв в один прекрасный день крышку фортепьяно.
Мы могли часами говорить о чем угодно, я стал чувствовать в себе силы, уверенность, я понял, что могу быть интересным.
Неуклюжий увалень под твоим руководством превратился в очень интересного молодого человека. Помнишь мой первый взрослый вечер? Ты стояла, сверкая от гордости, в стороне, прекрасная, как истинная богиня, а я вел по паркету млеющую в восторге дебютантку. Конечно, ведь я так божественно танцую вальс!
Потом меня отправили учиться в университет. Мои способности были слишком очевидны, все так говорили, а моим родителям было очень важно мнение «всех». Мы мучительно переживали разлуку. Именно тогда я научился писать длинные письма, по многу страниц, каждый день. Я представлял, как ты сидишь в своем кабинете за письменным столом, кутаясь в шаль, и читаешь, то улыбаясь, то сосредоточенно хмурясь. Я видел каждый твой день в кружевных завитушках выведенных тобой букв. Именно тогда я начал ценить магию слова. И написал свою симфонию, единственную. Ее поставили в программу на прощальном выпускном вечере. Я был готов провалиться сквозь землю, когда узнал, что ты, ни разу не уезжавшая из родного города, специально приехала, чтобы быть со мной в этот день.
Когда закончила играть музыка, зал взорвался аплодисментами, это был триумф. А я видел только слезы в уголках твоих глаз и неестественно прямую осанку. Я знал, что сделал тебе больно. Ты можешь сколько угодно говорить, что это было восхитительно, просто волшебно, но я все равно останусь при своем знании.
Мне прочили великое будущее, называли гением. Но я им не был. Это музыка играла во мне только раз. Она была тобой. Все-таки любовь – это самое лучшее, что придумали люди.
Рука срывается, я сажаю кляксу. Я все-таки сказал. Смысла тянуть больше нет, как и продолжать мое бессмысленное бегство.
Знаю, ты сейчас хмуришься, читая эти строки, я даже вижу, как дрожат от волнения кончики твоих пальцев. Экспедиция заканчивается в марте. Я вернусь. Надеюсь, застану еще снег. Я скопил достаточно денег, чтобы забрать тебя с собой, и начать наше совместное путешествие. Танец, длинною в целую жизнь. Ты согласна?
_______
Ручка выводит вопросительный знак уже нечетко. В ней закончились чернила.
Я лежу и смотрю на звездное небо. Оно уже светлеет на востоке, у меня совсем мало времени, чтобы решить, как поступить с письмом. Знаю, ты притворишься возмущенной, оскорбленной в самом светлом, что у тебя было. Ты сделаешь это ради меня, чтобы не портить мне жизнь. Ты никогда не согласишься. Слишком долго тебе пришлось жить среди этих людей и вдали от меня. Трясина крайне неохотно отпускает своих жертв.
Я молча прощаюсь с меркнущими в преддверии рассвета звездами.
Я хочу верить. Ведь цветы находят дорогу к солнцу из-под толщи снега.