"Естественный отбор Мора", фантастический детектив, R

[Maxim in love]

UPD! Я как последний хам, чуть не забыл самое важное.

Те люди, которые спасли этот мой экспромт от провала, генералы экспресс-вычитки: Zainka-Gwena и  Remi Lark - прошу любить и жаловать! Ура!

Также потащу сюда ссылки с рецензиями жюри на конкурсные работы:
asuraa.diary.ru/p175561349.htm - от Ауренги
www.diary.ru/~Braindrops/p175583739.htm?from=la... - от Цитрины
-----
и просто читательское, на память, обзор от Рубинштейн, дабы не потерять и перечитать холодным зимним вечером:
www.diary.ru/~rubinstain/p174862665.htm - Rubinstain

Все, заканчиваю на этом апгрейдить пост.)))) У меня наконец не пиво, а кьянти. И простуда, но прорвемся.
____

вчерашний дыбр

* вскарабкался на табуреточку* да, повод открыть шампанское али пивасик еще раз
Так позитивно мне от этого конкурса. Вот, Цитрина оч положительную рецу написала, а я обожаю, как пишет Цитрина
И правильно с призовыми все, я считаю. Грамотами-кружками-книжками не надо, надо моетом брют, который я обязательно по этому случаю куплю
А пока, тащу свой текст, рабочее название которого "Таки не зря не спал Инлав три ночи" или просто - "Текст №23"" class="smile" />

Название: «Естественный отбор Мора»
Жанр: фантастика, детектив
Рейтинг: R
Аннотация: Кажется, что в жизни у тебя есть все, чего только можно пожелать. Любящая невеста, дело, которым ты увлечен, устоявшиеся за годы привычки. Только так ли все незыблемо, как кажется на первый взгляд?
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей.
От автора: написано на конкурс нетрадиционной фантастики "Вольномыслие". Респект оргам за конкурс.


Шарлиз Бонэ. Подающий надежды молодой и амбициозный журналист, украшение своей профессии, истинный борец за свободу слова. А также по совместительству заботливая дочь, преданная подруга, любимая невеста – наверное, так про нее напишут в некрологе.
Я усаживаюсь в кресло напротив, отмечая, что, скорее всего, именно там сидел он, тот, кто стрелял. Всего один выстрел, выверенный и точный. Красная точечка над левой бровью – место, куда вошла игла с ядом.
Она не мучилась, не боялась, быть может, даже не успела испугаться. По крайней мере, лицо ее осталось безмятежным – ни боли, ни ужаса. Только открытые остекленевшие глаза выдают, что Шарлиз не спит. Последним, кого она видела, был ее убийца. А до него был тот, по чьей вине ее убили. И я почти завидую ей, потому что мечтаю о встрече с ним больше всего на свете. Хотя бы на минуту - мне бы хватило.
Встаю и обхожу ее кресло кругом, рассматривая. К встрече она готовилась тщательно: безупречный деловой костюм, строгий макияж, аккуратно уложенные светлые волосы. Хорошо знакомый экранный образ, выверенный десятком стилистов - и все равно поразительно чувственный, благодаря ее собственной, естественной красоте. Даже сейчас, рассматривая ее, я не могу отделаться от мысли, что она одна из самых красивых женщин, каких мне только доводилось видеть. Об этом я думал, сидя у экрана телевизора и обнимая свою невесту Эприл при просмотре субботних новостей, от этой же мысли не могу отделаться теперь, когда так беспардонно разглядываю экранную диву, кумира миллионов. Смерть делает человека чертовски беззащитным.
Мисс Бонэ уже не может возмутиться моим любопытством, не спросит о причинах моего вторжения и не позвонит консьержу, чтобы он вызвал полицию. В чем-то ее убийца оказал мне услугу. Конечно, он унес ее диктофон, стер там все записи, предварительно наверняка внимательно прослушав для порядку. Ему было неизвестно, что скандальное интервью уже успело состояться. И записывала она вовсе не на этот диктофон, который был как муляж – для виду.
После минутного созерцания я наклоняюсь к ней, отвожу аккуратно светлую прядь над левым ухом, чтобы отстегнуть небольшую и очень изящную рубиновую сережку.
Мне сказали, что записывающее устройство будет в серьге, но не сообщили, в какой именно. И все же я угадываю. Это подтверждает зеленый огонек декодера, стоит ею по нему провести.
Так уж вышло, что с моей работой без хорошей интуиции никак. Ерунда, будто ее нельзя натренировать, как обычный навык.
Я опускаю заветную улику в карман, еще раз мысленно благодарю неведомого мне убийцу и его заказчика – навряд ли Шарлиз Бонэ отдала бы свое сокровище без вопросов, ведь сережка, которую она носила в левом ухе, стоит теперь не то что миллионы - миллиарды. Но я не собираюсь выставлять ее на продажу.
Напоследок я бросаю прощальный взгляд на Шарлиз. Мне действительно жаль: потрясающая девушка, девушка-мечта, парню которой когда-то невероятно повезло. Пожалуй, она стоила дороже тех миллиардов, что носила в левом ухе, но… Кан Мор, который согласился этим вечером дать ей интервью, стоит еще дороже, он для меня бесценен.
Я надвигаю кепку на глаза, когда прохожу мимо швейцара. Больших предосторожностей не надо: разносчик пиццы, шатен, среднего роста и стандартной комплекции, больше ничего он не вспомнит. Помянет только, что форменная куртка, кажется, была великовата, и, если наделен внимательностью и хорошей памятью, припомнит название пиццерии, скорее всего, слегка его переврав. Но и за это его господа из полиции будут очень благодарить. Камер я не боюсь – их всего две, на первой меня не видно вовсе, а на второй видно, но лишь со спины. Вряд ли такое видео сможет кому-то помочь в расследовании. Разве что, если бы его взялся вести сам Кан Мор, но, сомневаюсь, что ему интересна дальнейшая судьба Шарлиз Бонэ, ведь она плоть от плоти тех, кого он больше всего презирает. Политики, пресса, правящая элита – обычно это его мишень. Согласиться на интервью его могли заставить лишь особые соображения. И я очень надеюсь их узнать, прослушав пленку. Но спешка здесь недопустима.
Я завожу машину, привычно проверяя, не раздастся ли с поворотом ключа подозрительный щелчок, и только потом захлопываю дверцу. Знаю, что это паранойя. Сейчас я никому особо не интересен. За мной наблюдают лишь как за участником одной из самых масштабных операций спецслужб по ликвидации Кана Мора. Теперь я для них лишь отработанный материал. И одновременно, по иронии, непревзойденный специалист по Кану и всему, что связано с проектом «Сорок седьмой эшелон». Мне по-прежнему звонят, спрашивая совета, и не закрывают доступа к материалам архива.
Иногда я задаюсь вопросом, почему Кан Мор до сих пор не нашел меня сам, не могла же его всерьез остановить программа по защите свидетелей. И не нахожу ответа. Очень редко свидетель преступления сам бегает за преступником, а тот словно все никак не может найти время, чтобы его прикончить. Пожалуй, с нормальными людьми такого не бывает. Но вряд ли Кана Мора можно назвать нормальным, и вряд ли – человеком. Уже нет. По крайней мере, мне легче так думать.
Я кружу по городу добрых два часа, проверяя, нет ли за мной хвоста. Я шесть лет ждал появления этой рубиновой сережки, внутри меня словно звенит от предвкушения невидимая натянутая струна, но я не могу себе позволить все испортить из-за спешки. Круг за кругом, постепенно, у меня возникает ощущение, что я даже если и захочу, не смогу остановиться. Словно я, как и много лет назад, вновь попал в смертельные объятия Кана.
Когда ощущение становится совсем непереносимым, я заезжаю на парковку фаст-фуда. В вечернее время там людно, многие поглощают сэндвичи прямо в машине, идеальное место. Я покупаю себе бургер с картошкой, паркуюсь в самом центре, где больше света. Идеальная мишень для снайпера, но если атакует кто-то из уцелевшего сорок седьмого – чем больше людей находится рядом со мной и чем больше глаз на меня устремлено, тем лучше. Я делаю вид, что хочу включить радио, надеваю наушники, подсоединяю записывающее устройство к системе. Мой палец предательски дрожит, когда нажимаю «пуск».
В начале ничего не происходит, до меня доносятся только невнятный шумы и какое-то потрескивание, наконец я слышу ее голос. Шарлиз говорит негромко, но с четкостью настоящего профессионала. Запись настолько хороша, что на секунду возникает ощущение, будто она находится рядом со мной в машине, а не спит вечным сном в своей квартире на Гарден-стрит.
- Расскажите мне про сорок седьмой эшелон, мистер Мор.
- Кан. Давайте, вы будете называть меня Кан, а я вас Шарлиз?
- Хорошо… Кан.
Я отчетливо слышу эту заминку, и то, как дрогнул ее голос. Каково это: сидеть напротив него вот так – и не бояться? Верить, что он ничего тебе не сделает? Все же Шарлиз была очень смелой. Я нажимаю на паузу, осознав, что надо прерваться. Кан произнес всего несколько слов, а у меня уже трясутся руки и сердце колотится так сильно, будто пытается пробить грудную клетку. Предвестие панической атаки. Я закидываю в рот таблетку из находящегося под рукой пузырька, запиваю колой, на пару мгновений закрываю глаза и просто дышу, стараясь сосредоточиться лишь на своем дыхании, пока оно не станет размеренном и ровном. Постепенно все проходит, и я снова включаю воспроизведение.
- Проект сорок седьмой – потому что первые сорок шесть эшелонов оказались неудачными, - шелестит для нас с Шарлиз мягкий, чуть с хрипотцой, голос Кана. – Бракованными, - любезно поясняет он после небольшой паузы, видимо, отвечая на ее вопросительный взгляд. - Мало кто знает, сколько трупов ежедневно сгорало в подвалах военных лабораторий. Речь идет о тысячах человек, пропавших без вести.
- И где военные брали подопытных?
- Везде. Вы знаете, сколько никому ненужных людей даже в вашей стране? А уж если брать страны третьего мира – о, они просто золотая жила. Инкубаторы для выращивания подопытных морских свинок. Раньше было модно продавать на органы, теперь, когда можно вырастить себе даже новую руку, им нашли новое применение. – Кан говорит все это абсолютно равнодушно, без тени сочувствия и протеста, словно обсуждает ланч, но от его тона становится не по себе, и я снова ощущаю, как начинает вместе со мной нервничать незримая Шарлиз.
- То есть, выбирали тех, кого никто не хватится?
- Или тех, чье существование вовсе будет нельзя доказать.
- Как это возможно?
- Сложно, но можно, Шарлиз. Многие люди, сгинувшие в лабораториях, по бумагам никогда и не жили на свете. Есть такие места, где родители забывают дать детям нормальные имена и боятся идти их регистрировать. В трущобах по всему миру сотни тысяч бродяжек без имени, жилья, и – о, ужас! – без медицинской страховки, их хватило бы на сотни эшелонов. Хорошо, что для успеха понадобилось всего-то сорок семь.
Я внимательно ловлю каждое его слово, и мне начинает казаться, что я различаю все же в его голосе намек на эмоцию.
- Вы были одним из таких, да?
- Да, - отвечает он без заминки, и я разочарованно выдыхаю: вроде бы крупица информации о его прошлом, но ответ прозвучал слишком быстро, он мог соврать. – Вы совсем не то спрашиваете, Шарлиз. Сосредоточьтесь.
Я вздрагиваю, потому что запись отчетливо передает его смех, сотней иголочек по коже. Далеким, полустертым воспоминанием.
- И что нужно спрашивать? – покорно интересуется она. Ее слышно уже далеко не так четко, как в начале. В голосе Шарлиз явственно звучит растерянность. Интересно, как скоро ее сменит страх?
- Разве из нас двоих профессионал здесь я? – поддразнивает Кан. – Ладно, подскажу. Спросите: что за военные? Вы ведь подумали только о своих, верно?
- Что за военные? – послушно, словно механическая кукла, повторяет она за ним.
Мой палец тянется нажать паузу, потому что я знаю, что именно в этот момент он подписал ей смертный приговор, а сережка стала стоить миллиарды, но все же передумываю.
- Проект международный. Одиннадцать стран, в пяти из которых располагались лаборатории.
- Вы можете назвать?
- Могу и назову. Позже. Но знаете, что самое забавное, Шарлиз? Нет? Я вижу, вы смотрите на меня с таким сочувствием. Но вы зря жалеете меня теперь. Угадаете, почему?
Видимо, она качает головой, и Кан продолжает говорить.
- Они хотели создать сверхчеловека. И создали его. Он перед вами, да. Но остальные, кто участвовал в сорок седьмом проекте, оказались с браком, пусть куда с менее значительным, чем в том же сорок шестом. Раньше мои друзья должны были каждый день делать себе инъекции, чтобы жить. Неприятно и, что греха таить – довольно болезненно.
- А теперь?
- Теперь они почти как я. Не все так сильны, но почти так же здоровы. Уколы нужны все реже. Клетки в организме перестраиваются, ткани окончательно меняют свою структуру. Кажется, мы можем говорить о новой ступени развития. Следующей после человека разумного. Знаю, естественным путем ее было не преодолеть, но ведь подсказка содержится в самом названии вида, да? Разум. Только он мог заставить человека шагнуть дальше, когда приспосабливаться больше не надо, ведь весь окружающий мир и так пляшет под его дудку. Согласитесь, если суша в ближайшие десять лет потонет, никто не станет выращивать жабры, люди просто построят себе плавучие города. Тогда как же подняться выше, создать новый, более совершенный вид? Только наука, лучшее изобретение человека, оказалась способной на это.
- Значит ли, что вы оправдываете эти эксперименты?
- Нет, я считаю их преступлением. Сложно думать иначе, когда сам в них поучаствовал в качестве подопытной свинки. Я решил так: виновные умрут, невиновные останутся. Это мой отбор, такой же естественный, как отбор Дарвина, с той лишь разницей, что мой создан специально для людей как существ разумных. Отбор Мора, если хотите.
- И вы в это верите?
- А почему нет? Помнится, в прошлый раз за мной посылали целую армию. Как я и говорил, домой вернулись лишь невиновные, которые не знали, за кем шли. Их было две трети.
- Вот как. По официальным сведениям вам просто ловко удалось уйти от погони. Значит, вы можете читать мысли?
- Я могу больше, Шарлиз. Для меня любой человек, как карта. Я могу найти любую точку, могу прочертить маршрут. Могу и вовсе – уничтожить карту. Я знаю, вы сейчас думаете, будто я приписываю себе свойства бога. Ничего подобного. Это просто способность, которую мне дали. Пусть случайно и не понимая, к чему это приведет, но она теперь со мной. И я должен ею как-то распоряжаться. Во благо.
- Убивая проституток в бедных кварталах?
- Вы про Китти Миррен?
- Да.
- Бедная девушка. Она ни в чем не была виновата, вы правы. Но ее убил не я. И не мои товарищи из сорок седьмого.
- А кто же?
- Сорок шестой эшелон выжгли не до конца. Подопытные уже тогда очень быстро бегали.

В этом месте я все же нажимаю паузу, мои руки трясутся, когда достаю сигарету.
Я читал про сорок шестой. Тот факт, что Кан Мор провозгласил себя и своих любимых монстров сверхлюдьми и новой ступенью развития, померкло на миг для меня перед новостью, что в сорок шестом эшелоне кто-то уцелел.
Я отлично помню, какие побочные симптомы были у них. Приступы неконтролируемой агрессии, галлюцинации, полная утрата связи с реальностью. Судя по видеозаписям, в момент приступов люди отождествляли себя с животными, гены которых им вводили вместе с препаратом. Они обретали невиданную для человека силу и ловкость, издавали звуки, которые люди издавать не могли, кидались на экспериментаторов. В карточке, которую я листал, в конце длинного перечня последствий, после перечисления повышенного артериального давления, тошноты, кровоизлияний и еще двадцати пунктов в конце стояла коротенькая приписка – каннибализм.
Китти Миррен, убийство которой так долго смаковалось в газетах и на телевидении, была растерзана заживо. При этом были характерные повреждения головного мозга, которые появляются после вторжения в разум менталов – так газетчики прозвали подопытных из сорок седьмого эшелона. Домыслов про причины их появления тоже звучало немало, были даже статьи про естественный отбор и новый вид.
Нашумевшее убийство Китти положило начало открытой охоте на менталов. Репортажи про нелегальные секретные лаборатории появлялись все реже, в них больше не видели жертв.
Проглотив еще пару таблеток, я, наконец, понимаю, что снова могу воспринимать реальность и что со стоянки надо уезжать - и так простоял подозрительно долго. Остаток интервью с Каном дослушиваю уже в пути.
Он говорит с Шарлиз подчеркнуто вежливо и обстоятельно отвечает на все вопросы. Но иногда у меня складывается впечатление, что ему скучно или он мысленно находится еще, как минимум, в четырех местах.
Он называет по ее просьбе все страны, участвовавшие в проекте, адреса лабораторий, имена ученых – все это мне было известно и раньше.
Теперь я слушаю его уже более спокойно, заранее готовый ко всему, что услышу. Ведь многое из своей теории развития он озвучил мне давным-давно, когда думал, что я никому и никогда ее не расскажу.
Лишь пара фраз, которыми они обменялись в самом конце, меня неприятно цепляют:
- Знаете, почему я открылся именно вам, Шарлиз? Я вижу, что вы ни в чем невиновны. Вы хороший человек.
- Хотите позвать меня в свой новый мир?
- Посмотрим.
Эти слова звучат в моих ушах, когда я выключаю запись. «Посмотрим». Интересно, знал он, сколько она проживет после их разговора? Наверняка знал, убийца пришел почти сразу после его ухода, судя по времени окончания интервью, которое зафиксировала Шарлиз. Кан мог ощущать его присутствие, мог предупредить ее, если не спасти. Но он сказал ей «посмотрим». Лицемерный ублюдок. Он предвидел, что каким-то образом эта запись уцелеет, пусть и не знал, как именно это произойдет. Остальное его не волновало и волновать не будет. Такая же ненужная мелочь, как добивать свидетелей. Можно делать, а можно и нет. Все равно желаемое он получит.
Я начинаю дышать чуть свободнее лишь в тот момент, когда торможу у ворот дома своей невесты, Эприл. Пятничный вечер, пакет из фаст-фуда на соседнем сиденье. Я заехал за едой, а потом направился к своей девушке, чтобы завалиться сюрпризом и устроить романтический вечер – все очень обыденно. Все нормальные парни так поступают.
Эприл выбегает мне навстречу – улыбающаяся, довольная. Ее волосы заплетены в косу, распустить и как-то уложить их она не успела. Без лишних вопросов, звонко чмокнув в губы, она отбирает у меня пакет.
- У нас есть пиво, Вик! – радует меня новостью.
- Я за рулем, - возражаю для порядка, но спорить получается крайне неубедительно.
- А ты сегодня никуда не поедешь.
Я обнимаю ее, и мы идем в дом.
Просмотр кино лежа на диване, пиво, сладковатый запах, исходящий от ее кожи, – все это очень помогает успокоиться, я почти перестаю думать про сережку, которая так и осталась лежать во внутреннем кармане моей куртки. В койку мы заползаем очень поздно, сонные и вялые от выпитого.
- Давай не сейчас, а утром, хорошо? – шепчет мне она, и я абсолютно с ней соглашаюсь. Эприл засыпает почти сразу, а я, сколько могу, гоню сон прочь, стараясь не упустить момента, когда расстанусь с реальностью. Пока у меня еще есть немного времени, думаю о том, как поступить с записью.
Причины, побудившие Кана дать интервью, ясны: он хочет выступить открыто, выйти из тени и объявить чуть ли не третью мировую войну. И что дальше? На этот вопрос у меня не находится ответа. Кан Мор – страшнейшее оружие массового поражения, ходячая бомба. Даже атомное оружие ему, пожалуй, в чем-то уступает. Что можно противопоставить Кану, если он способен подобрать ключ к ядерному чемоданчику и самому его владельцу, если еще этого не сделал? Ему достаточно выстроить правильную цепочку – и он получит, кого захочет, пусть первым звеном в цепи станет зевака из толпы, видевший кортеж президента на военном параде.
К счастью, остальные из сорок седьмого эшелона оказались не настолько талантливы и куда более уязвимы. Кого-то даже удавалось уничтожить.
При допросе и ликвидации любовника Кана я присутствовал лично. Довольно неприятная сцена, но если вспомнить, на что была способна эта тварь, жалость становится неуместной. Мы очень надеялись, что Кан за ним придет. Ладно, я очень наделся. С его-то самонадеянностью и уверенностью, что всегда сможет уйти от любой погони. Но он так и не явился.
На убийство своего партнера он отреагировал подрывом военной базы вместе с приехавшим туда на экскурсию секретарем совета безопасности. Как и во время всех его предыдущих атак, спаслись многие и, как во все прежние разы, не могли потом дать внятного объяснения, почему так случилось. Просто вдруг очень срочно понадобилось покинуть зал и выйти подышать. Причем, отойти от здания на приличное расстояние. И никто их не остановил, наверняка, люди, оставшиеся на конференции, даже не удивились происходящему, им все казалось обычным. Отбор Мора в действии.

Как я ни стараюсь держать глаза открытыми, все равно пропускаю момент, когда проваливаюсь в сон. Этот миг можно оттягивать, сколько угодно, считать овечек и умножать в уме двухзначные числа, все равно он наступит. И я тут же попаду в белый коридор. Это сложно объяснить, в такие моменты я прекрасно осознаю, что заснул и вижу сон, но коридор - он так же реален. Белый и плохо освещенный, цвет стен я скорее угадываю, потому что очень хорошо успел выучить. И мне плохо, каждый шаг дается с трудом. Настолько плохо, что считаю их и мечтаю дотянуть до поворота, за которым, я знаю, мигает голубым фосфорным цветом одинокая лампочка.
Я видел этот сон много раз. Врачи мне говорили, что это последствия пребывания в клинике после нападения Кана. Я пролежал там год, воспоминания не самые приятные, вот только там не было белых коридоров. Зеленые стены, зеленые газоны. Лишь потолки – белые, с ровными рядами таких же белых лампочек, не голубых. И каждый раз, когда я шел по коридору до процедурного кабинета, меня под локоть поддерживал санитар.
Здесь же я прислоняюсь к стене, чтобы перевести дух. Хочется сползти по ней и остаться лежать на полу. Я бы мог так сделать, потому что прекрасно помню, что будет дальше. И все же страх постепенно завладевает мной. Я чувствую, как гулко бьется сердце под больничной рубашкой, ощущаю запах медикаментов и вонь немытого тела, которая исходит от меня. А медикаментами пахнет все вокруг, или мне так кажется. Липкие струйки пота сползают вниз по спине. Слишком реально. Противно. И я встаю, чтобы сделать два последних шага. Оступаюсь, в глазах темно. И дальше – меня подхватывают. Кто-то прижимает меня к себе, слишком близко.
- Ч-ш-ш! Я здесь.
Я не могу говорить, просто позволяю ему себя держать. По моему лицу текут слезы. Настоящие, соленые. Я их глотаю, понимая в этот самый момент, что все происходит на самом деле.
И просыпаюсь в своей постели. Рядом крепко спит моя невеста Эприл. Я обнимаю ее и трясусь в беззвучных рыданиях, как идиот. Обычное субботнее утро.
Пройдет всего пара минут, и я осторожно сниму ее руку со своей груди, почти бесшумно выберусь из постели и отправлюсь на кухню варить кофе. Для себя, чтобы успокоиться. Потом вспомню про нее и приготовлю тосты с джемом. Завтрак в постель для любимой девушки Эприл.
Я поступаю, как обычно. Отстраняюсь, спускаю ноги с кровати, крадусь по холодным плиткам пола, как вор, и облегченно выдыхаю, оказавшись на лестнице. Эприл не любит мои бессонницы, а я люблю свои ранние пробуждения и кофе.
Первое время я считал, что Кан Мор продолжает вторгаться в мое сознание, но это было бредом. После подобных вторжений Мора мозг жертвы напоминал яичницу, у меня же не находили никаких следов, пусть и продержали в стационаре целый год под самым пристальным наблюдением. Мой диагноз – посттравматический синдром. И подозрение на манию преследования. Последнее вообще звучит как хорошая шутка. Скорее, это я преследую Кана, чтобы понять, что он сделал со мной.
Кофе приятно горчит и возвращает ощущение реальности этого дома, женщины, которая сейчас спит наверху, и того, что у нас через пару месяцев свадьба. Тут есть всего одно маленькое «если». Все это сбудется, если я ничего не разрушу своей погоней за Каном, бессмысленной поначалу и только сегодня, когда я уже почти отчаялся, начавшей приносить плоды.
Я не помню, когда рубиновая сережка перекочевала из кармана моей куртки в карман пижамы, стараюсь об этом не думать даже. Не мог же я ее все время держать в руках, пока смотрел с Эприл фильм. Или мог? На джинсах у меня, увы, ни одного кармана.
Я чувствую себя уже почти готовым на такой подвиг, как приготовление завтрака, когда раздается звонок в дверь. Шесть утра. Суббота. В такое время гости могут быть только ко мне.
Иду открывать. В прихожей, посомневавшись, прячу сережку в ботинок. Если это арест – ботинки уйдут вместе со мной, и во время обыска ребята из бюро ничего не найдут, пусть хоть разберут дом по кирпичику. Но вряд ли это арест, скорее всего, что-то произошло. Все же я был вчера очень осторожен и засек бы за собой слежку.
Открываю дверь, стараясь казаться сонным и безмятежным. Но без излишней наигранности.
- Мистер Палмер? Извините за беспокойство, но…
- Мне придется проследовать с вами?
Молодой и смущающийся полицейский, вежливый, как менеджер по продажам пылесосов, он не оставляет сомнений, что меня зовут на работу.
- Кое-что случилось. Вам стоит на это взглянуть.
- Убийство? – уточняю я, уже повернувшись к нему спиной. Как мне ни хотелось бы выйти немедленно, появляться на месте преступления в пижаме все же слишком эксцентрично. На самом деле, что этой ночью что-то произойдет, было ожидаемо. Кан абсолютно точно был в городе. А значит, добрая половина уцелевшего сорок седьмого эшелона тоже была здесь. Кто-то да обязательно наследил.
Я не успеваю подняться даже до середины лестницы, когда сталкиваюсь с Эприл. Она выглядит намного менее заспанной, чем я, наверное, потому что не притворяется.
- Вик, что случилось?
- Работа.
Больше мне добавить нечего. Она просто смотрит на меня, встревожено и немножко недоверчиво. Никаких «Вик, ты мне обещал» и «чтобы больше никогда».
- Береги себя.
Я киваю, и она обнимает меня.
- Вик!
- Что?
- Все же надо было вечером.
Я ничего ей не отвечаю, лишь демонстрирую тень улыбки. Да, откладывать что-то хорошее на потом – это забавы из детства. Этого «потом» просто может не быть. Но я оставляю свои мысли при себе, тем более что мы явно думаем об одном и том же.
Полицейская машина с включенной мигалкой ждет у ворот. Почему-то мне она видится обиженной, может, из-за вмятины на боку или того, что уткнуться бампером в крыльцо дома ей не позволили. Я плюхаюсь на заднее сиденье, где, докуривая уже явно не первую за сегодня сигарету, ждет меня старый знакомец. Его имя Смит, и он мне не нравится. Я бы с радостью называл его по фамилии, но никак не могу ее запомнить, слишком уж она длинная.
- Доброе утро, Смит, - здороваюсь я с ним и мысленно добавляю: «Чтоб тебе сдохнуть, беспринципный сукин сын».
Мне хочется верить, что именно моими молитвами Смит невероятно живуч. Пусть он редкий мудак, но как гласит старая пословица: знакомый мудак лучше новых двух.
- Доброе утро, Вик.
- И что на этот раз? – спрашиваю чисто для порядка.
- Китти Миррен. Помнишь?
- Да.
- Случай аналогичный.
Что ж. Сорок шестой эшелон. С утра я реагирую не так бурно, лишь пожимаю плечами.
- Поехали. – И все же радуюсь, что так и не успел позавтракать.
К месту преступления мы добираемся минут за сорок, оно оказывается в центре, не так далеко от того места, где убили Шарлиз. Мои мысли почему-то постоянно возвращаются к ней, не давая сосредоточиться.
Где-то через час, по моим расчетам, тело известной журналистки найдут, сообщат об этом в новостях. Наверняка, случаи попытаются увязать, и лишь я знаю, что они не связаны никак. Владение информацией – бесценно.
- Кто жертва? – интересуюсь чисто для приличия. Сорок шестой эшелон меня волнует мало, потому что не имеет к Кану никакого отношения.
- Алек Дитц, ученый. Да, из той самой лаборатории, - добавляет Смит в ответ на мой вопросительный взгляд. – А так же его жена и собака.
- Жалко собаку, - говорю я, заранее понимая, что шутка так себе. Погибли люди, это отвратительно, и меня выдернули в шесть утра из постели, чтобы я на это посмотрел и сообщил заранее известную мне истину: нет, это сделал не Кан Мор. А потом я буду еще долго видеть все это в кошмарах. Наверное, у меня все же есть право неудачно шутить.
Смит на мои слова лишь ухмыляется. От необходимости поддерживать дальнейшую беседу меня спасает тот факт, что мы приехали. Вернее, уткнулись в новое препятствие в виде оцепления из машин и желтой ленточки. Дальше приходится идти пешком довольно долго, потому что ретивые стражи порядка на всякий случай огородили весь квартал.
- Он работал над чем-то в последнее время? – спрашиваю я Смита, когда мы вместе поднимается по лестнице.
- Он состоял в оперативной группе по ликвидации Кана Мора. Такой же консультант, как и ты.
Это оказывается настолько неожиданным, что я даже останавливаюсь.
- Но мы незнакомы.
- У группы по ликвидации Кана Мора множество консультантов, - насмешливо отвечает Смит, и мне хочется ему двинуть. Конечно, я догадываюсь, что из всех консультантов я, пожалуй, самый дельный, но это не отменяет того, что для оперативной работы я не гожусь.
- Значит, на одного консультанта у вас уже меньше. Не бережете совсем нас, - отвечаю ему в тон и, сделав заранее вдох, захожу в квартиру.
Вначале я просто осматриваюсь по сторонам, не совсем понимая еще, что вижу. Потом картинка, подобно собранному паззлу, обретает невероятную четкость. Я осторожно делаю два шага назад и выхожу из квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь. Меня тошнит, и я сильно сомневаюсь, что дыхательные упражнения могут мне сейчас помочь.
- Это была собака, - любезно уточняет Смит, наблюдая за мной со спокойным интересом человека, поставившего сотню на то, что я блевану.
- Значит, трупов мы не найдем, - скорее констатирую, чем интересуюсь я.
- Ну… - Смит тянет паузу, словно ситуация доставляет ему удовольствие. – В привычном для тебя понимании: нет, не найдем. Ты будешь еще осматриваться?
- Зачем? Я и так знаю, что это не Мор.
- Аргументы?
- Мор поджаривает мозги, но не красит людьми стены. Это не тот уровень. Даже не сорок седьмой эшелон, скорее всего.
- А какой тогда?
- Сорок шестой. Я изучал дело Китти Миррен и пришел к такому выводу, - добавляю на всякий случай.
- Неплохо. Остальные эксперты сказали то же самое, но думали намного дольше.
- Значит, в сорок шестом кто-то уцелел?
- Как видишь. – Смит пожимает плечами.
- И кто?
- Неудавшийся Кан Мор. По крайней мере, данный экземпляр тоже был первым в экспериментальной группе. По всем показателям.
- Но и этого оказалось мало?
- Ага. Побочные явления.
Мы выходим на улицу и я наконец могу закурить. Прохладный утренний воздух с устойчивым запахом бензина становится манной небесной. А дело, между тем, начинает казаться мне стоящим внимания хотя бы потому, что Кану Мору оно все же может быть интересным. Ментал-психопат, начавший резню как раз в тот момент, когда Кан решил заявить о себе миру. Повод подсуетиться.
- В штаб-квартиру? – уточняет Смит, распахивая передо мной дверцу машины.
«Нет, мать твою, домой к любимой девушке, жарить тосты», - чуть было не огрызаюсь я, и все же просто киваю: не у одного меня было тяжелое утро.
Но Смит мог бы и не спрашивать. Он отвезет меня туда, куда ему приказано отвезти. А скажут пристрелить – пристрелит.
К счастью, пока я им еще нужен. Но все в любой момент может разительно поменяться, особенно, если они узнают про рубиновую сережку Шарлиз.
- Что патрулирование? – спрашиваю я Смита, чтобы просто что-то сказать и заранее предвидя ответ.
- Без результата.
Я вздыхаю, выражая тем самым свое сожаление, и сползаю вниз по сиденью. Главное – не спать, просто принять удобное положение и чуть-чуть отдохнуть.
- Эй, - толкает меня в бок Смит как раз в тот момент, когда я уже начинаю видеть белый коридор и готовлюсь сделать по нему первый шаг. – Приехали.
Ощущение от резкого пробуждения такое, будто меня приложили по башке чем-то тяжелым, но Смит смотрит на меня, и я стараюсь сделать вид, что все в порядке.
Мы идем вместе по коридору, белому, как в моем сне, но ничуть не устрашающему. Смит предупредительно пропускает меня вперед.
Руководитель группы не уделяет мне особого внимания, просто кивает и сует в руки папку с личным делом предполагаемого убийцы из сорок шестого эшелона. Впрочем, его можно понять, сообщение о случившемся вот-вот попадет в прессу, в городе того и гляди начнется паника, ему сильно не до меня.
Я беру у него папку и отправляюсь к себе. Наверное, следует гордиться, что у меня здесь есть собственный угол. Но на самом деле, за это стоит сказать спасибо Эприл: именно она воспротивилась тому, что моя квартира напоминала алтарь имени Кана Мора или, как минимум, музей, посвященный ему. Пришлось все в спешке оттуда вывозить.
- Я тебе еще понадоблюсь? – спрашивает Смит.
Я отрицательно качаю головой, закрывая дверь перед его носом и тут же раскрывая папку.
«Фрэнк Мейсон», – читаю я вверху первой страницы.
Фрэнк, наверное, и вправду его настоящее имя, а Мейсон - так звали одного врача в лаборатории. Безымянным подопытным часто давали имена или фамилии по специалисту, который с ними работал.
Бегло просмотрев дело, я понимаю, что полностью прав. Фрэнк был нелегалом. Скорее всего, уроженцем Албании. Документов не имел, родственников тоже. Пришел предлагать себя донором в центральную городскую больницу – все же, настоящая кровь до сих пор остается в цене, превосходя по своим свойствам синтетическую. Там его и взяли.
Дальше данные о Фрэнке заканчиваются, начинается поэтапное описание проводимых с ним процедур. Перечень свойств, появлявшихся у него с каждым этапом эксперимента. И столь же длинный перечень побочных эффектов. Конечно, куда более короткий, чем у другого «пациента» сорок шестого, досье которого я листал раньше, но все равно неприятных вещей хватает. Как минимум, неконтролируемые приступы агрессии и каннибализм никуда не делись. Мне даже становится интересно, как эти эффекты полностью устранили в сорок седьмом эшелоне, но данные настолько секретны, что я даже не берусь предположить, кто ими владеет, кроме Кана Мора. Если он, конечно, не врал Шарлиз в своем интервью.
В деле Фрэнка Мейсона я нахожу для себя лишь одну значимую, но действительно ценную вещь: его фото до эксперимента.
Не особо качественное, черно-белое. И непонятно, осталось ли в нем хоть какое-то сходство с мрачноватым парнем, сросшиеся брови которого настолько густы, что под ними почти не разглядеть маленьких, глубоко посаженных глаз. Запоминающаяся черта. Может быть, по ней его удастся опознать. Слабая надежда, но хоть что-то. За фото Кана Мора, да что там, за одно лишь его более-менее достоверное описание дали бы любые деньги. Но описать его не смог даже я, потому что не помнил. Такое ощущение, словно пытаешься восстановить в памяти последний перед пробуждением сон, который смотрел только что. И кажется, вот-вот, надо лишь чуть-чуть постараться, но воспоминание ускользает, а вместо этого начинает болеть голова. В свое время я так чуть не свихнулся.
За стеной, отчетливо слышно, как Смит переговаривается с парочкой коллег. Хотя какая стена, так, одно слово, перегородка. Иллюзия уединения. Моя клетушка действительно очень мала: сюда влез лишь стол, стул и стеллаж, до верху набитый папками с показаниями и моими записями о Кане Море. Стена, к которой придвинут мой стол, вся увешана фотографиями: места преступлений, снимки и схемы лабораторий, лица людей, оставшихся там навсегда. Когда я смотрю на нее, прямо напротив моих глаз оказывается фото молодого человека в круглых, нелепо смотрящихся на тонком лице очках. К углу фотографии прикреплена маленькая желтая бумажка, с надписью, сделанной моей рукой: «Алан».
Именно за этим человеком, по нашим замыслам, должен был прийти Кан и не пришел. Его любовник. Единственный, кто считался ему близким. Даже его он предал. Я прекрасно знаю, что руководство предпочитает думать, будто Мор просто побоялся за ним прийти, мне видится иное. Ему было плевать. Любовник наскучил, стал помехой или еще что-то – и все, до свидания. Для Кана Мора все люди расходные материал на пути к его цели, такой же, каким был он сам во время экспериментов.
И, тем не менее, когда я смотрю на фото, меня не покидает ощущение какого-то несоответствия, неправильности. Мне не кажется удивительным, что Кан Мор выбрал мужчину, пусть я сам и не могу понять этой тяги. Чисто логически – среди подопытных было всего несколько женщин, и выжила лишь одна. А Кану Мору нужен был кто-то для удовлетворения своих потребностей, желательно, выносливый. И поскольку заводить детей он вряд ли планировал, такой вариант ему был идеален.
Я не мог понять другого. Почему Алан? Что такого нашел в нем Кан в свое время, что избрал своим спутником? Если верить уцелевшим личным делам, в сорок седьмом хватало интересных ребят.
В лице же парня, смотрящего на меня с фотографии, нет ничего примечательного – ни красоты, ни проблеска интеллекта в глазах. Он кажется абсолютнейшей, скучной посредственностью. К тому же, бывший наркоман, экземпляр заведомо порченый. Сколько я ни пытаюсь узнать о нем больше, крупицы информации лишь подкрепляют первое впечатление.
За стеной раздается новый взрыв смеха, я вздрагиваю и прислушиваюсь: кажется, Смит, действительно поспорил с кем-то, сколько я продержусь на месте преступления. Искренне надеюсь, проиграл.
Очень в духе ребят из оперативной группы похваляться такими вещами. Понимаю, что они ведут себя, как полнейшие придурки, и все равно от их подъебок и плоских шуточек становится легче. Эти ребята, на первый взгляд, такие обыкновенные, словно созданные оттенять любой кошмар, который им приходится разгребать. Они будто говорят своим видом: смотрите на нас, мы – норма, а все, что тут случилось – печальное отклонение. Идите, выпейте пивка, дорогие обыватели, и не забудьте переключить канал.
Я стучусь к ним в дверь, смех и разговоры стихают.
- Смит, я пойду. Можешь не подвозить, хочу прогуляться.
Выйдя из штаб-квартиры, я поднимаю воротник куртки и закуриваю сигарету. На улице по-прежнему холодно, но мне жизненно необходимо прогуляться: я спал всего три-четыре часа, в сон клонит нестерпимо. А этой роскоши позволить себе сейчас не могу.
Покупаю кофе в пластиковом стаканчике и старюсь придумать, как можно распорядиться записывающим устройством Шарлиз. От него может быть толк, только если Кан будет точно знать, что оно у меня. Может, он уже знает, но пока я для него лишь второе звено в цепочке, которая приведет его к цели. Кан Мор не озаботится прощупать меня тщательнее, если полагает, что сережка со мной ненадолго. Может, за мной уже следят те самые люди, которые убили Шарлиз, и тогда второе звено очень быстро сменится третьим. Тогда он вмешиваться не станет. Только, если что-то пойдет совсем вразрез с его планами и порушит всю цепь. Но что это может быть? Он знает, что я не отдам сережку ни руководителю группы, ни кому-то еще. Что же тогда?
Неожиданно у меня появляется ощущение, что за мной следят. Я не меняю шага, не оборачиваюсь, но чувствую, как начинают дрожать мои пальцы, сжимающие пластиковый стаканчик. Может, это всего лишь паранойя, вызванная тревожными мыслями и недосыпом. Как там написали в моей карточке врачи – мания преследования? Похоже, это она и есть. Даже вкус кофе кажется мне теперь подозрительным.
Когда ощущение становится совсем непереносимым, на уровне настойчивого взгляда, устремленного в затылок – я все же оглядываюсь. Никого. По крайней мере, никого прямо за моей спиной и никого подозрительного в поле зрения, лишь несколько совершенно обычных на вид, спешащих по своим делам прохожих. Переведя дух и ругая себя последними словами, я следую дальше, но все же, предосторожности ради, сворачиваю на более людную улицу и опускаю воротник пальто, чтобы попадающиеся навстречу люди хорошо видели мое лицо.
Мне до сих пор сложно понять, как эти правила защиты работают, но они работают. Почему во время атаки менталов лучше находиться в толпе, понять легко – им сложнее сконцентрироваться на мишени. Со вторым пунктом дела обстоят сложнее. Если верить нашим теоретикам, нападая, ментал словно блокирует свою жертву от всего окружающего мира. Но ему сложнее это сделать, если в процесс вмешиваются другие люди, направляя на объект свое внимание и тем самым, пусть немного, но тоже воздействуя. Даже случайные скользящие взгляды, мимолетно считывающие образ, являются ощутимой помехой. Не для Кана Мора и лучших экземпляров сорок седьмого эшелона, но для слабенького ментала – определенно. А если привлечь всеобщее настойчивое и продолжительное внимание, можно отбить довольно сильную атаку. Скажем, встать посреди площади и заорать в полный голос. Нам это приводили в качестве примера, идиотского, но весьма действенного. Я усмехаюсь, вспомнив, как Смит божился, будто, чтобы отбить атаку, танцевал как-то в ресторане на столе. Врет, скорее всего, но хотел бы я на это посмотреть. Хотя смешным кажется все лишь на первый взгляд, если не думать о том, что на кону стоит твоя жизнь. От такой мысли можно станцевать и чечетку, и цыганочку, и пройтись в довершение колесом. Я бы точно не побрезговал. Но я лучше всех знаю, что бывает с теми, у кого не получилось отбиться.
Ускоряю шаг, потому что ощущение, что за мной кто-то идет, возвращается снова и постепенно перерастает в уверенность. Догадываюсь уже, что если обернусь – никого не увижу. Значит, за мной идет не обычный человек. Я стараюсь не переходить на бег и жадно ловлю взгляды случайных прохожих, уже ощущая, как у меня начинает покалывать в затылке от его попыток проникнуть. Он словно запускает невидимые щупальца, пытаясь найти точку входа, иными словами эти ощущение не описать. Я не дожидаюсь, получится у него что-то или нет, а использую третье, самое действенное правило при общении с менталами: пока контакт еще не установлен – резко пропадаю из его поля зрения. На мое счастье в тот момент я как раз оказываюсь рядом с входом в супермаркет. Стоит мне зайти внутрь и укрыться за полками с продуктами, чтобы меня нельзя было увидеть в окно, неприятные ощущения сразу прекращаются. Он меня потерял.
Я иду вдоль рядов, стараясь выбрать такую точку, чтобы я видел всех входящих в магазин, а меня входящие не видели. По хорошему, надо было уже звонить Смиту, пытаться в одиночку задержать ментала – это не совсем то, чем должен заниматься консультант. Но я медлю. Кровь бешено стучит в висках. Что если он действительно зайдет, и я вычислю его до того, как он сможет меня увидеть? Со мной есть пистолет, и в том, что я не ошибусь, сомнений у меня нет.
- Ты не учел только, что у магазина два входа, - слышу я за спиной незнакомый голос. Я не оборачиваюсь и ничего не отвечаю, просто сметаю все, что стоит передо мной на полке. Закричать уже не успеваю, мой рот зажимает нечеловечески сильная рука. Он мог бы свернуть мне шею одним движением, но он лишь давит, заставляя опуститься на пол, чтобы никто не успел меня увидеть.
Единственным, кого всерьез интересует происходящее, оказывается молодой охранник. Скорчившись на полу, я наблюдаю, как он идет к нам, и бессильно мычу в зажимающую мне рот ладонь.
Он подходит, улыбается, видимо, собираясь осведомиться, все ли у нас в порядке, и замирает. Я вижу, как постепенно его глаза мутнеют, а румянец на щеках становится все ярче. Я не отвожу взгляда даже в тот момент, когда на его губах появляется кровавая пена, и он, как подкошенный, оседает рядом со мной на пол. Менталы обычно не церемонятся со случайными свидетелями, и потому мне вдвойне удивительно, что Кан Мор сохранил мне в свое время жизнь.
- Пошли.
Меня резко дергают наверх. Когда мы выходим вместе из магазина, на нас уже никто не смотрит, будто нас вовсе не существует. Я проиграл. И это будет стоить мне жизни, если я не придумаю, как освободиться.
Он пихает меня на переднее сиденье старенького форда, будто я живой манекен, а не человек. Пристегивает ремнем безопасности, так заботливо с его стороны. Впрочем, я и так понимаю, что раз еще жив, значит, зачем-то ему нужен. Или нужен не я, а что-то, что у меня есть. Спросить ничего у него я уже не могу, пока он не разрешит мне говорить. Но я его узнал.
Фрэнк Мейсон изменился почти до неузнаваемости, но даже на уродливом, потерявшем свою нормальную форму лице, все равно очень выделяются густые, почти сросшиеся брови. Я был прав, заметная деталь. Могу себя с этим смело поздравить.
Когда мы выезжаем из центра, у меня появляется стойкое ощущение, что Фрэнк везет меня за город. Если так, то это чертовски плохая новость. Мои призрачные шансы на спасение, даже если они еще остались, стремительно приближаются к нулю. И молчание его начинает меня нервировать все больше. Правда, пусть уж лучше молчит, чем впадает в ярость и начинает рвать меня на куски. Впрочем, когда я смотрю на Фрэнка Мейсона вновь, у меня пропадает уверенность, что ему так уж нужно терять над собой контроль, чтобы начать все это проделывать. В памяти всплывает картина побоища в доме Дитца, и к горлу подкатывает тошнота.
- Если заблюешь мне сиденье, умирать будешь в два раза дольше, - душевно обещает мне Фрэнк, не отрывая взгляда от дороги. Удивительно, но после этого все сомнения в стойкости моего организма разом у меня пропадают. Смит мог бы мной гордиться.
Фрэнк негромко хмыкает. Не думаю, что он читает все мои мысли, иначе я бы уже напоминал овощ, но что считывает мое состояние – это точно. От осознания, что он начал проявлять хоть какие-то эмоции мне становится немножко легче, панический страх отступает, я вспоминаю, что рядом со мной сидит все же человек. Пусть искореженный, больной и очень опасный. Может, мне удастся немного потянуть с ним время. А дальше что? Но ушел же я в свое время как-то живым от Кана. Очень не помешало бы теперь вспомнить, как именно.
Мои опасения, тем временем, постепенно подтверждаются: мы сначала выезжаем из города, затем сворачиваем с автострады. Машину трясет на ухабах, вряд ли этот маршрут часто выбирают туристы. Спустя минут двадцать тряски, когда я уже всерьез опасаюсь, что мои стучащие зубы начнут крошиться, мы останавливаемся.
Насладиться пейзажем и вековыми соснами Фрэнк мне не дает, он так же педантично отстегивает ремень и аккуратно вынимает меня из машины, затем на руках относит в дом, потому что ноги отказались держать меня абсолютно.
Внутри дома, что неудивительно, оказывается не особо уютно, все выглядит таким заброшенным, словно хозяева не появлялись тут лет десять. И Фрэнк без лишних церемоний бросает меня прямо на пол. Затем уходит куда-то. Я пытаюсь шевелиться, но получается плохо. А ползти к двери просто, лишь чтобы чем-то себя занять, я смысла не вижу. Разве что мой похититель посмеется. Или наоборот, это разбудит в нем инстинкты хищника, лучше не рисковать.
- Остальные вели себя более шумно, ты и вправду неглуп, - замечает Фрэнк, вернувшись в комнату. В руках он держит моток проволоки, и я прекрасно догадываюсь, для чего ему это нужно.
Менталы из сорок седьмого эшелона такие средства точно пускать в ход не стали бы, и все равно Фрэнк мне видится более предпочтительным собеседником.
- Мы можем обойтись без этого, - говорю я ему, когда он, наконец, мне позволяет.
- А если без этого мне неинтересно?
Весомый аргумент, ничего не скажешь.
- А если я от боли что-нибудь забуду?
- Слушай, я конечно, не такой хороший ментал, как твой Кан Мор или любой из его ублюдков, но взломать твою память под конец все же в состоянии.
Фрэнк опускается рядом со мной на корточки, и от его близости меня корежит так, что я даже забываю поинтересоваться, с каких это пор Кан Мор стал моим.
- Просто спроси у меня все, что хочешь знать. Я отвечу. – Мне приходится делать над собой усилие, чтобы мои слова не звучали, как мольба. – Ты ведь ценишь свое время, верно?
Понимаю, что здесь я попал в яблочко. Если менталам сорок седьмого выпуска удалось найти какое-то лекарство, то уцелевшие менталы из сорок шестого точно обречены. Фрэнк, похоже, не разделяет данную точку зрения, но времени у него, чтобы что-то предпринять, остается очень мало.
Наконец, он решается, и я с облегчением наблюдаю, как он откладывает моток проволоки в сторону.
- Когда ты последний раз видел Кана Мора?
- Шесть лет назад, когда он захватил здание, где проходила тайная встреча одиннадцати, посвященная проблеме менталов. Он взял в заложники всех, кто там находился. Я обеспечивал охрану мероприятия и оказался в числе многих.
- Но пощадил он только тебя. Почему?
- Эта случайность. Начался захват и ему помешали довершить начатое.
- Ложь.
- Даже если и так, он слишком хорошо со мной поработал, чтобы я мог что-нибудь вспомнить.
Фрэнк какое-то время молчит, внимательно всматриваясь в мое лицо и будто решая, можно ли мне верить.
- Ладно. А что ты искал у той журналистки Бонэ?
Вопрос не становится для меня неожиданностью, и все же я надеялся, что он так и не прозвучит. Сейчас придется быть очень осторожным, может быть, даже лгать.
- Я узнал, что Кан Мор хочет дать ей интервью, и предположил, что у нее есть нужная для меня информация. Но когда я пришел, она была уже мертва.
- Но нужная информация у нее все же нашлась?
- Ничего из того, что я рассчитывал получить.
- А из того, что не рассчитывал? – тон Фрэнка слишком мягок, я понимаю, что он загоняет меня в ловушку. – Ты увиливаешь, Вик. Что было в ее микродиктофоне, который ты прослушивал на парковке? Эта запись сейчас с тобой?
Я молчу, в мыслях проклиная и свою неосторожность, и его проницательность. На вопросы решаю больше не отвечать, что бы он ни делал. Если такой умный, то зачем ему мои ответы? И так все узнает.
- Плохое решение, Вик, - произносит Фрэнк почти с сожалением. – А так хорошо начинали.
Я чувствую, как в мою голову снова лезут невидимые, но очень реально ощутимые щупальца. Вспоминаю, что вторжение Кана Мора много лет назад ощущалось совершенно по-другому, но что было не так, вспомнить не могу. Происходящее кажется столь же мерзким или даже в разы хуже.
- Он нашел лекарство, - наконец говорю я ему то, что он хочет услышать.
- Ты уверен?
- Да, запись у меня. Ты можешь прослушать и удостовериться.
- Я и так могу прослушать, - возражает он мне. – Ты сейчас для меня все вспомнишь.
И щупальца впиваются окончательно, боль такая, будто мою голову пытаются разорвать изнутри. В каком-то смысле именно это он и делает. На несколько мгновений я слепну, безуспешно стараясь не кричать. Но потом все прекращается. Резко. Не так, как если бы он сам остановился. Его просто – отшвырнули?
- Извини, Фрэнк, но запись моего интервью предназначена пока лишь для узкого круга. Ты туда не входишь.
Как мне ни было плохо, но звук этого шелестящего голоса с легкой хрипотцой моментально возвращает меня в происходящее.
Он здесь. Кан Мор здесь. И я даже не могу повернуть головы, чтобы его увидеть, я готов плакать от досады.
Окончание в комментах

запись создана: 23.04.2012 в 20:05

@темы: Maxim палится, Библиотека моего притона, ориджи от Maxim, завсегдатаи притона пьют абсент

Comments

[Maxim in love]

Кажется, Фрэнк ему что-то отвечает, спорит, пытается умолять. Потом я слышу, как его тяжелое тело падает на пол. Спорить с Каном Мором бесполезно, Фрэнк мог бы знать. Умолять тоже – это я знаю точно, потому даже не пытаюсь, когда он все-таки склоняется надо мной.
- Ты… - вот все, что получается у меня произнести. Я узнаю его моментально, человека, который держал меня в заложниках двое суток, но даже сейчас, спроси меня кто-то, как он выглядит, я бы не смог описать. Образ ускользает, словно для его описания в человеческой речи вовсе не существует подходящих слов. – Ты, - повторяю еще раз беспомощно.
- Как тонко подмечено.
Последнее, что я вижу, перед тем как наступает абсолютная темнота, – это его улыбка.


И проваливаюсь в ощущение то ли полета, то ли нескончаемого падения. Страха у меня нет, только радость освобождения и какая-то отчаянная готовность падать дальше. Я сам не замечаю, когда ко мне возвращается способность мыслить и темнота становится для меня живой, осознаваемой, как и само падение. И теряю момент, когда обморок становится сном.
Я снова шел по белому коридору, в конце которого мигала голубая лампочка, мне стало дурно, я оступился и упал бы, не подхвати он меня.
- Ч-ш-ш! Я здесь. – Обычно на этом все заканчивается. Но сейчас я ощущаю, что зрение начинает проясняться и головокружение проходит. Меня держит мужчина, не давая упасть, и мне странно, что он прижимает меня к себе так близко, интимно. Но ощущения знакомы настолько, что у меня не поворачивается язык попросить его отстраниться.
- Как я здесь оказался? – спрашиваю я. Звук собственного голоса становится шоком. Словно способность говорить является для меня здесь чем-то запредельным.
- Важнее, что скоро ты отсюда выйдешь, - отвечает он мне, голос очень знакомый, но я не могу припомнить. Знаю только, что слышал его каждый день на протяжении нескольких лет и успел… Что успел? Полюбить?
Но это все ложь. У меня никогда не было близких друзей, не было родственников, я сирота. Виктором меня назвали в честь медсестры Виктории, которая передала меня в приют, а фамилию Палмер я позаимствовал у одного известного футболиста, фотография которого была на развороте журнала и бросилась в глаза директору, когда нужно было вписать мое имя в список. Я помню это очень четко. И так же четко осознаю, что человек, который меня обнимает, мне очень, невероятно близок. Или не мне? Могу я случайно подглядывать чужие воспоминания? Я хочу спросить его еще что-то, но он меня опережает, шепчет, почти касаясь губами моего уха:
- Нам нельзя здесь оставаться. Но когда дойдем, у меня будет кое-что для тебя, обещаю.
Он придерживает меня за талию, и я делаю первый неуверенный шаг. Коридор снова начинает плыть перед глазами, но я удерживаю равновесие, почему-то мне сейчас важно казаться сильнее, чем я есть. И очень важно, что он меня так и не отпускает.
С его помощью я достигаю поворота и сворачиваю туда, где мигает голубая лампочка, про которую я знал каждый сон, но никогда до нее не доходил. Бледное, нездоровое свечение. Неприятное для глаз. Такое уместнее смотрится в тюрьме, чем в больнице. Или где еще мы можем находиться? Я решаю, что нам нужно в дверь, которая в конце коридора и над которой висит лампочка, но он удерживает меня.
- Сюда. – В этот момент я понимаю, что по бокам есть еще двери, в коридор выходит множество дверей, но все они белые, без ручек и потому почти сливаются со стенами.
Когда мы оказываемся рядом с одной из них, она отъезжает в бок. Мой проводник легко подталкивает меня в спину, и я, повинуясь его воле, захожу внутрь.
В комнате, если ее так можно назвать, нет окон, белый потолок, белые стены, даже пол белый. И такая же белая кушетка, если не считать пятен грязи на покрывале. Я борюсь с желанием упасть на нее и отрубиться, потому что всерьез опасаюсь, что могу больше никогда не открыть глаза. Вместо этого я просто прислоняюсь к стене и смотрю на него, ожидая, что дальше. Он все так же молча смотрит в ответ на меня. Находиться под его взглядом неудобно, будто щекотно.
- Ты зря за мной пошел, сегодня я ни на что не гожусь, - говорю, сам не вполне понимая, что этим имею в виду. Слова вырываются сами, но откуда-то я знаю, что говорю все, как положено.
Его взгляд становится чуть тяжелее, смущает.
- Отвернись к стене, - приказывает он мне, и я безропотно подчиняюсь, опершись об нее для равновесия руками, словно при аресте.
- Неужели ты достал сыворотку? – спрашиваю совсем тихо.
И слышу его негромкий смешок.
- А с чего бы еще я тебя попросил отвернуться? Не люблю смотреть тебе в лицо, когда делаю инъекцию.
Я касаюсь лбом стены, закрываю глаза: она холодная, и это приносит некоторое облегчение. Видимо, у меня температура. Укола в шею почти не ощущаю. Человек, пришедший спасти меня, за годы научился делать инъекции лучше любого врача. А в том, что он меня спасает, сомнений нет – я не дотянул бы до утра.
- Тебе не следовало отдавать мне свою дозу.
- Я и не отдавал.
- Вранье. На меня не дали бы и пары лишних кубиков.
- Вот так ты, значит, благодаришь за помощь? – шепчет он, касаясь губами моих волос. И я подставляюсь под ласку, как если бы сзади за талию меня обнимала Эприл, тело так реагирует само. Но мне пока не до этого. Препарат начинает действовать сразу, как попадает в кровь. Когда после того, как было настолько плохо, вдруг становится просто терпимо – это невероятный, ни с чем несравнимый кайф. Никакой наркотик не способен вызвать большего эффекта. В этой сыворотке заключается вся моя жизнь, и меня переполняет благодарность, оттесняя все остальное, даже мою растерянность, на второй план. Я помню лишь, что очень люблю этого человека и мы не были вместе почти неделю. Мне начинает казаться, что за пределами этой странной белой комнаты больше ничего нет.
Я слегка поворачиваю голову, изгибаюсь, чтобы вместо волос его губы нашли мои. Когда нас разделяют миллиметры, он замирает и тихо спрашивает меня:
- Уверен?
Киваю. В этот момент мне кажется, что я не был настолько уверен ни в чем и никогда.
Когда он целует меня, я отвечаю сразу, трусь языком о его язык, тихо постанывая от нетерпения. Я уже забываю, что мне всего пару минут назад было совсем плохо. Его руки скользят по моим бедрам вверх, сминая больничную рубашку. Такие сильные, мужские… Я чувствую, как мое сознание снова начинает раздваиваться.
Я, Вик Палмер, абсолютный гетеросексуал, не соглашавшийся даже в колледже ни на какие эксперименты, стою, прижатый к стене другим мужчиной, и извиваюсь в его руках, думая о том, что не чувствовал его в себе много дней. Это не могут быть мои мысли.
Меня захлестывает паника, я хочу отстраниться, но вместо этого прижимаюсь к нему всем телом, трусь об него. Его руки забираются под рубашку, пальцы сжимают мой напряженный член, гладят. Он знает, как и где правильно касаться, сознание снова почти покидает меня. Мне кажется, теперь я умру, если он остановится. И при этом ощущать прикосновения чужих жестких пальцев - странно. Как мне одновременно может казаться, что это было уже много раз?
Я кусаю губы, чтобы немного прийти в себя, пытаюсь сказать ему, что этим стоит ограничиться, но язык меня не слушается. Мое тело дрожит от предвкушения, но мысленно я холодею от страха. Я не хочу. Нужно просто сказать. Я извиваюсь в его руках, пытаясь встретиться с ним взглядом. Ну же. Просто сказать, чтобы он перестал, и он перестанет, откуда-то я это знаю.
И, когда наши взгляды встречаются, отстраненно, будто со стороны, я слышу свой задыхающийся голос:
- Пожалуйста… только не останавливайся.
После этого он вжимает меня в стену сильнее, окончательно задирая рубашку.
В этот момент я полностью осознаю, что бессилен что-то сделать. Я тут почти как наблюдатель, но отнюдь не сторонний. Это мои ногти царапают белую краску, рядом на стене я вижу много таких следов. Это мое тело прогибается ему навстречу. Но я ничего не могу изменить.
Когда он оказывается внутри меня, я почти не чувствую боли, я знаю, как принять правильное положение. Вернее, мое тело знает. Я сразу начинаю двигаться ему навстречу.
Ощущения странные, но отвращения я не испытываю, хотя уверен, что оно должно быть. Просто кто-то в моей голове считает все происходящее правильным. Кто-то, перед кем моя воля бессильна. И когда толчки становятся глубже и сильнее, я вынужден признать, что мне невероятно хорошо. Будто я с человеком, который знает все про то, как доставить мне удовольствие. И очень хочет мне его доставить. Я прижимаюсь спиной к его груди, когда тянусь за новым поцелуем. Он такой горячий. И очень сильный. От ощущения его силы у меня сносит крышу. Кажется, я шепчу весь этот бред ему в губы, и он начинает двигаться очень быстро, почти яростно. Для меня это даже слишком, но я прошу еще. Кажется, накрывает нас одновременно. И я снова падаю, проваливаясь в живую темноту. По-моему, я шепчу ему «спасибо». А он в ответ произносит мое имя.

[Maxim in love]

- Вик. Вик! – голос женский. А в голове словно плещется какая-то муть. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и понимаю, что лежу в белой комнате. Но в другой, очень светлой. Кажется, свет льется справа, значит там окно. Мне лениво поворачивать голову, и я просто смотрю вперед, пока не осознаю, что размытое пятно перед глазами – это лицо Эприл. Она выглядит очень встревоженной, недоверчивой и одновременно - как человек, который переживает миг величайшей радости и не может поверить, что все на самом деле.
- Я позову врача, - наконец говорит она, но не трогается с места. Я ощущаю, как ее пальцы буквально впиваются в мою руку, сжимая, будто она опасается, что я встану и убегу.
- Сколько я пробыл в отключке?
- Две недели.
У меня едва не вырывается удивленный возглас, но беру себя в руки. Она и так многое пережила, не стоит добавлять еще.
- Насколько все было серьезно?
- Кровоизлияние в мозг. Ты пролежал в коме неделю, потом врачи сказали, что состояние начало резко улучшаться, и ты должен со дня на день очнуться. Но ты все никак не хотел просыпаться. Я боялась, что уйду, и это произойдет без меня… - Она замолкает и просто прижимается лбом к моей руке. Я не знаю, что ей сказать. Да и нужны ли слова? Мне хочется погладить ее по волосам, но мешает капельница в руке.
- Все будет хорошо, - говорю я, потому что так принято говорить в подобных случаях. И вспоминаю про Кана Мора. Я был счастлив целую пару минут, пока не помнил про него.
Эприл все же оставляет меня и идет за врачом, мне стоит значительного усилия отпустить ее, потому что боюсь, что с ее уходом снова засну. Не выдержав, я царапаю себе руку, чтобы точно удостовериться, что это не сон и реальность не осталась там, в белой комнате без окон, где я не мог контролировать собственное тело. О том, что там происходило, я стараюсь не думать, но получается плохо. Все случилось словно пару минут назад. Только что я испытал сильнейший в своей жизни оргазм. И кажется, могу так же смело утверждать, что пережил ментальное изнасилование.
Думать об этом выходит как-то отстраненно. Я стараюсь вызвать в себе гнев, возмущение, хоть что-то. Как это бывает с жертвами изнасилования? Они чувствуют себя грязными, неправильными. Возможно, в чем-то виноватыми. Я понимаю лишь, что сейчас не чувствую ничего, и боюсь того момента, когда начну чувствовать, пусть от собственной апатии не по себе. Наверное, все последствия шока. Специалисты скажут именно так и выпишут мне еще пару таблеток. Все это уже пройдено мной не раз.
Я пытаюсь улыбнуться, когда Эприл возвращается вместе с врачом, при ней я не должен раскисать. Потом он выставляет ее из палаты, проводит осмотр, чуть ли не через слово поражаясь тому, как быстро я выздоравливаю. Но в стационаре провести еще пару дней мне все-таки придется. Пока они сделают рентген, возьмут анализы крови – и так далее, тоже хорошо мне знакомые пустые формальности. Если я дышу и разговариваю, значит, все обошлось. И то, что мне действительно сейчас нужно – это чашка крепкого кофе, чтобы не заснуть. Но я лишь вежливо благодарю доктора, оставив все свои мысли при себе. И жалуюсь, что опасаюсь кошмаров. Он тут же выписывает мне нужные таблетки, и ночью я сплю без снов. Истинное наслаждение. Утром ко мне приходит Эприл, весело болтает о всяких пустяках, грозит нашествием общих знакомых. А после обеда – Смит, мрачноватый и немногословный. По его лицу видно, что он мечтает мне устроить допрос, но врачи ему запретили. Потому он просто искренне желает мне скорейшего выздоровления и как можно быстрее вернуться к работе. Чтобы, опять же, устроить мне нормальный полноценный допрос. Когда за ним закрывается дверь, я показываю вслед средний палец.
Потом весь день до вечера маюсь от скуки. В итоге звоню Эприл и прошу помочь мне незаметно отсюда слинять. Она соглашается, но только после того, как будут результаты анализов. В итоге, я мучаюсь в ожиданиях еще два часа. Как и предполагалось, у меня все оказывается в порядке.
- Уверена, мои родители завтра скажут, что мы безмозглые разгильдяи, которым еще рано думать о детях, - говорит мне Эприл, когда мы выезжаем с больничной стоянки. Она за рулем, а я сижу рядом и нервничаю, что вот-вот за нами выбежит разъяренный главврач. К счастью, все обходится.
- Мы пообещаем им сначала завести рыбок, чтобы потренироваться, - отвечаю я, и она смеется. Мы едем к ней домой, я не возражаю. На моей квартире сейчас настоящий разгром, потому что там был обыск. Интересно, что они там искали. Записку от похитителя с указанием точного адреса, куда он меня забрал?
Рубиновую сережку я нахожу во внутреннем кармане куртки еще до того, как успеваю подумать о ее пропаже. Я не помню, сам я ее туда переложил или Кан Мор побеспокоился. В последний раз, когда я проверял, она все же была в ботинке. То ли мелкие провалы в памяти, то ли даже вещи, связанные с Каном Мором имеют способность прятаться так, чтобы их не нашли. Даже если мою одежду и осматривали, потайной внутренний карман явно пропустили.
Дома Эприл сразу же отправляется суетиться на кухню, обещая мне сказочный ужин. Я, чтобы скоротать время, лежу на диване и бездумно щелкаю пультом телевизора. Попадаю на выпуск новостей.
- …нападение, которое было сегодня совершено на семью Дика Морриса, известного ученого, автора многих научных трудов. Согласно отчетам экспертов, случай абсолютно аналогичен убийству Алека Дитца. Ужасная трагедия… – Я нажимаю на кнопку, убирая звук, и набираю Смита. Он отвечает не сразу.
- Тебе что, не спится, Палмер?
- Почему мне не позвонили? – перебиваю его я, не давая сморозить какую-нибудь сальную шуточку про медсестер.
Пауза повисает надолго.
- У тебя же нет телевизора в палате, Вик? – наконец, говорит он с добродушной веселостью. – Вышел в холл посмотреть? Или подружка принесла тебе радио?
Я мог бы ему соврать, но понимаю, что сразу после окончания разговора Смит будет звонить в больницу.
- Я сбежал.
- Вот как? Молодец. – Он замолкает, что-то обдумывая. – Увидимся завтра?
- Да. Давай только не в штаб-квартире. Утром я позвоню.
- Хорошо. Не хворай, Вик.
Я вешаю трубку. И почему мне так не нравится весь этот разговор? Мы со Смитом работаем вместе, откуда тогда такое пакостное ощущение, что он меня в чем-то подозревает?
Из кухни выглядывает Эприл и кричит мне, чтобы я помог накрыть на стол. Я иду к ней, стараясь забыть обо всем хотя бы на вечер, но мне очень не по себе: я твердо знаю, что Фрэнк Мейсон мертв. А значит, в сорок шестом эшелоне уцелел кто-то еще, и, скорее всего, они действовали вместе.
Я отбрасываю идею перезвонить Смиту и попросить приставить к дому охрану. Откуда-то я знаю, что за мной этой ночью не придут. Конечно, сомнительно, что Кан Мор дежурит под моими окнами, охраняя мой сон, но того, что случилось с Фрэнком, вполне достаточно, чтобы отпугнуть кого угодно.
Утром я говорю Эприл, что хочу прогуляться по парку в одиночестве. Со мной довольно часто случается, что я хочу побыть один, поэтому ей не кажется это странным.
Я гуляю вдоль аллеи с аккуратными скамеечками, еще пустыми, потому что слишком рано для появления молодых мам со своими шумными отпрысками и неторопливых пожилых леди, которые так любят обсуждать погоду и грядущую поездку на оздоровительный курорт.
Я усаживаюсь на одну из скамеек и жду Смита. Пока у меня есть время, все же заставляю себя подумать о последнем сне. Я уже не сомневаюсь, что мужчина, который не дал мне упасть в коридоре, а потом был со мной в той комнате без окон – Кан Мор. Потому что образ от меня ускользает, когда я пытаюсь его вспомнить и, между тем, я знаю, что мы с ним знакомы и очень хорошо. У меня вырывается нервный смешок. «Очень хорошо» - удачное определение. Как я ни стараюсь, мне не удается почувствовать к нему отвращение, пусть я теперь и уверен, что этот сон спровоцировал он, как и все остальные. Но зачем? Хотел что-то показать? Я не сомневаюсь, что тот коридор и та комната находились в лаборатории, где держали Кана. И человек, который был там с ним близок – Алан? Наверняка. Я только не понимаю, что случилось со мной. Замещение? Проекция? Я точно помню, что во сне видел себя – свои руки, свое тело. Не Алана. И, тем не менее, я был одержим им, словно в меня вселился его дух, в пору вызывать экзорциста.
Вопросов у меня остается явно больше, чем ответов. К счастью, Смит появляется до того, как я окончательно успеваю запутаться. Выглядит он еще более мрачным, чем когда приходил ко мне в больницу, и очень уставшим.
- Как самочувствие? – спрашивает он без особого интереса и усаживается рядом.
- Нормально, жить буду. – Мне становится не по себе от его пристального взгляда, потому я сразу прошу: - Расскажи про дело.
- А ты не знаешь?
- Я не досмотрел вчера новости.
- А тебе разве надо было их смотреть, чтобы знать?
Пару мгновений я продолжаю просто на него смотреть, не зная, что на это ответить, и тогда начинает говорить он.
- А ты фартовый парень, Вик. Просто везунчик. Сколько менталов тебя уже простили, а? Дюжина наберется?
Мне хочется дать ему в зубы, но я сдерживаюсь.
- Всего двое. И не простили, а пытались убить.
- Фрэнк Мейсон хорошо пытался. Так хорошо, по твоим словам, что сам умер. Но тело мы так и не нашли. Нашли лишь тебя, валяющимся без сознания на полу. А дом мы отыскали, потому что кто-то позвонил и анонимно навел. Ты не знал?
- Фрэнк точно мертв. За убийством Моррисона стоит кто-то другой.
- Уверен?
Я задумываюсь, затем киваю.
- Да. Кан Мор не оставил бы его в живых.
- Конечно. А еще Мор прилетел тебя спасать, как добрый волшебник. Видимо, он прослышал, какой ты его большой фанат и не захотел терять такого.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, Смит. – Я не лукавлю. Действительно, мне непонятно, куда он клонит.
- Не понимаешь, Вик? Я сейчас объясню. А что если не было никакого Фрэнка и никакого второго убийцы? Что если есть всего один, но с очень сильно съехавшей крышей на почве менталов психопат?

[Maxim in love]

- Ты с ума сошел, - говорю я и только сейчас замечаю, что Смит все время держит руку в кармане. Хорош «напарничек».
- Как мило, ты сразу понял, что речь о тебе.
- Это бред.
- Кто может подтвердить твое алиби на вчерашний день в районе шести вечера?
- Моя невеста, Эприл. Мы были вместе у нее дома.
- Дай подумать, та самая безумно влюбленная в тебя цыпочка?
- Ты не там копаешь, Смит.
- Отвечай на вопросы.
Я пожимаю плечами.
- Да, та самая.
- Вчера в районе пяти вечера во время обхода тебя не нашли в палате, но ты мог уйти еще раньше. Убийство семьи Моррисон произошло всего в паре кварталов от больницы. У тебя было время все успеть и не опоздать на ужин к подружке.
- Ага. Признаюсь. Я заехал в свой тайник, захватил мясорубку и отправился на дело. А за две недели до того убил семью Дитц и их верную собаку, сам себя похитил, завез в глушь, набрал девять-один-один и с разбегу убил себя об стену, чтобы потом пару недель валяться без сознания. Мой план был гениален, но ты раскусил меня, Смит. Поздравляю, тебя ждет повышение.
Смит смотрит на меня с недобрым прищуром, а я с трудом сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
- И все-таки ты как-то замешан, - говорит он мне, наконец. – Ты слишком живуч, Вик Палмер. Чудес не бывает.
Я не успеваю ничего возразить, потому что у Смита звонит телефон. Он отвечает, и я сразу понимаю все по его изменившемуся лицу.
- Второй ментал из сорок шестого проявился? Я был прав?
- Да. Поехали.
Больше я ничего у него не спрашиваю, до штаб-квартиры мы добираемся всего за десять минут.
- В этот раз что-то изменилось? – интересуюсь я у руководителя группы, как только мы заходим. Припоминаю, что его зовут Сэм Маршалл, с именами у меня всегда было туго, а честь общаться с ним выпадала нечасто. Мне странно, что мы приехали сюда, вместо того, чтобы сразу ехать на место преступления.
- Да, - отвечает он мне, совершенно проигнорировав, что я так ворвался. - Есть заложники.
Я смотрю на него, борясь с искушением переспросить. Затем перевожу взгляд на человека, присутствия которого, влетев пулей в кабинет, я сразу не заметил, и узнаю в нем профессора Блейка.
Профессор Блейк один из тех, кто руководил проектом «Сорок седьмой эшелон» в нашей стране. Уже несколько лет он проходит по программе о защите свидетелей, и его постоянно перевозят с места на место. Если его вызвали для дачи показаний, то ситуация действительно из ряда вон.
Мне не хочется с ним здороваться, но приходится, он кивает в ответ. И Маршалл продолжает:
- В семье другого специалиста лаборатории, Марка Росса, сегодня должен был состояться детский праздник. Пригласили десятерых детей. Плюс еще двое самого Росса. Взрослых она отпустила, чтобы передали ее условия.
- Она?
- Розали Мейсон.
- Дай угадаю, она не супруга Фрэнка, но их курировал один и тот же эскулап?
- Да.
- И как вышло, что Россу разрешили устраивать такой праздник, когда он в списке риска, а в городе вот-вот введут чрезвычайное положение?
- Он не был в списке риска, - говорит Смит, потому что Маршалл и Блейк после моего вопроса молчат. – Он проходил в лаборатории практику. Всего пару месяцев. Но она его запомнила.
- Даже не сомневаюсь. И что ей надо?
- Лекарство.
- А оно у нас есть? – интересуюсь я на всякий случай у молчаливого и, на первый взгляд, абсолютно отрешенного от происходящего Блейка.
- Вы издеваетесь? – резко отвечает он мне. Его землистого цвета лицо даже чуть трогает румянец. – Будь у нас лекарство, она бы его уже получила. Там же дети! Что мы, нелюди вовсе?
- Кто вас знает.
- Полегче, Вик, - одергивает меня Маршалл. – Не до разборок сейчас. Она на взводе, больна и очень опасна.
- И в любой момент у нее могут начаться галлюцинации, - заканчиваю за него я. Он лишь отводит глаза. – Круто.
- Скажите ему все ее требования, - вмешивается Смит.
- А были еще?
- Да. Но это больше похоже на бред. Она хочет видеть Кана Мора. И Алана.
- Но Алан мертв, - вырывается у меня.
- Мы в курсе. Я же тоже там был, когда он умирал. Забыл?
- Как такое забудешь. – Я отвожу взгляд. – Тогда дело действительно плохо.
- Не совсем, если удастся дать ей хоть что-то.
- Например?
- Кана Мора.
Я хмыкаю. Потом смеюсь, даже, скорее, истерично ржу. У них у всех такие забавные лица, когда они выжидательно смотрят на меня.
- И что? Смиту было приказано притащить меня сюда, так как вы полагаете, что я достану вам Кана Мора из рукава?
- Мы ничего не полагаем. – Сэм Маршалл устало трет переносицу. – Но я почти уверен, что у тебя есть нечто ему нужное. Мне даже неинтересно, что именно. Дай ему это. Или пообещай.
- А дальше? Мы заманим его в дом, он убьет Розали, а потом вы прикончите его, сбросив на здание бомбу, которой хватит на весь квартал?
- Люди из соседних домов эвакуированы. И мы не станем действовать, пока не будут освобождены все заложники.
Я киваю в ответ, но не верю не единому слову. Кан Мор - угроза национальной безопасности, что в сравнении с ним дюжина ребятишек? Приказ разнести здание в пыль будет отдан, как только он туда зайдет. И ничего не поменяется, даже будь среди заложников ребенок самого мэра. Я слишком хорошо знаю правила игры. И понимаю, что меня трясут, скорее, на всякий случай. О происшествии и требованиях террористки уже трубят в новостях. Кан Мор получил свою известность. И скорее всего, на этот раз он откликнется, тут я почти уверен. Великих воинов во все века губило тщеславие. Чем он лучше?
- Извините, - говорю я Маршаллу. – Мне нужно все это обдумать, я буду у себя.
Он кивает, и я вздыхаю с облегчением: покинуть кабинет мне хочется безумно.
В моем родном закутке даже более пыльно, чем я привык, все же давно я здесь не был, и непривычно тихо. Все коллеги Смита, скорее всего, на месте событий, стоят в оцеплении.
Я прекрасно знаю этот старый высотный дом, в котором живет Росс. Вокруг него очень удачно расположен зеленый сквер. Что-то мне подсказывает, что вместо сквера там скоро будет котлован. Зато у соседних зданий есть шанс уцелеть. Мой оптимизм обескураживает даже меня самого.

[Maxim in love]

Я сажусь на свое место и привычно утыкаюсь взглядом в фотографию Алана. И как всегда, его бесцветное лицо меня слегка раздражает. Почему Розали вспомнила про него? С чего вдруг, спустя столько лет?
Я бездумно перебираю на столе папки, и из дела Фрэнка Мейсона прямо мне на колени вдруг падает конверт, запечатанный, которого точно там раньше не лежало. Какое-то время я на него смотрю, словно ожидая, что он либо сейчас исчезнет, либо взорвется. Наконец, осторожно беру его в руки. Обыкновенная белая бумага, новая, без пыли, значит, положили недавно. Никаких надписей нет.
Смотрю на свет: внутри что-то плотное, кажется, какая-то картинка. Осторожно вскрыв, я достаю его содержимое. Очень долго рассматриваю, не понимая. Или не желая понять. Проходит полчаса, час, может быть больше, не знаю. Затем я встаю, прячу и конверт, и то, что в нем было, себе в карман и иду к Маршаллу.
Там меня встречают такими взглядами, словно мне отведена честь уведомить собравшихся о конце Света. Вместо этого я просто говорю, обращаясь лишь к одному Смиту:
- Отвезешь меня на место?
Он вопросительно смотрит на Маршалла и, получив его подтверждающий кивок, выходит вслед за мной. В пути мы не разговариваем. Только тормозя у оцепления, он спрашивает меня:
- Ты ведь пойдешь внутрь, да, Вик?
Я киваю, глядя на него. Он колеблется, но потом все же продолжает:
- Постарайся, чтобы оттуда выбрался живым хоть кто-нибудь.
Снова киваю. Интересно, Смит думает, что я не знаю, как обстоят дела с планом захвата? Даже если и так, я впервые вижу, что он действительно на моей стороне и в данный момент считает свое руководство, минимум, сборищем козлов. Впрочем, я куда категоричнее его: для меня они грязь, которая ничем не лучше менталов. Просто разные виды чудовищ.
- Спасибо, что хотя бы меня самого живым выбраться не просишь.
- Еще чего.
На прощание мы руки друг другу не жмем, и все же мне приятно ощущать поддержку.
Провожать меня к дому добровольцев нет. Я в одиночестве пересекаю пустынный сквер и захожу в подъезд. Этаж семнадцатый, и, поскольку лифт отключили сразу после окончания эвакуации, подниматься мне приходится пешком. Меня это не огорчает, по крайней мере, есть время подумать.
Вообще, люблю старые дома. И широкие пролеты лестниц с резными перилами. Иногда мне кажется, что я жил когда-то в таком доме. Может, это правда, и я просто не могу вспомнить.
Забавно, что в подобные моменты в голову всегда лезет всякая ерунда. Следовало бы подумать об Эприл. Только какое право я имею сейчас о ней вспоминать?
Семнадцатый этаж наступает слишком быстро, хотя поднимаюсь я не спеша. На лестничной площадке всего две квартиры, дверь нужной мне слегка приоткрыта. Я без колебаний дергаю ее на себя и захожу. Такие вещи всегда лучше делать быстро, чтобы не передумать.
И все равно, я не ожидаю найти их в холле. Дети сидят на полу, сбившись в кучу и даже не поворачивают ко мне головы, они неотрывно смотрят на нее. Я лишь надеюсь, что ими движет страх, а не последствия ментального воздействия. В раннем возрасте это очень опасно. Хотя сейчас мне лучше подумать о себе, потому что Розали сидит, свернувшись в кресле, на другом конце холла и, в отличие от детей, неотрывно смотрит на меня. Мне очень не хочется этого делать, но я иду к ней.
Наверное, ей должно быть лет тридцать, но выглядит она старше, пусть менталы практически не стареют. Светлые, обесцвеченные перекисью волосы собраны пучком на затылке, ее длинное вытянутое лицо кажется слишком большим, а у глаз кошачья радужка. Что-то мне подсказывает, что за тонкими искривленными губами прячутся острые зубы. В сорок седьмом эшелоне таких изменений нет ни у кого, наверное, последнему выпуску не вживляли столько разных генов.
- Здравствуй, Розали, - говорю я ей, подойдя ближе. – Ты хотела меня видеть, и я пришел. В знак доброй воли можешь теперь отпустить кого-нибудь.
Она беззвучно смеется, и мне стоит огромных усилий не отвести глаз, ее рот действительно ужасен.
- Все-таки догадался? – шепчет она. Я понимаю: это из-за того, что ей больно говорить.
- Догадался.
Пытаюсь придумать, что еще ей сказать, но мысли ускользают. Почему-то в этот самый момент думаю о том, что зря солгал Смиту, я же точно знаю, что никто отсюда не выйдет. Это так же точно, как то, что Кан Мор все же придет. Если не за горсткой перепуганных ребятишек, то за мной. Только глядя в глаза Розали, я понимаю, что он может очень сильно опоздать.
- И каково это? – спрашивает, наконец, она. – Жить нормальной жизнью. Ворованной, которую он украл для тебя. Вот она, настоящая любовь, такой можно только завидовать. Но я тоже любила. Фрэнка. Мор мог дать лекарство, и все остались бы живы. Я не потревожила бы твою тихую гавань.
- Тихую гавань? – переспрашиваю я. – Он хотел мне ее подарить, но не смог. Я начал вспоминать его. А лекарства для вас не существует. Оно действует только на сорок седьмой… – Я запинаюсь, но все же доканчиваю: - На таких, как я.
- Несправедливо, что повезло только последнему эшелону.
Я пожимаю плечами, предвидя, что дальше произойдет и не испытывая сожалений, лишь опустошенность.
- Кому-то должно было повезти.
- Но не сегодня. И не тебе.

[Maxim in love]

Она встает слишком стремительно, я не успеваю среагировать. Ее пальцы болезненно сжимают мои плечи, одновременно она пытается вторгнуться в мое сознание, но делает это так резко, что, наверное, убьет меня этим сразу. Зато без мучений, о чем потом будет жалеть. Я пытаюсь вырваться, но мне не удается, бесполезно. Все равно, что сражаться с роботом из металла, силы в ней не меньше. Я уже чувствую, как знакомые невидимые щупальца проникают мне в голову. Не понимаю, что происходит, но хватка Розали вдруг почему-то ослабевает. В момент, когда ей удается установить контакт, она кричит. Я поддерживаю ее, не давая упасть. Кажется, всю эту боль должен был испытать я. Но умерла она действительно без мучений.
Я опускаю ее в кресло и отвожу с лица светлые волосы. Будь я романтиком, сказал бы, что наконец-то, пусть на том свете, но влюбленные воссоединятся. Тут уж мне в пору завидовать.
- Ты что, установил на мою голову пароль от взлома, как на компьютере? – спрашиваю я, зная, что Кан Мор стоит на пороге. Спиной чувствую его пристальный взгляд.
- Что-то вроде. В прошлый раз ты меня напугал.
Знакомый шелестящий голос. С легкой хрипотцой. С трудом, но заставляю себя обернуться.
Его образ от меня больше не ускользает. Я смотрю на него, не отрываясь, отмечая зеленые глаза, легкую небритость, ломаный нос и смешную одинокую ямочку лишь на одной щеке, когда он улыбается. Совсем неуместно для такого серьезного парня. Моего парня. Я шагаю ему навстречу, желая лишь просто дотронуться, чтобы осознать его реальность. Но он раскрывает объятия. Знакомо, уютно. И в то же время Вик Палмер во мне испытывает отторжение. Ему почти неприятно.
Я делаю над собой усилие и вспоминаю захват здания, где проходил съезд одиннадцати. Я был там, но не среди заложников. Я пришел туда с Каном. Мне, как и всем нашим друзьям, хотелось мести. И все же, я уговорил его пощадить напуганного паренька в нелепых очках, который умолял отпустить его домой к любимой девушке. Кан редко мог мне в чем-то отказать. И даже он не сумел предвидеть, что спустя полгода этот паренек меня опознает. А потом будет допрос.
- Ты избрал именно его, потому что он меня пытал?
- Нет. Просто у него не было родственников. Поменять вас местами было намного легче.
- Легче? – я давлю нервный смешок.
- Ага. – Его глаза смеются, но потом он становится серьезным. – На самом деле, это моя лучшая работа. Даже подрыв военной базы меркнет в сравнении.
- Представляю, сколько цепочек тебе пришлось построить заново.
- Не цепочек. Целую карту. Пусть о Вике Палмере мало кто вспоминал, но на полную замену у меня ушло больше года. И столько же на зачистку всех свидетельств. Я ничем больше не занимался, ребята чуть было не поставили на мне крест.
- И все равно ты кое-что оставил. – Я достаю из кармана маленький глянцевый квадратик, чуть обожженный с одной стороны. Именно эту фотографию мне подбросила Розали в белом конверте.
С фотографии мне улыбается моя невеста Эприл. А с ней рядом - неприметный паренек в нелепых очках, тот самый, к фото которого на моей стене прикреплена бумажка с надписью «Алан». Ни фамилии, ничего больше. Странно, что я об этом никогда не задумывался.
На снимке же, который я держу в руках, он обнимает мою любимую девушку и выглядит очень счастливым. А на обороте - надпись незнакомой рукой: «Любимой Эприл от Вика». И дата.
- Эта последняя, - говорит мне Кан. А я все смотрю на девушку с фотографии. Все же я был с ней очень счастлив. Обидно, что и это оказалось ложью. Наверное, они с Виком были красивой парой. Рядом с ней он уже не кажется слишком простым и выглядит куда более уместным, чем на стене у моего стола среди фотографий подопытных из разных эшелонов.
В памяти вдруг всплывают слова матери Эприл, сказанные про меня, которые моя невеста, смеясь, передала мне:
- Слишком красивый, он тебе не пара. Помяни мое слово, не кончится это ничем хорошим.
Казалось, она была неправа, потому что все закончилось помолвкой. Предложение Эприл сделал я, а не мой предшественник.
Припоминаю, что, кажется, до перевоплощения в Вика никогда не питал тяги к девушкам, пусть и хотел семью. Эприл стала моей первой женщиной, кто бы мог подумать. Я всегда полагал, что вволю нагулялся и встретил свою единственную. Но не могу вспомнить ни одну из тех, кто был до нее. Потому что до нее был Кан.
- Она тоже любит тебя, Вик, - говорит он.
- Не называй меня так, пожалуйста.
- Хорошо, Алан.
Я глажу его лицо, заново запоминая кончиками пальцев каждую черточку, пусть и понимаю, глядя в его слишком серьезные глаза, что мне это не поможет.
- Как тебе удалось пройти незамеченным? – интересуюсь я лишь для того, чтобы потянуть время.
- Канализация, вентиляция… тебе действительно это интересно? – он прижимает меня к себе крепче. – А камеры даже Вик Палмер в твоем исполнении проходит легко.
Этим замечанием он напоминает мне про вечер, когда произошло убийство Шарлиз Бонэ. Тогда я и помыслить не мог, что все обернется вот так. Не хочу Кана сейчас ни в чем обвинять, но все же…
- Жаль ту журналистку, - замечаю кротко, но взглядом даю понять, что считаю его неблагодарной скотиной.
- Она была обречена. Не сегодня, так завтра. Интервью со мной не единственная ее ошибка. А я все же не бог.
- Ты слишком часто об этом забываешь.
- Прости.
Даже не знаю, за что именно он извиняется: за то, что со мной сделал, или за то, что собирается сделать сейчас. Я тянусь к его губам, припадаю в жадном, отчаянном поцелуе, лишь бы успеть. Кан отвечает очень нежно. И я чувствую, как легко, словно гладя бархатом, он проникает в мое сознание. Противопоставить ему нечего, мои способности он блокировал много лет назад, и память только начала возвращаться. Я вынужден покориться. Чем меньше сопротивляюсь, тем меньше Кан создаст мне фальшивых воспоминаний – он не любит, когда с ним спорят.
Жалею лишь об одном: я так и не успеваю понять одной простой вещи. Что им движет - желание оградить меня, потому что любит, или все же себя? Я слишком хорошо его знаю. Являюсь чуть ли не единственным уязвимым местом.
Кан отстраняется, и я проваливаюсь в сон, крепкий и здоровый, после которого не буду помнить о нем уже ничего.

[Maxim in love]

***
Иногда пробуждение бывает очень сладостным. Есть такие особые дни в жизни каждого человека, когда с самого утра все кажется особенным и исполненным смысла. Я потягиваюсь, лежа в кровати. Не помню, что мне снилось, но кажется, что-то хорошее. На подушке вибрирует мобильник – пришла смс-ка от Эприл: «Вставай, соня. Судьба до обеда ждать не будет». Я читаю и улыбаюсь. Сегодня день нашей свадьбы. В шкафу меня ждет смокинг с белым цветком в петлице, белая рубашка и галстук-бабочка – все, что полагается иметь приличному жениху. Кольца остались на хранении у Смита. Наверное, мне уже можно начинать волноваться за их судьбу.
Я встаю, начинаю неспешно одеваться, зная, что Эприл где-то там, в доме своих родителей, уже давно проснулась и наверняка облачилась в белое платье.
Смокинг на мне сидит, как влитой, жених из меня вышел, что надо, я даже слегка любуюсь своим отражением в зеркале. И почему-то, будучи готовым, все-таки медлю.
Над лужайкой дома родителей Эприл уже воздвигли праздничный шатер, сцену для музыкантов, расставили столы и стулья. Наверное, сейчас уже поздно для сомнений. И я не передумаю.
Возвращаюсь к шкафу, нахожу в самой глубине свою старую осеннюю куртку. Рубиновая сережка все еще лежит в кармане. Кан Мор все же оставил мне запись интервью с Шарлиз, рассчитывая, что, со своими новыми воспоминаниями о случившемся в доме Росса, я передам ее дальше, по цепочке, чтобы он мог потом пожинать плоды. Он действительно великолепно придумал: выстрелы в квартире, один из которых «случайно» разбивает стекло, стихийно начавшийся штурм без приказа сверху. Меня находят без сознания с пистолетом в руках. Очнувшись, я вспоминаю, как был вынужден застрелить Розали. Помимо этого, помню кучу всякой сентиментальной чухни, из-за которой мне должно быть безумно ее жалко. Конечно, после этого я принимаю окончательное решение обнародовать запись. Тем более что после случившегося я становлюсь настоящим любимцем прессы. У меня появляется множество каналов, чтобы осуществить задуманное. Кан не учел лишь одного.
Шарлиз Бонэ была талантливой журналисткой, очень преданной своей работе, таких, наверное, осталось мало, она ожидала встречи с сенсацией всегда и везде. Потому диктофон Шарлиз обладал огромным запасом памяти и работал почти всегда. Он включался, реагируя на звук голоса. И прослушав интервью Кана, следом я услышал почти все, что происходило со мной в те дни. Включая нашу последнюю встречу. Остальное, по крупицам, мне удалось восстановить самостоятельно. Я даже вспомнил, как называл себя раньше – Алан Мор. Будто мы с Каном были супругами. Слишком интимно. И сразу понятно, что люди значат друг для друга. Вот почему ни я, ни кто-нибудь еще не помнил этого. Я хотел быть с ним, мечтал, что мы когда-нибудь просто скроемся вместе, чтобы начать новую жизнь где-то далеко, но Кану была нужна война. А на войне нет места любви. Вся моя новая жизнь, Эприл, сегодняшний день – лишь его прощальный подарок. Подарок, который он мне навязал. Но я не держу на него зла. Сегодня я счастлив, в моей жизни должен появиться новый смысл. А Кану, может быть, осталось совсем недолго. Его везение не может продолжаться вечно. Неуязвимых нет.
Я знаю, как мне следует сейчас поступить: уничтожить диктофон и жениться на своей девушке. Свадьба Вика Палмера – это похороны Алана Мора.
И все-таки я медлю. Не знаю, что меня останавливает. Может, ощущение, что вся моя нынешняя жизнь похожа на хороший, но слишком долгий сон. А настоящее осталось где-то там, в белом коридоре с одинокой лампочкой в самом конце, мигающей голубоватым нездоровым светом.
Я думаю слишком долго. За мной уже приезжает Смит и колотится в дверь, кажется, не открою – вовсе ее выбьет. Я пожимаю плечами, принимая окончательное решение. Рубиновая сережка отправляется в нагрудный карман моего смокинга, а я – в дом родителей Эприл, не могу же я заставлять ждать свою невесту.
Знаю, Кан не сможет навсегда оставить меня в покое, так или иначе он вернется. И клянусь, я припомню ему все.
Что ж. Так уж вышло, что я не готов отказаться от своей прежней жизни и не могу отвергнуть настоящую. Помнится, Алан Мор никогда не был ангелом. А две жизни всяко лучше, чем ни одной. Об этом мне каждое утро будет напоминать фотография Вика Палмера, которая по-прежнему висит над моим столом, как напоминание о том, что ничто в этом мире не вечно.

[Алэй Лан]

Обалдеть) это был твой текст) Прочитала, не отрываясь

[Maxim in love]

Алэй Лан, но не голоснула, пративная пасиба, действительно очень радостно слышать

[Нагайна (2311)]

Maxim in love, прочитала ещё на СВ, но не узнала руку мастера,гы-гы. Понеслась душа в рай, а ноги - в милицию

[Maxim in love]

23111965, на счастье мастера, его узнали лишь единицы. На Правдорубе искали три треда с фонариком, присвоили мне половину работ конкурса, но так и не узнали Господь все же милосерден к грешникам

Понеслась душа в рай, а ноги - в милицию

это хорошо?

[Нагайна (2311)]

Maxim in love, ну эту мышинную возню я видела и посмеялась.

Понеслась душа в рай, а ноги - в милицию

В раю -хорошо, в аду - больше знакомых

[Maxim in love]

23111965, я до сих пор угораю. Но в хорошем смысле, там весело по большей части. Или это я такой стал. Но того неприятия что есть к АЧ - не появилось. Сам-то текст тебе как? Трава не твоя? А то я как-то малость в смущении, когда единственные слова: "я тебя не узнала".))

[Нагайна (2311)]

Maxim in love, вообще, интернет - это зло, а безлимитный интернет на работе - зло вдвойне. Я вместо того чтобы делать анализ хозяйственной деятельности, сидела и читала на одном дыхании. Что я хочу сказать - тиГРР врослеет и это отражается и в поведении, и в написании текстов. "Трава" моя, но не думала что буду косить её на твоем лугу

[Maxim in love]

23111965, напросился таки А то знай нас авторов: не спросим, а потом будем ночь не спать, думать чаво про текст ничаво пасиб)

тиГРР врослеет

старею, внученька, старею

[Биннер]

Maxim in love, не ругайся) еще не прочла

[Нагайна (2311)]

Maxim in love, звиняюся, что отключилась. С диким криком прибежала ребёнка и согнала с ноута. У неё видете ли деньги на тырнете закончились, а научка не дописана.Маленькие детки - срачка, большие - научка. А про текст... Интригу раскусила с самого начала, но от этого интерес к тексту не пропал аб-со-лют-но. И я не сказала

старею, внученька, старею

. Нэ надо нас дурЫть. И вопрос на засыпку. А будет ли дописываться "В отдельно взятом городе"

[Maxim in love]

Биннер, а когда я на тебя за это ругался?))) делаешь из меня тут саблезубого) но буду рад если заценишь и имхо скажешь))
23111965, Ее многие раскусили, я очень сильно подсказывал) будет просто я делал перерыв. Сложности кой какие в реале )))

[Хлоитель]

[Remi Lark]

Таки не зря не спал Инлав три ночи

не зря, не зря!

[Maxim in love]

Валенок-сан, *распушился*
Remi Lark, Тебе огромное спасибо!!!!)))

[Remi Lark]

Maxim in love, мне было интересно )

[Maxim in love]

Remi Lark, а уж мне как!!))

[Remi Lark]

Maxim in love,

[good-bye-america]

Maxim in love, поздравляю! Считаю - высокая оценка абсолютно заслужена.

Таки не зря не спал Инлав три ночи

Действительно всего 3 ночи?! Такой законченный текст???!!! Мастер!

А аннотация, по-моему, этакое литературное кокетство, потому что с первой сцены НЕ создается впечатление, что у ГГ все норм.

Вообще же от конкурса у меня странное впечатление - по отдельности тексты интересные, а когда читаешь подряд... Недаром большинство текстов приписывали одному и тому же автору и наоборот - один и тот же текст - нескольким авторам из "обоймы".

[Maxim in love]

Remi Lark, я добавил бет в шапку, а то я че-то на радостях был вчера мудак-мудаком)))
good-bye-america,действительно, но не спал абсолютно. Ни часу, кажется. Аннотация - да, заманиловка. Название мне Заинка-Гвена придумала, а саму аннотацию писал уже мой автопилот. Видимо, он та еще кокетка)) Спасибо!
Работы на конкурсе очень разные. И люди пришли разные. С СВ, с дайри, ориджинальщики, анимешники. Интерес был большой. Для первого раза это огромная удача. Действительно, как событие мероприятие удалось. При всех недостатках. Мне вот фишка с деанонимизацией тоже не нравится. В следубщий раз стоит вписать в правила, что раскрываются все авторы, работы которых довисели до объявления результатов. Но тут уж... мое дело заметить и все. А про обойму да, ты права. Кто-то так зашифровался, что вообще непонятно было чьи тапки))) Но все старались, это заметно.

Maxim in love, поздравляю!

Конкурс не читала, так как не фанат фантастики. Так что из всех текстов прочла только твой, потому как его половина моей френдленты хвалила.

Молодец!

[Maxim in love]

nadin1985, ну вот! у тебя профиль закрыт!! *распушился* твое здоровье!

[Remi Lark]

Maxim in love, ну, я не генерал, я так... форейтор... нет, ефрейтор... не! Сержант! Во, точно!

Maxim in love, ну навскидку помню похвалы от Барона и Рубинштейн)))

[mart]

кароче, кысик. Я готова написать рек. А ты готов? Будь пионЭром)