я ваще не понимаю, как вы там живёте... (с)
У меня нет слов. Это просто потрясающе. Очень четкий текст, и прямое попадание в то, что я хотел бы сегодня прочесть. Спасибо, Кайя!
Название: "Оставьте всякую надежду, вы..."
Авторы: [Kaya.]
Вычитка: авторская
Рейтинг: R
Жанр: эммм... римейк в некотором роде
От автора: Максу от меня.
Макс хотел на День Рождения текст по арту. Признаться арт меня не торкнул вообще. Ну никак. Так что пришлось мухлевать и придумывать обходные пути.
William-Adolphe Bouguereau (1825-1905) - Dante And Virgil In Hell (1850)
Денвер, отдельное спасибо тебе за разговор, после которого идея окончательно оформилась.
Сначала план был грандиозен - замахнуться на всю Божественную комедию. Но я вовремя опомнилась и заметила, что картинка-то отсылает нас только в Ад (как-то звучит... кхм)^^. Так что...
Идея структуры, расположение кругов ада тоже заимствованы из первоисточника)
Название - часть фразы из "Божественной комедии" Данте. Полностью: "Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда"
читать дальше
I. Ад
1.
- О чем твои стихи? - жмурюсь от едкого дыма, переталкиваю сигарету в угол рта.
- О путешествии, в которое я хочу взять тебя, - пожимает плечами, трет пальцы, перепачканные пастой потекшей ручки.
- Если я пойду за тобой, куда мы направимся? – смеюсь, дергаю его за прядку.
- От смерти к рождению. Это будет долгое путешествие.
- Значит, нужно собрать все необходимое?
Улыбается, молча прикусывает кончик ногтя.
2.
Когда мне не спится, я думаю о нашей первой встрече. Саднящие губы. Сбитые костяшки пальцев и горький вкус свежесваренного кофе.
- Тебе не нужно было меня спасать.
- Их было трое, а ты один. Моя сестра не простила бы, пройди я мимо, бросив ее принца в беде.
- Теперь ты за меня в ответе.
Тепло. Края ранки расходятся, когда я пытаюсь улыбнуться. Кровь с привкусом кофе и сигарет.
3.
Когда мне не спится, я смотрю на то, как он пишет. Пружины дивана скрипят – я поворачиваюсь на бок, подпираю щеку рукой. Желтый свет настольной лампы – в нем его голые худые плечи и золотистые спутавшиеся волосы. Когда он наклоняется, под тонкой кожей вырисовываются позвонки. А мое лицо начинает гореть.
- Что ты пишешь?
Откликается сразу, словно чувствует, что я наблюдаю за ним.
- О человеке, который влюблен в парня, который влюблен в его сестру.
Ткнувшись лицом в подушку, шепчу:
- Но я здесь, в твоей обшарпанной нищей квартирке.
- Потому что тебе некуда больше идти.
4.
Иногда я просыпаюсь от густого терпкого аромата кофе и звона посуды на узкой, залитой солнцем кухне.
Иногда я возвращаюсь так поздно, что приходится пробираться в темноте к дивану, чертыхаясь и спотыкаясь о хлам в прихожей.
Иногда я вовсе не собираюсь приходить сюда, договариваясь о ночлеге с друзьями. Но как только стихает шум города, и гаснет свет в окнах, я, передумав, иду по темным улицам, стиснутым многоэтажками, захожу в холодный гулкий подъезд, вызываю лифт и поднимаюсь на двенадцатый этаж. Чтобы только сказать: «Ну вот, я снова здесь».
5.
Я пишу в белой записной книжке с полустершимся неизвестным мне кандзи на обложке. Строчки скачут, буквы выходят угловатыми, неровными и неуверенными. Вряд ли я потом смогу различить, что именно написал.
Я пишу, чтобы не остаться невидимым.
6.
– Она хочет от меня… Да я вообще не знаю, чего она хочет!
- Позвони ей, - он пожимает плечами, ни на миг не отрываясь от приготовления ужина. Пахнет жареным луком и имбирем.
- Хочет, чтобы я был с ней? Тогда на кой черт гнать?
- Позвони ей.
Я сдаюсь. И звоню.
7.
Пахнет черемухой. Одуряюще, до головокружения. Окна распахнуты настежь. Город в бело-розовой дымке, легкой, невесомой, подобной покровам невесты.
Провожу пальцами по пыльному стеклу.
- Я хочу дождь.
Кривит губы в усмешке, смотрит пристально.
- Попроси Бога.
- Что если я попрошу тебя?
Рассмеявшись, стаскивает меня с подоконника, тащит в ванную. Я отбиваюсь, ору как ненормальный, пока сверху, обжигая, не обрушиваются ледяные струи.
8.
Когда мы первый раз целуемся – это похоже на… вообще первый раз. Его губы горячие, слегка шероховатые, настойчивые. Мои – неумелые, заледеневшие, влажные от вина. Можно списать эту горячность на все нами выпитое. Но я знаю, что дело не в алкоголе.
Хотя на следующий день я старательно тру виски, жалуюсь на головную боль и ною, что ничего не помню. Он опускает взгляд и отшучивается, что я был великолепен.
9.
Когда мы первый раз ссоримся – я ругаюсь и крою его такими матами, за которые мама отходила бы меня по губам. Он молча курит, сидя на подоконнике, и смотрит на зажигающиеся одна за другой звезды. Небо кажется липким густым пудингом, который вот-вот шлепнется на пол нашей кухни.
10.
Когда мы впервые деремся, я рычу, царапаюсь и пытаюсь ударить его как можно больнее. Он обхватывает меня за запястья, стараясь удержать на расстоянии. А потом хлестко, больно бьет по щеке. Как девчонку.
11.
В начале июля стоит жара. Кажется, что плавится асфальт, и листья сворачиваются в пергаментные свитки. Мой путь пролегает от ванной до подоконника, от подоконника до ванной. Десятки раз за день повторяющийся путь. Я морщу нос, пью ледяное молоко из холодильника, а потом насмешливо бросаю:
- Когда начнется наше путешествие?
Он уходит из дома, а когда возвращается, швыряет на стол ключи от машины.
Вечером вы покидаем город.
12.
Наш кадиллак подпрыгивает на всех кочках. При каждом повороте разложенные карты, на которых я старательно намечаю карандашом маршрут, сползают – линия выходит дрожащей и кривой. Я хмурюсь и цыкаю на своего спутника. Он громче включает радио. Старый добрый рок. Маталлика и Аэросмит. Кривлюсь и ищу другую волну. Клубный умц-умц меня вполне устраивает. Он останавливается и предлагает мне выметаться из машины.
13.
Вечером мы останавливаемся в мотеле. В комнате только две кровати и неработающий телевизор. Я раскладываю по аккуратным стопочкам оставшуюся наличность. Смятые евро ложатся одна на другую. Мы говорим о Боге.
Перед сном я записываю на чистом листке записной книжки: «Я – мой личный внутренний Бог»
14.
Когда мы занимаемся любовью в первый раз, мне кажется, я задыхаюсь. Мне больно. Нестерпимо, непередаваемо больно. И сладко так, как никогда не было. Я расцарапываю его плечи, матерюсь похлеще, чем при нашей первой ссоре и приказываю не останавливаться ни при каких условиях. Когда он кончает, требую, чтобы он не выходил из меня. Дождь ритмично стучит в стекла, все тело болит. Я курю, не поднимаясь со смятых перепачканных простыней, и решаю для себя, что никогда больше… Ни-ко-гда…
15.
Еда в придорожных забегаловках кажется резиновой и безвкусной. Но я хочу жрать так, словно не ел с десяток лет. Так что уплетаю вслед на пиццей, гамбургер с порцией картошки фри. Когда берусь за меню с десертами, он смеется и говорит, что если я продолжу в том же духе, скоро буду походить на ленивую панду. Я посылаю его в задницу. Потом краснею и исправляюсь. Лучше в ад.
16.
В пятницу мы спускаем ощутимую часть наших сбережений в луна-парке. Я хохочу, как ребенок, и хватаю его за руку во время очередной мертвой петли на американских горках. Сердце подпрыгивает к горлу, а потом уходит в пятки. После того, как мы выползаем с аттракциона я жадно, горячо целую его. Мне плевать, что вокруг толпа. Меня переполняет желание жить.
17.
На следующий день меня мутит так, что будь я девушкой, заподозрил бы беременность. Дождь снова яростно колотится в наши окна. Я закрываюсь с головой одеялом и притворяюсь трупом. Он касается моего лба прохладной ладонью. Слезы подступают к горлу – от невыразимой нежности его жеста.
- Хочу сдохнуть.
- Отдыхай.
18.
Кадиллак насквозь провонял ментоловым освежителем воздуха. Я лежу, откинувшись на сидении. Чувствую себя куклой, подвешенной за веревочки, которые дергает кто-то там, наверху. Я проклинаю его, - того, кто там, наверху. Почему это дурацкое тело так слабо?
Чувствую себя ничтожеством, ничего нового не сказавшим своими стихами. Во время остановки поджигаю записную книжку. Он выхватывает ее из огня, бьет меня снова наотмашь, так, что скула начинает гореть.
- Зачем?
- Ты сказал то, что хотел. Теперь у тебя нет права уничтожать написанное.
- Мне наплевать. Это лишь буквы, я напишу новые. Сотни новых букв!
Мы трахаемся так, словно завтра конец света. В очередном придорожном мотеле. Вернее, я сопротивляюсь, а он перехватывает мои запястья одно рукой, вбивается в мое тело так, что кажется, Апокалипсис уже наступил. Маленький. Локальный. Для меня одного.
19.
Я ухожу от него. Снимаю первую попавшуюся шлюху. Но вместо того, чтобы отыметь ее, сочиняю лживые стихи о ее неземной красоте. А когда звезды бледнеют за окном нашего номера, засыпаю, зарывшись носом между ее роскошных грудей.
20.
Утром мне звонят из полицейского участка. Пока я отсыпался в тепле и уюте, он, оказывается, разбил витрину марткета и вусмерть избил продавца.
Я, мило улыбаясь, уверяю представителей закона, что это мой брат, и что кроме него у меня никого в этом мире нет, вношу залог – явно больше чем положено - половину от оставшейся у нас суммы. Не удивлюсь, если ее добрый дядя положил себе в карман.
Мы возвращаемся в мотель.
21.
Когда он пишет, я ревную. Чувствую себя призраком. Завожусь, допиваю вторую банку пива. Распластавшись на кровати, принимаю самые соблазнительные позы. Но два часа одно и то же: склоненная золотоволосая глаза и время от времени мелькающая узкая ладонь, которой он убирает назад волосы. Не выдержав, швыряю в него подушку.
- Может, ты обратишь на меня внимание?
- Подожди.
- Нет, мать твою, я не хочу ждать! Ты завез меня в эту дыру, трахаешь, когда тебе вздумается… Имею полное право - не ждать!
Он оборачивается, смотрит на меня долго, в полумраке его глаза совершенно темные – и только всполохи света ночной лампы – как язычки пламени. Наконец, произносит:
- Ты уничтожаешь меня. Требуешь все больше и больше, пожираешь кусок за куском. Еще немного, и меня не останется.
И все. Возвращается к прерванному занятию. Я ухожу, чуть не разнеся входную дверь в щепки.
Мы ошиблись.
22.
Я хочу домой. В маркете на заправке прячу под футболку плитку шоколада и банку пива. Хочу, чтобы меня поймали. Тогда я смог бы поплакаться, попроситься домой. Пожаловаться, что меня совратили, насилуют, используют, украли. А я, между прочим, несовершеннолетний. Но сонный продавец продолжает пялиться в «Хастлер». Давясь слезами, я ем шоколад и запиваю его пивом. С мстительной радостью замечаю, что перепачкал все сидения нашего кадиллака. Вырубаюсь, прижавшись лбом к запотевшему холодному стеклу.
23.
Меня будит тихий, едва слышный вздох и шепот:
- Я отвезу тебя домой.
Еще не открыв опухшие от слез глаза, мотаю головой:
- Я хочу быть с тобой.
Мы занимаемся любовью в машине прямо на парковке. Мимо нас проносятся фуры, рассветный бледно-лиловый туман вползает в чуть приоткрытые окна, окутывает покрытые испариной тела, студит кожу. Мои пальцы в шоколаде. На запотевшем стекле я оставляю отпечаток своей ступни. Мы хохочем, представив, как это выглядит снаружи. Я сижу на его коленях, опускаюсь медленно, дразня, прижимаю его голову к своей груди, прошу целовать меня, делать мне больно, чтобы я никогда-никогда не смог забыть его. Кричу так громко, что он, усмехнувшись, прижимает палец к моим губам, а потом врубает на полную громкость радио.
Мы трахаемся под Sweet Dreams, и я заявляю, что это палит нас больше, чем мои экстатические вопли.
24.
- Где заканчивается наш путь?
- В центре вселенной.
- Как мы узнаем, что уже там?
- Там встречается земное и небесное. Там вечные льды.
- Как мы узнаем, что на правильном пути?
- У тебя вон уже нос замерз и покраснел.
- Ну и?.. – тру нос теплой ладонью.
- Что «ну и»? Холодает? Мы на правильном пути.
25.
Когда мы покидаем очередной ничем неприметный городок, я раскатываю задранные по колено джинсы и достаю свитер. И впрямь, холодает. Странное начало августа.
- Зачем нам этот центр вселенной?
- Сможешь загадать желание. А еще покаяться в грехах.
Задумчиво кусаю ноготь, глазея на мелькающие за окном столбы ветряков. После долгой паузы, качаю головой:
- Я не хочу каяться.
- Почему?
- Потому что тогда мне придется признать, что я сожалею. А я не сожалею. Мне придется отречься.
- Ты и так это сделаешь. Еще до рассвета.
- Этого не будет.
- Хорошо. Значит, просто сможешь загадать желание.
26.
Она звонит вечером, когда я один в номере, валяюсь, глядя в потолок и жду ужин с доставкой прямо в постель.
- Где ты?
- Путешествую с твоим братом.
- Что у вас с ним?
Сердце останавливается на миг, а потом начинает колотиться так часто, что я даже не слышу шум машин за окном. Только ритмичный стук отсчитывающий время, подобно секундной стрелке.
- Ничего.
- Просто, знаешь, это мало похоже на дружбу. Так срываться…
Страх разоблачения. И наказания.
- У нас ничего нет.
- Извини. Я просто соскучилась.
- Я тоже.
- Когда вы вернетесь?
- Скоро.
- Будь с ним осторожнее, он…
Пальцы сжимают тонкий прямоугольник телефона, я выкрикиваю:
- У нас с ним ничего нет!
Он мягко прикрывает дверь, смотрит на меня – то ли насмешливо, то ли с сожалением. Не останавливает, когда я, срываюсь с места, закрываюсь в ванной.
27.
Мир вокруг – максимально безопасный, пластиковый. Похож на психбольницу – ничего колюще-режущего. Я разбиваю зеркало. Осколки лежат на кафеле, как кусочки паззла. В них – я. Нужно собрать. Но, даже подогнав максимально точно фрагменты, склеив их, я никогда не буду первоначальным, цельным.
Мне больше бы подошла осина и веревка, но…
Стекло легко рассекает кожу, края раны расходятся, из-под них гроздьями переспелых ягод выступает кровь. Чуть глубже. Я хотел бы отметить свое правое запястье печатью, но вместо этого старательно, как будто только научился писать, вывожу буквы.
Он вышибает дверь, когда я заканчиваю прямую вертикаль третьей.
Сжимает левую ладонь, вырывает осколок, отбрасывает его далеко под раковину. Мне не больно. Никак. Даже когда он бьет меня по щеке. Даже когда прижимает к себе. Я начинаю дрожать от рвущихся рыданий, только когда он прижимается губами к моей руке, целует. Россыпь капель крови на полу напоминает карту звездного неба. Тревожного багряного неба.
28.
Я лежу и смотрю на то, как яркие пятна проступают на белоснежных бинтах. Глаза щиплет от высохшей соли. Он лежит, устроившись головой на моем животе. За окном – затяжной, серый, беспросветный дождь.
В какой момент наше путешествие превратилось в обязанность? Словно мы должны дойти до конца.
Вопрос… вертится на языке – холодный, острый, как мелкий камешек с заброшенного пляжа.
- Хочу увидеть море.
29.
Я решаюсь задать его на следующий день, когда мы едем по узкой двухполоске меж скал. Верхушки смыкаются над нами аркой и, кажется, что мы в готическом соборе. Бледно-золотистое солнце за розовато-серой дымкой облаков впереди – лишь витраж.
- Когда закончится это путешествие, что будет дальше…
… с нами?
30.
Я не знаю, откуда такая уверенность, что эта ночь последняя. Оттого, что у меня нестерпимо мерзнут ноги и пальцы? Кутаюсь в одеяло, но никак не могу согреться. Кажется, что промерз насквозь. Грею дыханием руки и торопливо пишу. Словно хлещет горлом кровь, не могу остановиться, буквы скачут, напрыгивая одна на другую, слова сливаются в неразличимую вязь. Я тороплюсь, сжимаю зубы, словно, если я не успею, что-то безвозвратно уйдет, умрет, не оставив ни одного доказательства, что это было.
Когда закрываю записную книжку, я чувствую, что пуст.
31.
До рассвета читаем вслух Божественную комедию и подбираем себе местечко в аду. Если не кривить душой, то мне место во всех семи кругах.
Он смеется, окунает пальцы в вино, чертит у меня на лбу «7».
Мы целуемся, пока не немеют губы.
32.
Когда он засыпает, я оставляю записную книжку на подушке и выхожу из мотеля.
Я предаю его еще один, последний раз.
Ветер швыряет мне в лицо запахи соли и йода. Холодно. Кажется, с низкого грязно-серого неба вот-вот повалит снег. Поджимаю пальцы в открытых вьетнамках, поднимаю воротник спортивной куртки и быстро миную парковку.
33.
Тучи словно дым от большого пожарища. Дым, который спускается вниз, льнет к воде, стелется по матовой серебряной поверхности.
Небо и земля, бесконечно отражающие друг друга.
- Что будет, когда закончится путешествие? – разлепляю губы с трудом. Слова кажутся тяжелыми, негибкими, вырываются вместе с паром в холодный воздух. – Закончится… все? Или просто начнется что-то новое? Что будет… с нами?
Ничего не происходит. Шуршат волны, перекатывается галька. Все, как вчера. Как сотни лет до этого.
Просто еще один, новый день.
И никуда не делась, не умерла, не потускнела – просто скрылась за тучами наша алая злая
звезда.
Название: "Оставьте всякую надежду, вы..."
Авторы: [Kaya.]
Вычитка: авторская
Рейтинг: R
Жанр: эммм... римейк в некотором роде
От автора: Максу от меня.
Макс хотел на День Рождения текст по арту. Признаться арт меня не торкнул вообще. Ну никак. Так что пришлось мухлевать и придумывать обходные пути.
William-Adolphe Bouguereau (1825-1905) - Dante And Virgil In Hell (1850)
Денвер, отдельное спасибо тебе за разговор, после которого идея окончательно оформилась.
Сначала план был грандиозен - замахнуться на всю Божественную комедию. Но я вовремя опомнилась и заметила, что картинка-то отсылает нас только в Ад (как-то звучит... кхм)^^. Так что...
Идея структуры, расположение кругов ада тоже заимствованы из первоисточника)
Название - часть фразы из "Божественной комедии" Данте. Полностью: "Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда"
"Оставьте всякую надежду, вы..."
читать дальше
I. Ад
1.
- О чем твои стихи? - жмурюсь от едкого дыма, переталкиваю сигарету в угол рта.
- О путешествии, в которое я хочу взять тебя, - пожимает плечами, трет пальцы, перепачканные пастой потекшей ручки.
- Если я пойду за тобой, куда мы направимся? – смеюсь, дергаю его за прядку.
- От смерти к рождению. Это будет долгое путешествие.
- Значит, нужно собрать все необходимое?
Улыбается, молча прикусывает кончик ногтя.
2.
Когда мне не спится, я думаю о нашей первой встрече. Саднящие губы. Сбитые костяшки пальцев и горький вкус свежесваренного кофе.
- Тебе не нужно было меня спасать.
- Их было трое, а ты один. Моя сестра не простила бы, пройди я мимо, бросив ее принца в беде.
- Теперь ты за меня в ответе.
Тепло. Края ранки расходятся, когда я пытаюсь улыбнуться. Кровь с привкусом кофе и сигарет.
3.
Когда мне не спится, я смотрю на то, как он пишет. Пружины дивана скрипят – я поворачиваюсь на бок, подпираю щеку рукой. Желтый свет настольной лампы – в нем его голые худые плечи и золотистые спутавшиеся волосы. Когда он наклоняется, под тонкой кожей вырисовываются позвонки. А мое лицо начинает гореть.
- Что ты пишешь?
Откликается сразу, словно чувствует, что я наблюдаю за ним.
- О человеке, который влюблен в парня, который влюблен в его сестру.
Ткнувшись лицом в подушку, шепчу:
- Но я здесь, в твоей обшарпанной нищей квартирке.
- Потому что тебе некуда больше идти.
4.
Иногда я просыпаюсь от густого терпкого аромата кофе и звона посуды на узкой, залитой солнцем кухне.
Иногда я возвращаюсь так поздно, что приходится пробираться в темноте к дивану, чертыхаясь и спотыкаясь о хлам в прихожей.
Иногда я вовсе не собираюсь приходить сюда, договариваясь о ночлеге с друзьями. Но как только стихает шум города, и гаснет свет в окнах, я, передумав, иду по темным улицам, стиснутым многоэтажками, захожу в холодный гулкий подъезд, вызываю лифт и поднимаюсь на двенадцатый этаж. Чтобы только сказать: «Ну вот, я снова здесь».
5.
Я пишу в белой записной книжке с полустершимся неизвестным мне кандзи на обложке. Строчки скачут, буквы выходят угловатыми, неровными и неуверенными. Вряд ли я потом смогу различить, что именно написал.
Я пишу, чтобы не остаться невидимым.
6.
– Она хочет от меня… Да я вообще не знаю, чего она хочет!
- Позвони ей, - он пожимает плечами, ни на миг не отрываясь от приготовления ужина. Пахнет жареным луком и имбирем.
- Хочет, чтобы я был с ней? Тогда на кой черт гнать?
- Позвони ей.
Я сдаюсь. И звоню.
7.
Пахнет черемухой. Одуряюще, до головокружения. Окна распахнуты настежь. Город в бело-розовой дымке, легкой, невесомой, подобной покровам невесты.
Провожу пальцами по пыльному стеклу.
- Я хочу дождь.
Кривит губы в усмешке, смотрит пристально.
- Попроси Бога.
- Что если я попрошу тебя?
Рассмеявшись, стаскивает меня с подоконника, тащит в ванную. Я отбиваюсь, ору как ненормальный, пока сверху, обжигая, не обрушиваются ледяные струи.
8.
Когда мы первый раз целуемся – это похоже на… вообще первый раз. Его губы горячие, слегка шероховатые, настойчивые. Мои – неумелые, заледеневшие, влажные от вина. Можно списать эту горячность на все нами выпитое. Но я знаю, что дело не в алкоголе.
Хотя на следующий день я старательно тру виски, жалуюсь на головную боль и ною, что ничего не помню. Он опускает взгляд и отшучивается, что я был великолепен.
9.
Когда мы первый раз ссоримся – я ругаюсь и крою его такими матами, за которые мама отходила бы меня по губам. Он молча курит, сидя на подоконнике, и смотрит на зажигающиеся одна за другой звезды. Небо кажется липким густым пудингом, который вот-вот шлепнется на пол нашей кухни.
10.
Когда мы впервые деремся, я рычу, царапаюсь и пытаюсь ударить его как можно больнее. Он обхватывает меня за запястья, стараясь удержать на расстоянии. А потом хлестко, больно бьет по щеке. Как девчонку.
11.
В начале июля стоит жара. Кажется, что плавится асфальт, и листья сворачиваются в пергаментные свитки. Мой путь пролегает от ванной до подоконника, от подоконника до ванной. Десятки раз за день повторяющийся путь. Я морщу нос, пью ледяное молоко из холодильника, а потом насмешливо бросаю:
- Когда начнется наше путешествие?
Он уходит из дома, а когда возвращается, швыряет на стол ключи от машины.
Вечером вы покидаем город.
12.
Наш кадиллак подпрыгивает на всех кочках. При каждом повороте разложенные карты, на которых я старательно намечаю карандашом маршрут, сползают – линия выходит дрожащей и кривой. Я хмурюсь и цыкаю на своего спутника. Он громче включает радио. Старый добрый рок. Маталлика и Аэросмит. Кривлюсь и ищу другую волну. Клубный умц-умц меня вполне устраивает. Он останавливается и предлагает мне выметаться из машины.
13.
Вечером мы останавливаемся в мотеле. В комнате только две кровати и неработающий телевизор. Я раскладываю по аккуратным стопочкам оставшуюся наличность. Смятые евро ложатся одна на другую. Мы говорим о Боге.
Перед сном я записываю на чистом листке записной книжки: «Я – мой личный внутренний Бог»
14.
Когда мы занимаемся любовью в первый раз, мне кажется, я задыхаюсь. Мне больно. Нестерпимо, непередаваемо больно. И сладко так, как никогда не было. Я расцарапываю его плечи, матерюсь похлеще, чем при нашей первой ссоре и приказываю не останавливаться ни при каких условиях. Когда он кончает, требую, чтобы он не выходил из меня. Дождь ритмично стучит в стекла, все тело болит. Я курю, не поднимаясь со смятых перепачканных простыней, и решаю для себя, что никогда больше… Ни-ко-гда…
15.
Еда в придорожных забегаловках кажется резиновой и безвкусной. Но я хочу жрать так, словно не ел с десяток лет. Так что уплетаю вслед на пиццей, гамбургер с порцией картошки фри. Когда берусь за меню с десертами, он смеется и говорит, что если я продолжу в том же духе, скоро буду походить на ленивую панду. Я посылаю его в задницу. Потом краснею и исправляюсь. Лучше в ад.
16.
В пятницу мы спускаем ощутимую часть наших сбережений в луна-парке. Я хохочу, как ребенок, и хватаю его за руку во время очередной мертвой петли на американских горках. Сердце подпрыгивает к горлу, а потом уходит в пятки. После того, как мы выползаем с аттракциона я жадно, горячо целую его. Мне плевать, что вокруг толпа. Меня переполняет желание жить.
17.
На следующий день меня мутит так, что будь я девушкой, заподозрил бы беременность. Дождь снова яростно колотится в наши окна. Я закрываюсь с головой одеялом и притворяюсь трупом. Он касается моего лба прохладной ладонью. Слезы подступают к горлу – от невыразимой нежности его жеста.
- Хочу сдохнуть.
- Отдыхай.
18.
Кадиллак насквозь провонял ментоловым освежителем воздуха. Я лежу, откинувшись на сидении. Чувствую себя куклой, подвешенной за веревочки, которые дергает кто-то там, наверху. Я проклинаю его, - того, кто там, наверху. Почему это дурацкое тело так слабо?
Чувствую себя ничтожеством, ничего нового не сказавшим своими стихами. Во время остановки поджигаю записную книжку. Он выхватывает ее из огня, бьет меня снова наотмашь, так, что скула начинает гореть.
- Зачем?
- Ты сказал то, что хотел. Теперь у тебя нет права уничтожать написанное.
- Мне наплевать. Это лишь буквы, я напишу новые. Сотни новых букв!
Мы трахаемся так, словно завтра конец света. В очередном придорожном мотеле. Вернее, я сопротивляюсь, а он перехватывает мои запястья одно рукой, вбивается в мое тело так, что кажется, Апокалипсис уже наступил. Маленький. Локальный. Для меня одного.
19.
Я ухожу от него. Снимаю первую попавшуюся шлюху. Но вместо того, чтобы отыметь ее, сочиняю лживые стихи о ее неземной красоте. А когда звезды бледнеют за окном нашего номера, засыпаю, зарывшись носом между ее роскошных грудей.
20.
Утром мне звонят из полицейского участка. Пока я отсыпался в тепле и уюте, он, оказывается, разбил витрину марткета и вусмерть избил продавца.
Я, мило улыбаясь, уверяю представителей закона, что это мой брат, и что кроме него у меня никого в этом мире нет, вношу залог – явно больше чем положено - половину от оставшейся у нас суммы. Не удивлюсь, если ее добрый дядя положил себе в карман.
Мы возвращаемся в мотель.
21.
Когда он пишет, я ревную. Чувствую себя призраком. Завожусь, допиваю вторую банку пива. Распластавшись на кровати, принимаю самые соблазнительные позы. Но два часа одно и то же: склоненная золотоволосая глаза и время от времени мелькающая узкая ладонь, которой он убирает назад волосы. Не выдержав, швыряю в него подушку.
- Может, ты обратишь на меня внимание?
- Подожди.
- Нет, мать твою, я не хочу ждать! Ты завез меня в эту дыру, трахаешь, когда тебе вздумается… Имею полное право - не ждать!
Он оборачивается, смотрит на меня долго, в полумраке его глаза совершенно темные – и только всполохи света ночной лампы – как язычки пламени. Наконец, произносит:
- Ты уничтожаешь меня. Требуешь все больше и больше, пожираешь кусок за куском. Еще немного, и меня не останется.
И все. Возвращается к прерванному занятию. Я ухожу, чуть не разнеся входную дверь в щепки.
Мы ошиблись.
22.
Я хочу домой. В маркете на заправке прячу под футболку плитку шоколада и банку пива. Хочу, чтобы меня поймали. Тогда я смог бы поплакаться, попроситься домой. Пожаловаться, что меня совратили, насилуют, используют, украли. А я, между прочим, несовершеннолетний. Но сонный продавец продолжает пялиться в «Хастлер». Давясь слезами, я ем шоколад и запиваю его пивом. С мстительной радостью замечаю, что перепачкал все сидения нашего кадиллака. Вырубаюсь, прижавшись лбом к запотевшему холодному стеклу.
23.
Меня будит тихий, едва слышный вздох и шепот:
- Я отвезу тебя домой.
Еще не открыв опухшие от слез глаза, мотаю головой:
- Я хочу быть с тобой.
Мы занимаемся любовью в машине прямо на парковке. Мимо нас проносятся фуры, рассветный бледно-лиловый туман вползает в чуть приоткрытые окна, окутывает покрытые испариной тела, студит кожу. Мои пальцы в шоколаде. На запотевшем стекле я оставляю отпечаток своей ступни. Мы хохочем, представив, как это выглядит снаружи. Я сижу на его коленях, опускаюсь медленно, дразня, прижимаю его голову к своей груди, прошу целовать меня, делать мне больно, чтобы я никогда-никогда не смог забыть его. Кричу так громко, что он, усмехнувшись, прижимает палец к моим губам, а потом врубает на полную громкость радио.
Мы трахаемся под Sweet Dreams, и я заявляю, что это палит нас больше, чем мои экстатические вопли.
24.
- Где заканчивается наш путь?
- В центре вселенной.
- Как мы узнаем, что уже там?
- Там встречается земное и небесное. Там вечные льды.
- Как мы узнаем, что на правильном пути?
- У тебя вон уже нос замерз и покраснел.
- Ну и?.. – тру нос теплой ладонью.
- Что «ну и»? Холодает? Мы на правильном пути.
25.
Когда мы покидаем очередной ничем неприметный городок, я раскатываю задранные по колено джинсы и достаю свитер. И впрямь, холодает. Странное начало августа.
- Зачем нам этот центр вселенной?
- Сможешь загадать желание. А еще покаяться в грехах.
Задумчиво кусаю ноготь, глазея на мелькающие за окном столбы ветряков. После долгой паузы, качаю головой:
- Я не хочу каяться.
- Почему?
- Потому что тогда мне придется признать, что я сожалею. А я не сожалею. Мне придется отречься.
- Ты и так это сделаешь. Еще до рассвета.
- Этого не будет.
- Хорошо. Значит, просто сможешь загадать желание.
26.
Она звонит вечером, когда я один в номере, валяюсь, глядя в потолок и жду ужин с доставкой прямо в постель.
- Где ты?
- Путешествую с твоим братом.
- Что у вас с ним?
Сердце останавливается на миг, а потом начинает колотиться так часто, что я даже не слышу шум машин за окном. Только ритмичный стук отсчитывающий время, подобно секундной стрелке.
- Ничего.
- Просто, знаешь, это мало похоже на дружбу. Так срываться…
Страх разоблачения. И наказания.
- У нас ничего нет.
- Извини. Я просто соскучилась.
- Я тоже.
- Когда вы вернетесь?
- Скоро.
- Будь с ним осторожнее, он…
Пальцы сжимают тонкий прямоугольник телефона, я выкрикиваю:
- У нас с ним ничего нет!
Он мягко прикрывает дверь, смотрит на меня – то ли насмешливо, то ли с сожалением. Не останавливает, когда я, срываюсь с места, закрываюсь в ванной.
27.
Мир вокруг – максимально безопасный, пластиковый. Похож на психбольницу – ничего колюще-режущего. Я разбиваю зеркало. Осколки лежат на кафеле, как кусочки паззла. В них – я. Нужно собрать. Но, даже подогнав максимально точно фрагменты, склеив их, я никогда не буду первоначальным, цельным.
Мне больше бы подошла осина и веревка, но…
Стекло легко рассекает кожу, края раны расходятся, из-под них гроздьями переспелых ягод выступает кровь. Чуть глубже. Я хотел бы отметить свое правое запястье печатью, но вместо этого старательно, как будто только научился писать, вывожу буквы.
Он вышибает дверь, когда я заканчиваю прямую вертикаль третьей.
Сжимает левую ладонь, вырывает осколок, отбрасывает его далеко под раковину. Мне не больно. Никак. Даже когда он бьет меня по щеке. Даже когда прижимает к себе. Я начинаю дрожать от рвущихся рыданий, только когда он прижимается губами к моей руке, целует. Россыпь капель крови на полу напоминает карту звездного неба. Тревожного багряного неба.
28.
Я лежу и смотрю на то, как яркие пятна проступают на белоснежных бинтах. Глаза щиплет от высохшей соли. Он лежит, устроившись головой на моем животе. За окном – затяжной, серый, беспросветный дождь.
В какой момент наше путешествие превратилось в обязанность? Словно мы должны дойти до конца.
Вопрос… вертится на языке – холодный, острый, как мелкий камешек с заброшенного пляжа.
- Хочу увидеть море.
29.
Я решаюсь задать его на следующий день, когда мы едем по узкой двухполоске меж скал. Верхушки смыкаются над нами аркой и, кажется, что мы в готическом соборе. Бледно-золотистое солнце за розовато-серой дымкой облаков впереди – лишь витраж.
- Когда закончится это путешествие, что будет дальше…
… с нами?
30.
Я не знаю, откуда такая уверенность, что эта ночь последняя. Оттого, что у меня нестерпимо мерзнут ноги и пальцы? Кутаюсь в одеяло, но никак не могу согреться. Кажется, что промерз насквозь. Грею дыханием руки и торопливо пишу. Словно хлещет горлом кровь, не могу остановиться, буквы скачут, напрыгивая одна на другую, слова сливаются в неразличимую вязь. Я тороплюсь, сжимаю зубы, словно, если я не успею, что-то безвозвратно уйдет, умрет, не оставив ни одного доказательства, что это было.
Когда закрываю записную книжку, я чувствую, что пуст.
31.
До рассвета читаем вслух Божественную комедию и подбираем себе местечко в аду. Если не кривить душой, то мне место во всех семи кругах.
Он смеется, окунает пальцы в вино, чертит у меня на лбу «7».
Мы целуемся, пока не немеют губы.
32.
Когда он засыпает, я оставляю записную книжку на подушке и выхожу из мотеля.
Я предаю его еще один, последний раз.
Ветер швыряет мне в лицо запахи соли и йода. Холодно. Кажется, с низкого грязно-серого неба вот-вот повалит снег. Поджимаю пальцы в открытых вьетнамках, поднимаю воротник спортивной куртки и быстро миную парковку.
33.
Тучи словно дым от большого пожарища. Дым, который спускается вниз, льнет к воде, стелется по матовой серебряной поверхности.
Небо и земля, бесконечно отражающие друг друга.
- Что будет, когда закончится путешествие? – разлепляю губы с трудом. Слова кажутся тяжелыми, негибкими, вырываются вместе с паром в холодный воздух. – Закончится… все? Или просто начнется что-то новое? Что будет… с нами?
Ничего не происходит. Шуршат волны, перекатывается галька. Все, как вчера. Как сотни лет до этого.
Просто еще один, новый день.
И никуда не делась, не умерла, не потускнела – просто скрылась за тучами наша алая злая
звезда.
@темы: Библиотека моего притона, ориджи других авторов, подарки мне-мне-мне
-
-
21.09.2009 в 13:55как сон и обречённость.
как будто всё в тумане и не выплывешь назад, будто светлого, чистого и яркого не существует.
Знакомое состояние, но как же я его не люблю.....время в нём проходит очень быстро, хотя кажется, что еле течёт
-
-
21.09.2009 в 14:01-
-
21.09.2009 в 14:02увидеть Комедию так могла только Кайя.
-
-
21.09.2009 в 14:14Martisha Adams
Denver_Frost тебе огромное спасибо за тот самый ваш разговор
-
-
21.09.2009 в 14:20-
-
21.09.2009 в 14:24Denver_Frost не скромничай.
-
-
21.09.2009 в 14:24-
-
21.09.2009 в 14:24-
-
21.09.2009 в 14:26и грустноРешила увидеть в концовке открытый финал - тучи рано или поздно уйдут за горизонт...-
-
21.09.2009 в 14:28-
-
21.09.2009 в 14:28-
-
21.09.2009 в 14:29Maxim in love *улыбается довольно*
-
-
21.09.2009 в 14:30-
-
21.09.2009 в 14:31Denver_Frost
-
-
21.09.2009 в 14:34Это отравление кислородом или культурный шок?
-
-
21.09.2009 в 14:36-
-
21.09.2009 в 14:38-
-
21.09.2009 в 14:38-
-
21.09.2009 в 14:40-
-
21.09.2009 в 14:42-
-
21.09.2009 в 14:50Maxim in love,
на вот).
-
-
21.09.2009 в 14:50Эссель что-что? не понял))
-
-
21.09.2009 в 14:51-
-
21.09.2009 в 14:52-
-
21.09.2009 в 14:55Martisha Adams
-
-
21.09.2009 в 14:56это переделка изображения в рыжеватые оттенки, выглядит как старые фотографии
-
-
21.09.2009 в 18:21-
-
21.09.2009 в 18:23-
-
23.09.2009 в 10:08