я ваще не понимаю, как вы там живёте... (с)
Да-да-да-да!!! 
Вы не очитались! Нам, наконец, открыли доступ к тем-самым-черновиками. Увы, сохранилось только одно из писем. Причины, по которым оно уцелело и было показано мне, заставляют меня возгордиться неимоверно, потому я вам их не скажу
Но имя мое пора канонизировать, как защищающее виртуальные рукописи от делита.
Рыж, спасибо тебе огромное еще раз
Ссылка на сам оридж вот: Вербицкий
ПисьмоЗдравствуй, дорогой мой друг!
О, как я долго пытался начать его, это письмо. Ты не представляешь, сколько я перевел бумаги, разоритель! Нет, ну, разумеется, я шучу – ты не виноват в том, что я двух слов связать не могу, даже просто поздороваться. Я не знаю, как это следует объяснять – отвратительными оценками по литературе в школе, как следствие проваленных сочинений, или же ненормально сильным стеснением, охватывающим меня, как только я брался за ручку. Ты, наверное, думаешь «что за бред он несет», верно? Но мне, правда, было стыдно. При чем когда я не писал, мне было стыдно не меньше. Этот стыд просто выедал меня изнутри – знаешь, залезал в меня и выворачивал руки, кусал суставы пальцев и щекотал душу. Ощущение был именно таким, я нисколько не преувеличиваю, зуб даю!..
Так или иначе – я не мог не написать, но и написать просто так тоже не мог. Одна лишь фраза «Здравствуй, дорогой мой друг!» - это череда долгих и бессонных ночей, уничтоженной бумаги и одной сломанной со злости ручки. К чему я это говорю? Ну а что еще писать в письме? Наверное, что-то другое – но вот я уже написал «Здравствуй, дорогой мой друг!» и зверь внутри меня снова хватает меня за руки, только теперь я не могу отнять ручки от листа.
Да, я думаю это достойное начало для таково странного письма.… Заранее прости за весь тот бред, что я понаписал тут. А еще за почерк – со временем он стал еще хуже, чем был в школе, правда?
Как твоя жизнь? Не усмехайся сейчас, я спрашиваю абсолютно искренне, а не потому что так надо. Я решил, хотя бы в этом письме быть честным с тобой и с самим собой. Сколько мы уже не виделись, сколько лет прошло с тех пор, как я покинул наш город? Мне до сих пор не верится, что целых шесть лет мы не виделись. Шесть лет. Я никогда раньше не думал, что шесть лет жизни – это так много. Раньше они казались меньше.
Раньше.
Ты, наверное, жутко зол на меня за то, что я так неожиданно сбежал, ничего не объяснив? Зол, я не сомневаюсь, я знаю – я сам себя иногда ненавижу за это. Но пойми меня: если бы я хоть как-то обозначил тогда свое желание исчезнуть, я бы не смог уйти. Ты бы меня не отпустил, даже если бы молча кивнул на мои слова прощания. Поймешь? Я думаю, поймешь, ты всегда меня понимал лучше меня самого. И все же, я прошу прощения. Я поступил… малодушно? Я поступил так, потому что мне это было нужно – потому что, как раньше быть не могло, только притворяться, а от этого мне становилось душно и не по себе. Я понимал, что поступаю неправильно. Но с другой стороны все было тоже неправильно. Остаться или уйти. Сейчас я вижу, что нужно было просто поговорить. Ты бы понял, я бы смог. Но чтобы мозги заработали – потребовалось целых шесть лет потратить на бездумное скитание по городам.
Знаешь, в этом есть своя романтика. Я был в Львове, в Одессе – и целых полтора года в Улан-Удэ. Мне нравилось. Красиво, там везде мне казалось очень красиво. Я быстро сходился с людьми, у меня даже появлялись свои «друзья», обычно – довольно полезные люди, ну – ты же меня знаешь.
А еще у меня должен был родиться ребенок. Мой. Но не родился. Возможно, его несостоявшаяся мать, моя очередная подружка за эти странные шесть лет, была права, когда решалась на аборт. Хоть я и заверял, что женюсь на ней, кому я нужен. Только тебе, верно, дружище? Но это я не в тему…
Я ведь серьезно был готов жениться. Хоть и не помнил наверняка ее имени – путал, называл ее Жанной, а вместо какого имени – вот, опять не припомнить. Ты представляешь меня отцом? А я представляю. Тогда представлял. Думал, что мальчик будет, хотел в честь тебя назвать. Почему в честь тебя – придумать, правда, не смог. Какой-то мазохистский прием, не находишь? Только чтобы помнить и не забыть, и каждый раз, смотря на сына, невольно вспоминать тебя и стыдиться, и снова чувствовать, как трогает душу чужая рука, и понимать, что пора написать письмо.… Как думаешь – я так хотел подтолкнуть себя на скорейшее сближение с тобой? Или я просто слишком много думаю?..
У меня в голове целый муравейник мыслей, каждая куда-то спешит, наталкиваясь на другую, наступая на следующую и упираясь в какую-нибудь очередную, теряя первоначальную траекторию и сбивая последовательность. А когда я пишу и пытаюсь схватить хотя бы одного муравьишку – начинается паника. Они все бегут от меня, будто я разоряю их дом, рассыпаются, щекочут позвоночник и скачут по бумаге, оставляя сумасшедшую цепочку следов-слов. Когда я учился в школе – муравейник этот был мельче. Настолько мельче и не заметней, что я даже не мог дать ему определение, кроме простого – мозги. Но теперь, когда у меня в голове целое поселение живых и двигающихся существ, я знаю, что это мысли. Потому что мозг – это же просто склизкое вещество, аккумулятор организма… материнская плата для человеческой системы. Помнишь, он совсем никуда не бежит, ничего не чувствует, не рассыпается подобно хрупкому куличику из иссушенного песка, он разве что течет.… Да, ты правильно понял, я говорю про смерть Оксаны. Тогда и раньше, знаешь, как я вспоминал этот случай? Я бледнел и трясся, будто мне очень холодно, и издевался над собой, изводя жалкими потугами перестать думать. Но от этого хотелось думать сильней, и только красочней я все видел. А сейчас как-то спокойней стало. Старею? Ну, еще бы – каких-то два года и стукнет мне тридцатник. Ха-ха, даже не верится.… Немного страшно, вроде бы в тридцать лет пора уже чем-то хвастаться, что-то рассказывать о своих достижениях своему ребенку, утыкаться в затылок жены, засыпая, и копить деньги на зубные протезы, верно? Почему мы с тобой такие не правильные, брат? Почему мы не можем выполнить даже минимума самой обычной жизни? А может быть - зря я говорю «мы»? Может, у тебя все стало по-человечески, без меня-то? Почему-то, мне так не хочется об этом думать: я эгоист, ненавистный самому себе эгоист, но хотя бы сейчас, пока я пишу это письмо, пусть мы будем, как раньше и всегда, вместе делить самое трогательное местоимение.
Но я опять отвлекаюсь. Оксаны, да, о ней я говорил.… Я помню, как меня по лицу треснул ветер, когда я наклонился над парапетом и посмотрел вниз. Это было самым ярким впечатлением: секунда - и вот она исчезает, неуклюже проваливаясь назад. Я, кажется, пытался ее поймать – чисто на автомате поднял руку. И в следующую секунду мы с тобой бежим к парапету, хоть и стояли от него в двух шагах, но мне казалось, что я почти не двигаюсь, когда как сам парапет мрачным изваянием становился все дальше и неприступней. Будто скала. А потом, как только я наклонился, мне в лицо ударился ветер. И как назло на вдохе: против воли, он заполнил меня воздухом, словно воздушный шарик надул из моей головы, а глаза закрылись от слез. Это были самые грязные в мире слезы – с ними я выдыхал ненужный воздух, ужас и страх, выдавливал занесенный ветром ссор и песок. И только потом увидел ее. Тогда мне казалось, что эта чернильная лужица у ее головы так сияет и блистает из-за фонарного света. Казалось, будто она живая, и движется, и будто дышит, в отличие от самой Оксаны. А вот теперь я думаю – что это мысли выползали и разбегались. Что скажешь? Если так, то мой рассказ про разоренный муравейник совсем не так уж и ужасен, хе-хе…
Прости меня – убегать уже тогда, было невероятно глупо. А потом начался тот ужас, который я натворил. За двоих натворил – только меня мучил растущий и набирающийся сил зверь внутри меня, а тебя – просто все. И вот тут со мной происходит самое отвратительное, что только можно вообразить.
Самое обидное – мысли, наконец, прекращают бегать, а послушно подставляются и даются мне в руки. Но мне так не хочется их брать. Мне не стыдно – мне чертовски больно, настолько, что хочется завопить до сорванного горла, ударить кулаком стекло, чтобы он заискрился от острых и блестящих осколков. Хочется сделать себе больно-больно, только для того, чтобы перебить ту боль. Чтобы отвлечься, и, наконец, сказать, что я метался в кровати, плакал и боялся, что ты не выдержишь и все расскажешь. Что я так малодушно сомневался в тебе и злился на тебя за это, хотя сам тебя и подставил. А потом я нашел для себя дешевый, но очень качественный наркотик – сплетни. О, уверяю, если бы человек научился управлять развитием и силой сплетни, он был бы самым успешным продавцом абсолютного наркотического экстаза. Слова и чужие самые отвратительные домыслы – так приятно в них верить, чувствовать свое превосходство, смаковать вкус «всезнания». Мои насекомые только начали расти и появляться – в конце концов, нам было всего восемнадцать, сосунки! – а я их уже кормил и тешил этой грязью. Может быть, поэтому они теперь такие ненормальные?
Я поверил, что ты проклял Оксану.
Я в это поверил, представляешь? В любимую присказку нашей школы – колдун, он колдун, чего ты с ним связался, не поворачивайся спиной, не пей из его посуды, нет, нет, нет….
Как же сильно я хотел перестать быть виноватым. Я толкнул, я заставил тебя убежать от парапета. Я держал в руках твое лицо, я лихорадочно размазывал солеными разводами твои слезы, будто пытался сделать вид, что их нет, а значит все хорошо. Я говорил: «Забудь. Не было нас тут. Понял меня?!» Я ловил твои судорожные кивки ладонями, липкую и теплую влагу из пота и слез пальцами. И я поверил всем, что ты ее проклял. Это самый глупый мой поступок, за который мне безумно больно.
Эх, ну вот, ручка почти закончилась, пасту еле видно…Знак свыше, что пора заканчивать?
(написано жирно, другим цветом)
P.S. Я не знаю, сказал ли все, что хотел сказать – сейчас у меня жутко щиплет и колит глаза – знаешь, я не спал уже вторые сутки. Чувствую себя страусом. Тем самым, из Африки. Будто головой, в песок, да поглубже так. Вот и выходит, что во мне – жуткое чудовище, а в голове – дюны песка. Он сыпется, сыпется – и я вместе с ним. Даже глазам плохо – песок с той стороны головы на них осел, поэтому мне так тяжело с ними управиться. Я не больной, нет, у меня даже справка есть – на работе была нужна.
Я просто устал. А письмо меня добило – либо я сейчас прощаюсь и запечатываю его, либо просто засыпаю, чтобы наутро перечитать и разорвать листок в клочья. А это уже никуда не годиться, сколько же можно тратить бумаги??
Не очень выходит шутить, да? Поэтому просто заканчиваю. Спасибо, что прочитал это, я же знаю, ты не разорвешь это письмо. Я тебя знаю.
Я.
Вы не очитались! Нам, наконец, открыли доступ к тем-самым-черновиками. Увы, сохранилось только одно из писем. Причины, по которым оно уцелело и было показано мне, заставляют меня возгордиться неимоверно, потому я вам их не скажу Рыж, спасибо тебе огромное еще раз
Ссылка на сам оридж вот: Вербицкий
ПисьмоЗдравствуй, дорогой мой друг!
О, как я долго пытался начать его, это письмо. Ты не представляешь, сколько я перевел бумаги, разоритель! Нет, ну, разумеется, я шучу – ты не виноват в том, что я двух слов связать не могу, даже просто поздороваться. Я не знаю, как это следует объяснять – отвратительными оценками по литературе в школе, как следствие проваленных сочинений, или же ненормально сильным стеснением, охватывающим меня, как только я брался за ручку. Ты, наверное, думаешь «что за бред он несет», верно? Но мне, правда, было стыдно. При чем когда я не писал, мне было стыдно не меньше. Этот стыд просто выедал меня изнутри – знаешь, залезал в меня и выворачивал руки, кусал суставы пальцев и щекотал душу. Ощущение был именно таким, я нисколько не преувеличиваю, зуб даю!..
Так или иначе – я не мог не написать, но и написать просто так тоже не мог. Одна лишь фраза «Здравствуй, дорогой мой друг!» - это череда долгих и бессонных ночей, уничтоженной бумаги и одной сломанной со злости ручки. К чему я это говорю? Ну а что еще писать в письме? Наверное, что-то другое – но вот я уже написал «Здравствуй, дорогой мой друг!» и зверь внутри меня снова хватает меня за руки, только теперь я не могу отнять ручки от листа.
Да, я думаю это достойное начало для таково странного письма.… Заранее прости за весь тот бред, что я понаписал тут. А еще за почерк – со временем он стал еще хуже, чем был в школе, правда?
Как твоя жизнь? Не усмехайся сейчас, я спрашиваю абсолютно искренне, а не потому что так надо. Я решил, хотя бы в этом письме быть честным с тобой и с самим собой. Сколько мы уже не виделись, сколько лет прошло с тех пор, как я покинул наш город? Мне до сих пор не верится, что целых шесть лет мы не виделись. Шесть лет. Я никогда раньше не думал, что шесть лет жизни – это так много. Раньше они казались меньше.
Раньше.
Ты, наверное, жутко зол на меня за то, что я так неожиданно сбежал, ничего не объяснив? Зол, я не сомневаюсь, я знаю – я сам себя иногда ненавижу за это. Но пойми меня: если бы я хоть как-то обозначил тогда свое желание исчезнуть, я бы не смог уйти. Ты бы меня не отпустил, даже если бы молча кивнул на мои слова прощания. Поймешь? Я думаю, поймешь, ты всегда меня понимал лучше меня самого. И все же, я прошу прощения. Я поступил… малодушно? Я поступил так, потому что мне это было нужно – потому что, как раньше быть не могло, только притворяться, а от этого мне становилось душно и не по себе. Я понимал, что поступаю неправильно. Но с другой стороны все было тоже неправильно. Остаться или уйти. Сейчас я вижу, что нужно было просто поговорить. Ты бы понял, я бы смог. Но чтобы мозги заработали – потребовалось целых шесть лет потратить на бездумное скитание по городам.
Знаешь, в этом есть своя романтика. Я был в Львове, в Одессе – и целых полтора года в Улан-Удэ. Мне нравилось. Красиво, там везде мне казалось очень красиво. Я быстро сходился с людьми, у меня даже появлялись свои «друзья», обычно – довольно полезные люди, ну – ты же меня знаешь.
А еще у меня должен был родиться ребенок. Мой. Но не родился. Возможно, его несостоявшаяся мать, моя очередная подружка за эти странные шесть лет, была права, когда решалась на аборт. Хоть я и заверял, что женюсь на ней, кому я нужен. Только тебе, верно, дружище? Но это я не в тему…
Я ведь серьезно был готов жениться. Хоть и не помнил наверняка ее имени – путал, называл ее Жанной, а вместо какого имени – вот, опять не припомнить. Ты представляешь меня отцом? А я представляю. Тогда представлял. Думал, что мальчик будет, хотел в честь тебя назвать. Почему в честь тебя – придумать, правда, не смог. Какой-то мазохистский прием, не находишь? Только чтобы помнить и не забыть, и каждый раз, смотря на сына, невольно вспоминать тебя и стыдиться, и снова чувствовать, как трогает душу чужая рука, и понимать, что пора написать письмо.… Как думаешь – я так хотел подтолкнуть себя на скорейшее сближение с тобой? Или я просто слишком много думаю?..
У меня в голове целый муравейник мыслей, каждая куда-то спешит, наталкиваясь на другую, наступая на следующую и упираясь в какую-нибудь очередную, теряя первоначальную траекторию и сбивая последовательность. А когда я пишу и пытаюсь схватить хотя бы одного муравьишку – начинается паника. Они все бегут от меня, будто я разоряю их дом, рассыпаются, щекочут позвоночник и скачут по бумаге, оставляя сумасшедшую цепочку следов-слов. Когда я учился в школе – муравейник этот был мельче. Настолько мельче и не заметней, что я даже не мог дать ему определение, кроме простого – мозги. Но теперь, когда у меня в голове целое поселение живых и двигающихся существ, я знаю, что это мысли. Потому что мозг – это же просто склизкое вещество, аккумулятор организма… материнская плата для человеческой системы. Помнишь, он совсем никуда не бежит, ничего не чувствует, не рассыпается подобно хрупкому куличику из иссушенного песка, он разве что течет.… Да, ты правильно понял, я говорю про смерть Оксаны. Тогда и раньше, знаешь, как я вспоминал этот случай? Я бледнел и трясся, будто мне очень холодно, и издевался над собой, изводя жалкими потугами перестать думать. Но от этого хотелось думать сильней, и только красочней я все видел. А сейчас как-то спокойней стало. Старею? Ну, еще бы – каких-то два года и стукнет мне тридцатник. Ха-ха, даже не верится.… Немного страшно, вроде бы в тридцать лет пора уже чем-то хвастаться, что-то рассказывать о своих достижениях своему ребенку, утыкаться в затылок жены, засыпая, и копить деньги на зубные протезы, верно? Почему мы с тобой такие не правильные, брат? Почему мы не можем выполнить даже минимума самой обычной жизни? А может быть - зря я говорю «мы»? Может, у тебя все стало по-человечески, без меня-то? Почему-то, мне так не хочется об этом думать: я эгоист, ненавистный самому себе эгоист, но хотя бы сейчас, пока я пишу это письмо, пусть мы будем, как раньше и всегда, вместе делить самое трогательное местоимение.
Но я опять отвлекаюсь. Оксаны, да, о ней я говорил.… Я помню, как меня по лицу треснул ветер, когда я наклонился над парапетом и посмотрел вниз. Это было самым ярким впечатлением: секунда - и вот она исчезает, неуклюже проваливаясь назад. Я, кажется, пытался ее поймать – чисто на автомате поднял руку. И в следующую секунду мы с тобой бежим к парапету, хоть и стояли от него в двух шагах, но мне казалось, что я почти не двигаюсь, когда как сам парапет мрачным изваянием становился все дальше и неприступней. Будто скала. А потом, как только я наклонился, мне в лицо ударился ветер. И как назло на вдохе: против воли, он заполнил меня воздухом, словно воздушный шарик надул из моей головы, а глаза закрылись от слез. Это были самые грязные в мире слезы – с ними я выдыхал ненужный воздух, ужас и страх, выдавливал занесенный ветром ссор и песок. И только потом увидел ее. Тогда мне казалось, что эта чернильная лужица у ее головы так сияет и блистает из-за фонарного света. Казалось, будто она живая, и движется, и будто дышит, в отличие от самой Оксаны. А вот теперь я думаю – что это мысли выползали и разбегались. Что скажешь? Если так, то мой рассказ про разоренный муравейник совсем не так уж и ужасен, хе-хе…
Прости меня – убегать уже тогда, было невероятно глупо. А потом начался тот ужас, который я натворил. За двоих натворил – только меня мучил растущий и набирающийся сил зверь внутри меня, а тебя – просто все. И вот тут со мной происходит самое отвратительное, что только можно вообразить.
Самое обидное – мысли, наконец, прекращают бегать, а послушно подставляются и даются мне в руки. Но мне так не хочется их брать. Мне не стыдно – мне чертовски больно, настолько, что хочется завопить до сорванного горла, ударить кулаком стекло, чтобы он заискрился от острых и блестящих осколков. Хочется сделать себе больно-больно, только для того, чтобы перебить ту боль. Чтобы отвлечься, и, наконец, сказать, что я метался в кровати, плакал и боялся, что ты не выдержишь и все расскажешь. Что я так малодушно сомневался в тебе и злился на тебя за это, хотя сам тебя и подставил. А потом я нашел для себя дешевый, но очень качественный наркотик – сплетни. О, уверяю, если бы человек научился управлять развитием и силой сплетни, он был бы самым успешным продавцом абсолютного наркотического экстаза. Слова и чужие самые отвратительные домыслы – так приятно в них верить, чувствовать свое превосходство, смаковать вкус «всезнания». Мои насекомые только начали расти и появляться – в конце концов, нам было всего восемнадцать, сосунки! – а я их уже кормил и тешил этой грязью. Может быть, поэтому они теперь такие ненормальные?
Я поверил, что ты проклял Оксану.
Я в это поверил, представляешь? В любимую присказку нашей школы – колдун, он колдун, чего ты с ним связался, не поворачивайся спиной, не пей из его посуды, нет, нет, нет….
Как же сильно я хотел перестать быть виноватым. Я толкнул, я заставил тебя убежать от парапета. Я держал в руках твое лицо, я лихорадочно размазывал солеными разводами твои слезы, будто пытался сделать вид, что их нет, а значит все хорошо. Я говорил: «Забудь. Не было нас тут. Понял меня?!» Я ловил твои судорожные кивки ладонями, липкую и теплую влагу из пота и слез пальцами. И я поверил всем, что ты ее проклял. Это самый глупый мой поступок, за который мне безумно больно.
Эх, ну вот, ручка почти закончилась, пасту еле видно…Знак свыше, что пора заканчивать?
(написано жирно, другим цветом)
P.S. Я не знаю, сказал ли все, что хотел сказать – сейчас у меня жутко щиплет и колит глаза – знаешь, я не спал уже вторые сутки. Чувствую себя страусом. Тем самым, из Африки. Будто головой, в песок, да поглубже так. Вот и выходит, что во мне – жуткое чудовище, а в голове – дюны песка. Он сыпется, сыпется – и я вместе с ним. Даже глазам плохо – песок с той стороны головы на них осел, поэтому мне так тяжело с ними управиться. Я не больной, нет, у меня даже справка есть – на работе была нужна.
Я просто устал. А письмо меня добило – либо я сейчас прощаюсь и запечатываю его, либо просто засыпаю, чтобы наутро перечитать и разорвать листок в клочья. А это уже никуда не годиться, сколько же можно тратить бумаги??
Не очень выходит шутить, да? Поэтому просто заканчиваю. Спасибо, что прочитал это, я же знаю, ты не разорвешь это письмо. Я тебя знаю.
Я.
@темы: Библиотека моего притона, ориджи других авторов, семейное ^__^, подарки мне-мне-мне
-
-
25.11.2009 в 00:17-
-
25.11.2009 в 00:23-
-
25.11.2009 в 00:28Рыж у меня и впрямь бесподобный - абсолютно согласна
-
-
25.11.2009 в 00:35-
-
25.11.2009 в 00:46*побежала читать*
Маааксим
-
-
25.11.2009 в 00:54-
-
25.11.2009 в 01:08тискипальцы*-
-
25.11.2009 в 01:10-
-
25.11.2009 в 01:14Хоть и не помнил наверняка ее имени – путал, называл ее Жанной, а вместо какого имени – вот, опять не припомнить Максу я уже сказала, это гениальный момент, настолько четко и ясно показывающий значимость Вербицкого, что в предательство просто не верится, но оно есть и в этом тоже наша повседневность.
я говорю про смерть Оксаны.
Почему мы с тобой такие не правильные, брат? Брат. Браааат. Убейте меня, но я прочла то, что прочла.
А потом, как только я наклонился, мне в лицо ударился ветер. И как назло на вдохе: против воли, он заполнил меня воздухом вот эта пустота, наполнившая Тёму в этот момент охватывает моментально
Я поверил, что ты проклял Оксану.
Я в это поверил, представляешь? В любимую присказку нашей школы – колдун, он колдун, чего ты с ним связался, не поворачивайся спиной, не пей из его посуды, нет, нет, нет…. такое предательство... но Вербицкий простил бы, да?..
это письмо... мне очень жаль, что сохранилось только оно, но наверное и правильно... невероятную глубину, не знаю, объем, остроту (или это слишком пошлое определение)... какие-то мысли здесь есть, те, которые пронесутся в голове Артема (черт, я правильно помню его имя?),когда он поймет, что это письмо и другие письма никогда не будут прочитаны... и не стоило так тянуть....
-
-
25.11.2009 в 01:23-
-
25.11.2009 в 10:49Как бэ, запоздалое, от автора)
История создания Вербицкого была довольно сложной. Самый первый вариант рассказывал о будущих Вербицком и Зотове. В первоначальном вариате Вербицкого звали Олегом, и в отличие от итового результата, в первом варианте не называлась его фамилия) Но сначала они были абсолютно противоположны тем образам, что получились в итоге. Вербицкий был тихим, молчаливым, гипер-спокойным и отрешенным ребенком, будто бы каким-то сонным, а вот Зотов, который перевелся к ним с пятого класса, был зажигалочкой, активным и всеми любимым ребенком, вечно лазящим где только не попадя. Он и начал дружбу с Вербицким, почти насильно. Вот. Первоначальная история была несколько бредодетализирована моментом случайной смерти Оксаны - о которой и упоминалось в письме^^"""
Тут другие герои, ребят, в этом письме. Я к тому - что не стоит это как-то отожествлять с окончательным варинатом Вербицкого, на то он и окончательный.
После того, как я разочаровался в первоначальном варианте, я пытался написать в другом доке его же по другому, потом создал третий док, и, параллельно с написанием второго варианта первоначальной версии, я писал письма. Их было четыре, считая небольшую записку, которую Зотов написал, но так и не отдал Вербицкому, уезжая из города. Потом я конкретно психанул - снес нафиг оба варианта первоначальной версии, уставился на письмах, и начал методично убивать строчку за строчкой. Фактически, из трех писем я создал одно, напихав в основное понравившееся строчки из остальных. Трусливо решив исправить все потом, я удалил последнюю записку, рассудив, что она позорна, должна быть в конце, очень сильной - поэтому и написать ее я должен в конце... и тогда я решил предпринять последннюю попытку написать саму историю - создал четвертый док, и застрочил ту версию Вербицкого, которую и утвердил в итоге, специально все переворачивая вверх дном, ежели задумывал вначале - это видимо помогло)...
Я все еще хотел вставить письма, вставочками, ближе к концу. Я даже написал записку - но конец мне показался слишком ангстовым и жутким, поэтому я нахрен опять все снес - уже пятый док
Этот кусок письма сохранился просто ЧУДОМ! Я... я был удивлен)... к чему я все это описал... посто, чтобы было понятно, что тут другие ребята, и другая история. Вот)
Спасибо всем огромное, Адри - тебе особенно) Отвечу еще чуть позже.
-
-
25.11.2009 в 15:13-
-
25.11.2009 в 16:03Спасибо - мне оч приятно^^
-
-
25.11.2009 в 17:00-
-
25.11.2009 в 17:09-
-
25.11.2009 в 17:28-
-
25.11.2009 в 20:35-
-
25.11.2009 в 20:48-
-
26.11.2009 в 20:04