я ваще не понимаю, как вы там живёте... (с)
"Картину репина не ждали", но таки она нарисовалась
Название: "Сказки Севера"
Автор: Maxim
Бета: Ирис
Жанр: романс, сказка
Рейтинг: R
Посвящение: прекрасной Tati
Начало: Сказки Севера 1 и 2
читать дальшеЗакат окрасит в цвет оранжевый
Бесцветность за твоим окном.
Ты меня, мой друг, не спрашивай,
Что и так известно нам давно.
Как же я буду теперь оправдываться? Как?..
Совсем недавно я уже задавался этим вопросом. Просыпаться в постели повелителя хорошо, уютно. Я бы сказал – правильно, но это не так, ведь то, что я здесь – всего лишь шутка судьбы; другое тело, стройное и гибкое, привык держать владыка в своих объятиях, прижимая крепко к груди, будто сокровище.
Я любуюсь спящим и в который раз спрашиваю себя, а знает ли он всю правду про болезнь Нарифа? Знает ли он, кто виноват, кто тот злодей, что чуть не погубил юного наложника?
В памяти всплывает непрошенный образ. Да, красив, но не в том его секрет. Нариф всегда был исполнен страсти и огня, да он и есть огонь – переменчивый, стремительный, непостоянный. Когда-то господин назвал его совершенством…
Не ведал я, что столько боли могут причинить слова.
Закрываю глаза, пытаясь снова погрузиться в сон. Но стуком крови в висках отзывается воспоминание о том дне, когда заболел любимый наложник. Тогда я с утра сломал лютню и ждал наказания, но, вопреки моим опасениям, вечер, казалось, не готовил новых напастей. Повелитель не бранил меня, хотя старый евнух долго, распаляясь и потрясая длинной крашеной бородой, описывал тяжесть моего проступка.
- Лютня – это не беда, – сказал тогда повелитель. - Бывают и страшнее беды. - Он улыбнулся мне.
- Страшнее? Какие, мой господин? – Жара уже совсем меня убила. Мне было все равно. Или так играл пьяный напиток, что милосердно дал мне кто-то из челяди, не знаю.
Глаза повелителя стали грустны. Он долго на меня смотрел.
- Тебе здесь плохо, мой северный цветок? – вопрос застал врасплох. Как и прикосновение его руки к щеке. Что тут скажешь?
- Я счастлив служить тебе, повелитель.
- Ты врешь, – прозвучало спокойно и грустно. Он откинулся на шелковые подушки, прикрыл глаза. В тот момент он показался мне очень усталым, почти таким же, как я. Но разве есть нам дело до забот друг друга? У повелителя целая страна, а у меня невыносимая жара да трещинка на губе, и раздавленная, как переспелая ягода, гордость.
- Позвать танцоров, мой повелитель? – ненавистный мне евнух согнулся пополам, подметая пол длинной бородой. Танцоры… Гибкие юные тела, обещание безумной ночи. Их танцы описывают саму жизнь. Даже нет, не ее. Они показывают ее так, какой она должна быть: в зарослях дикого винограда, в песнях, в любви, в опьяняющей близости молодого и гибкого тела рядом.
Что лучше могу предложить я с моими неумелыми сказками?
Повелитель приказал позвать танцоров, но меня не отослал. Ждал чего-то. Его рука заблудилась в моих волосах. Случайное касание шелковых одежд – и плечо горит, будто на мне все-таки поставили клеймо. Любимая игрушка. Так почему ж это клеймо не довершат его губы? Или мне суждена участь стареющего сказочника при дворе? Незавидная судьба. Да и сомневаюсь, что продержусь столько.
- Хочешь историю, мой повелитель? – я с трудом заставил себя посмотреть ему в глаза, дерзнув нарушить молчание. Он ответил на взгляд – сверху вниз, как обычно. Я готов был услышать «нет». Мне казалось, что я слышу его постоянно, особенно последние месяцы, непереносимые, удушающие. Месяцы солнца, месяцы лета.
- Расскажи, раз есть, что сказать, – холодное прикосновение перстня к щеке. Я дотронулся до него губами в благодарность за мимолетную ласку. Говорят, когда-то повелителю в знак любви подарила это кольцо заморская королева, но мало ли что говорят. Повелитель прекрасен, почему бы заморским красавицам не дарить ему колец?
- Где-то далеко отсюда лежит северная пустыня. Бескрайняя, холодная пустошь…
- Многообещающее начало, - смех господина показался мне очень обидным.
Я замолк на мгновение, с трудом заставляя себя продолжить.
- Очень холодная… - В моем голосе явственно ощущалась дрожь.
«Не гони меня. Пожалуйста», - вот, что было написано на моем лице. Не гони. Готов коснуться губами края шелковых одежд. Не гони.
Господин медлил, неторопливо смакуя дурманящее варево кальяна. До сих пор не понимаю радости этой привычки – лишь горечь и кашель. А у меня слова будто застряли в горле. И ведь решит, что насмехаюсь, быть беде…
- Очень холодная? – наконец, переспросил он. - Раз так, продолжай, - голос прозвучал сурово, но улыбались морщинки в уголках его глаз. Я сразу почувствовал себя бодрее.
- Очень, мой повелитель. Настолько холодная, что караванам приходилось прорубать свой путь через бескрайние льды. Карты были неточны. Удача - переменчива.
- Тогда что же влекло туда людей? Золото?
- И золото тоже, мой повелитель. Но большинство… Их вела мечта.
- Мечта? Так глупо и наивно.
- Зато искренне и благородно, – я протестующе поднял руку, не принимая никаких возражений. Характерный жест жителя северных земель. И я знаю, повелитель меня понял. Но все равно не прогнал. Чудо. Почти как тогда, в первый раз.
- Людей вела мечта. Легенда о далеком материке, где текут ручьи с серебряной водой, где нет государств и вечное лето. Там край мироздания, там, в серебряном дворце с хрустальным балконом живет создатель всего. Или кто-то еще, очень мудрый.
- Кто-то еще? – повелитель приподнял недоверчиво бровь.
Я мучительно покраснел.
- Ну… Друг или брат Создателя. Сподвижник.
- Забавно. Ты уверен, что хорошо все помнишь?
- Уверен, повелитель, просто это очень старая история. Она прошла через века, и никто теперь точно не скажет, что за великий обитал в том дворце. Известно только, что был он очень мудр и знал ответ на любой вопрос. И был несчастлив.
- Несчастная любовь?
Я вздохнул.
- Нет, мой повелитель. Но вечность, она ведь утомительна. Разве не так?
Повелитель промолчал, и я продолжил.
- Многие стремились добраться туда, но мало кто возвращался. Некоторые обретали золото, некоторые любовь, а некоторые теряли все в походе за неизвестностью. Возможно, легенда бы навсегда осталась легендой, не вмешайся случай. Ведь именно случай сталкивает тех, кому свидеться иначе не суждено.
- Например, нас с тобой?
Я кивнул через силу. В памяти всплыло утро перед боем, последний восход моей свободы, но я продолжил:
- Так случилось и с горшечником Зигом. Он жил в большом южном городе, служил в подмастерьях у знаменитого мастера, товар которого славился прочностью и был так звонок, будто добавлялось еще что-то неведомое в податливую глину.
Зиг был мечтателем. Больше, казалось, ничто не выделяло среди сверстников конопатого увальня с несуразными руками и большой головой. Впрочем, у него была заразительная улыбка и блестящие, пусть и глубоко посаженные темные глаза. Не красавец, но к такому приятно подойти и поинтересоваться между делом:
- По здорову ли, Зиг? Как жизнь, парень? - и в ответ получить искреннюю радость и душевный разговор.
Только смущала добрых людей страсть Зига ко всяким небылицам да байкам: то он про летающие корабли грезил, то про зачарованные замки.
Зигу уже было двадцать пять, а все равно казался мальчишкой. Он не знал ни злобы, ни обычной человеческой зависти, потому что не имел в жизни никакой страсти, кроме своих фантазий. Вроде и пожалеть такого чудака можно, но не внушал Зиг почему-то жалости. Он не тужил и не роптал, так и жил бы себе тихо, проверяя на мелодичность перезвон горшков, но случилось в их края забрести одинокому сказочнику с… - я смущенно осекся.
- С лютней? – повелитель чуть не подавился халвой. – Какая веселая сказка. И ведь точно теперь не забуду приказать, чтобы выдали тебе новую.
Я проклял свой длинный язык, мысленно желая себе провалиться сквозь землю.
- Ему бы плетей выдать, светлейший господин, - вмешался тут наглый евнух. Доверенное лицо, советник… Но получит он сполна плетей, о которых просил для меня, за свою дерзость. А я обрету нового могущественного врага.
Резкие слова сбили с мысли, но я, видя, что господин готов разгневаться, поторопился продолжить:
- Да, сказочник, который извлекал из лютни волшебную мелодию. Он спел длинную песню о Крае Земного, где в высокой башне страдал от одиночества тысячелетний мудрец. Рассказал про волшебные реки, каждый день меняющие свое русло, про золотые горы и бесценные сокровища, которые ждут достигших цели счастливчиков. Только не нужны были Зигу сокровища, покорил его нежный, как заморский шелк, голос певца да взгляд отрешенный карий с золотой искоркой у зрачка. Зиг не знал никогда ненависти, было чуждо ему тщеславие, но и любви он не знал. Напрасно темнокосая швея Лелла улыбалась ему томно, да ходила мимо, дразня тонким станом и высокой грудью. Напрасно вздыхал мальчишка-акробат, что показывал зевакам трюки за медяки на соседней улице. Зиг будто и не помышлял о таком. А теперь… Смотрел он на приблудного певца, слушал грустные слова искусной песни, а внутри что-то просыпалось – молодое, буйное, жаждущее. И манить вдруг стали далекие страны, тесными показались стены родной мастерской.
Долго играл и пел сказитель. Наконец, подошла к концу его история. Как и положено, рассказчику поднесли мед и угощение, только не притронулся почти ни к чему певец, начал неторопливо собираться в дорогу.
- Подожди, - сказал ему тогда Зиг. – Вот ты поешь про сказочные дали и невиданные вещи, что даже во снах не случаются. Но много ли ты видел чудес сам?
Сказочник улыбнулся ему, казалось, вопрос его совершенно не удивил.
- Я был среди тех, кто искал Мудреца.
- И нашел? – Зиг спросил так, будто и впрямь каждому слову верил, а люди кругом улыбались, глядя на них.
- Думал, что нашел. Обманулся, - певец погладил тонкой рукой футляр, в который бережно уложил лютню, перекинул ремень через плечо и уже собирался уходить. Замешкался было, словно хотел еще что-то сказать, но так и ушел, оставив после себя прохладный ночной воздух, проскользнувший в открытую дверь. Зиг остался. Только враз будто потемнело в мастерской, как очаг приветливый пригасили. Умен был парень, быстро понял, что все дело в глазах с золотой искоркой да во вполне реально случившемся чуде: какие уж тут волшебные замки, когда впервые хочется любить. Бросился он догонять сказочника, решившись попроситься в попутчики – куда угодно, хоть на самый край сущего, лишь бы и дальше у огня его песни слушать.
Спросил он людей на улице, купцов, торговавших в соседней лавке, стражников на воротах – будто исчез певец. Или вовсе его не было. Сжалось от тоски сердце Зига, выбежал он искать на дорогу. Идти уже хотелось, куда глаза глядят, но лишь бы прочь из города.
- Я дожидался тебя, - услышал он вдруг голос, будто сама ночь с ним заговорила. Глянул – сидит на камне путник, закутанный в темный плащ. Присмотрелся Зиг внимательно, вроде не обманул слух, и впрямь перед ним певец, что так в сердце запал. Только одно смутило парня: был тот камень, что сказитель как скамью использовал, особым дорожным знаком, на котором имя города выбито. Заложил его сам Основатель. Почитаемое место, уважение к нему надо бы иметь.
- Не попирай ногами имя нашего города, сказочник. Лучше спускайся ко мне и пойдем дальше вместе.
Не стал спорить с ним певец, легко соскочил на землю – у Зига даже сердце дрогнуло, думал, ушибется.
- Что ж, пойдем. Давно у меня не было товарища. Вижу, хорошо ты в дорогу собрался. - Из-под капюшона было видать только изящную линию подбородка, да лукавый изгиб тонких губ, но все равно понял Зиг, что насмехается над ним сказитель. Зачесались у парня кулаки – только как же такого ударишь? Враз дух перешибить. Пришлось усмирить молодецкий нрав, да и прав был обретенный попутчик: выбежал за ним Зиг в одной рубахе да простых лаптях. Ни плаща, ни котомки. Даже ножа с собой не захватил, чтобы от зверя ночного оборониться. Покраснел Зиг, взгляд потупил.
- Ничего, наживем все в пути, - пробурчал неуверенно.
Сказочник рассмеялся:
- В тех краях, куда мы пойдем, люди не особенно щедры к чужестранцам, но да ты ведь везде свой. Слышал я про тебя – весь город любит, а за что – никто и внятно рассказать не может.
- Врут все, - буркнул Зиг.
И пошли они дальше вместе.
Долго тянулась мощеная камнем дорога, попадались на пути люди разные: и хорошие, и не очень. Сбил однажды в кровь костяшки Зиг, заступаясь за товарища. Зато смог разжиться у обидчика и ножом, и плащом – пусть будет рад, что живым отпустили, а ведь очень хотелось Зигу свернуть негодяю шею, когда понял его мысли темные.
- Хороший ты, Зиг. Добрый, - смеялся сказочник потом.
- А тебе не по нраву? – спросил Зиг, оттирая кровь с ладоней. По сравнению с мягким смехом певца собственный голос казался ему грубым и неуместным.
- Отчего же. Весьма по нраву, - улыбнулся сказитель, пряча взгляд. – Зайдем в тот город, что на холме?
Зиг было открыл рот, хотел спросить прямо: «По нраву - люб значит, или просто готов попутчиком терпеть?», - но не осмелился. Кивнул только, мол, согласен.
И пришли они в Город-на-Горе. Понравились Зигу белые дома да узкие улочки, карабкающиеся вверх. Подивился он крашеным в зеленое ставням: не сплошные, с прорезями, и даже днем во всех домах окна закрыты.
- Так жители спасаются от солнца, жаркое оно тут днем, - пояснил сказочник и, следуя традиции, свернул в первый же трактир на окраине.
В трактире было шумно: рекой лился местный терпкий мед, пьяный смех отражался от стен, кто-то уже спал, опустивши голову на стол, а хромоногий, бандитского вида пес доедал под столом объедки.
- Недоброе место, - озвучил и без того ясную картину Зиг. – Пойдем на другой двор искать ночлега?
Певец усмехнулся:
- А вдруг станет доброе? Хотя тебе судить, ты же у нас добрый человек.
- А ты будто недобрый, – фыркнул Зиг.
- Я? Так уж вышло, - певец, как уже было заведено, уселся на пороге, расчехляя лютню. – Мне много повидать довелось. И я так тебя скажу: иная людская доброта хуже зла бывает. Ну а зло… Оно милосерднее порой.
- Это как же так, сказочник? Какое оно тогда зло? – бывший горшечник внимательно посмотрел на товарища, не понимая. Уже много недель шли они вместе, а все равно оставалось загадкой, что скрывал взгляд с золотой искоркой. Видно же было: юноша из зажиточной семьи, если не из богатой… Что же понесло его в дорогу?
- А вот такое вот зло, - ответил сказочник. – Самое обыкновенное. – И заиграл свою мелодию, низко склонившись над лютней, будто пытаясь разглядеть историю в потревоженных нитях струн.
Зиг вздохнул. Был он действительно хорошим парнем, башковитым, только понимал ясно: не вести ему никогда со сказочником равного разговору. Другой он. Будто из другой глины – белой, что бывает только высоко в горах, а Зиг из той, красной, что можно найти только в низинах. Не получить хорошей посуды, если их смешать – говаривал ему мастер. Только разве должен быть он всегда прав?
А народ в таверне тем временем постепенно замолкал, стал прислушиваться к словам песни, Зиг тоже прислушался: сказочник пел про любовь. Про несчастную, как водится.
Вроде все было на сей раз просто: он - добрый рыцарь, а она жестокая красавица, его не дождалась. Вернее, вышла на крыльцо, долго смотрела ему в глаза, а потом сказала, что он не тот, кого она ждала и кого обещала любить. Что тут скажешь… Война меняет людей, подвиги меняют людей, а что их не меняет? Зиг про себя осудил красавицу и уже думал, как будет, смущаясь и запинаясь, говорить об этом сказочнику – тот всегда спрашивал его, как легла на душу новая песня – но вдруг в почтительной тишине раздался резкий смех, с грохотом отлетел отброшенный стул.
Зиг вздрогнул, но не удивился и не испугался: трактир набит пьяными, многие совсем разбойницкого вида – чего еще ждать?
А сказочник, будто вовсе не услышал, доиграл до конца, затем, как и много раз до этого стал собираться, бережно укладывая в футляр свой звонкий инструмент. Зиг поднялся следом, думая поскорее увести его из дурного места. Рассудил парень, что лучше уж на улице остаться, чем искать приюта там, где беда мерещится. Если видишь уже тень от ее крыльев, чуешь холодное дыхание - зачем гневить судьбу? Всегда можно найти добрых людей, которые и приютят, и советом помогут.
«Измени свою дорогу, путник, если боишься, что дорога изменит тебя», - любил повторять сказочник. Знал Зиг, что уговорить его, бесстрашного, будет сложно, но надеялся, что найдет слова, ибо тяжко вдруг на сердце стало, сил нет. Только поздно решился он коснуться плеча сказочника, обратившись к нему с тихой просьбой – заглушил его слова резкий окрик.
- Эй, сказитель! – голос говорившего был хриплым, как у старой вороны. Это он смеялся, не дослушав куплет. – Почему мне так знаком твой лживый сладкий голос?
Улыбнулся сказочник, будто не слова грубые, а похвалу услышал, ответил скромно:
- Не так сладок мой голос, как мед богов. Прости, если моя песня оскорбила твой слух, почтенный горожанин.
И не было в его словах насмешки, хотя говорил он их трясущемуся пьянчуге, борода которого была в столь кошмарном состоянии – в пору остричь такой срам. Да и стоять-то несчастный мог, казалось, только держась за край стола.
- Не так сладок мед, как иная ложь, - возразил пьяница. - Узнал я тебя… Якоб. Что теперь делать будешь?
Встрепенулся Зиг. Никогда не слышал он имени певца, сколько не выспрашивал. Дивился лишь: как заслужить славу песнями, если, чье имя восхвалять, никто не знает? Только не нужна, казалось, была сказочнику слава, пусть во многих трактирах звучали из чужих уст его песни и сказки.
- И тебе поздорову, Ахмет, - ответил сказочник. Как не старался стоявший рядом Зиг, не мог он понять ни выражения его лица, ни чувства, с которым отвечал он незнакомцу. Да и было на то мало времени. Неизвестный бродяга, названный Ахметом, будто проснулся, заслышав свое имя.
- И это все, что есть тебе сказать? – его голос неожиданно окреп. Уже не так он походил на жалкого оборванца, отдавшего за зелье последние гроши. - Не ждал я этой встречи. Мечтал… грезил. Пил. Хорош я стал?
- Не мне судить, Ахмет. Ты сам выбрал свою судьбу, а я свою, не по пути нам теперь. Прощай.
- Стой! – Зига поразила властность, с которой было произнесено одно лишь слово, словно опустившемуся пьянчуге приходилось когда-то повелевать, и не привык он слышать отказа. Сказитель остановился. Медленно обернулся, будто позволяя лучше себя рассмотреть.
- Якоб… - глаза пьяницы вновь совсем пустыми сделались, но, казалось, ловил он какую-то мысль ускользающую или далекое воспоминание. Его голова чуть тряслась, пальцы теребили край выщербленного стола: наверняка много жизней унесли ножи, оставившие те зарубки. - Знаешь ведь, не отпущу… - то ли всхлип послышался, то ли просто сорвался его пропитый голос.
Но сжалось сердце Зига от жалости, и не ждал он того, что последовало. Пьяница бросился вдруг, внезапно, как безумный, Зиг едва успел перехватить его в прыжке.
– Убью! – все еще кричал тот, когда они уже катились вместе по полу.
Болью раскололась голова Зига, в глазах на миг потемнело – невероятной силы оказался соперник, никак не удавалось его сбросить. Быстро был повержен Зиг, даже не пытался он оторвать цепкие пальцы от своего горла – просто не отпускал убийцу, давая сказочнику бесценные минуты, чтобы скрыться, в лицо дикое смотрел, совсем близко оно было. Налитые кровью глаза, искривленный рот… Неужто вправду безумец, и будет рвать голыми руками, только бы до сказителя добраться? Как стальной обруч обвился вокруг шеи Зига, не вздохнуть. Но не мог он просить пощады, знал, что если подведет, не жить тогда сладкоголосому певцу, значит, и ему смысла жить нет. Уж почти померк в последний раз свет в его глазах, когда вдруг прекратилось все.
Лишь вытащенный из петли может знать, какой вкус у воздуха, так его познал и Зиг. От кашля сводило горло, но он дышал крупными глотками, захлебываясь.
- Тише ты, торопливый, - пробурчал пьяница. – Он сидел рядом, на грязном дощатом полу, и смотрел внимательно. Зиг не помнил, как закончилась их смертельная схватка, как не смог больше его держать. Да и чего держать, если вот, сидит рядом, не уходит. Пьет что-то из большой кружки… Принесли ему, или Зиг в беспамятстве был, даже отлучку не заметил. Попробовал пошевелиться парень – тяжело, будто телегой переехали. Язык вовсе ворочался с трудом, но спросил все же:
- Почему не убил?
- А ты почему так плохо защищался?
Помолчали еще. Странное было дело, не держал Зиг зла совсем, и про то, куда певец пропал, спрашивать не хотелось, как оцепенение напало: ведь только что сам мог душегубом стать, окажись пьяница Ахмет слабее. Любовь любовью, но грех такой ничем не смоешь.
- Я не убийца, - ответил ему Зиг.
- А я воином был. Не могу, когда не защищаются.
- Понятно.
Ясное дело, что для воина честь в поединке главное, только что же он свою в кабаке пропивал? Не привык Зиг в чужие дела влезать и жизни поучать, потому смолчал. Ждал, что Ахмет скажет, не просто же так он рядом остался, даже обидчика своего, сказочника, преследовать не стал.
- Ты любишь его. – Не вопрос прозвучал, потому и не ответил Зиг, только взгляд отвел. – А знаешь ли ты его, глупец? - Теперь вопрос. Как удар наотмашь, прямо в цель, режет по живому, уж лучше бы нож всадил. И видно ведь, что известен ответ. Покачал головой парень.
- Ты будто знаешь.
- Знаю. Как не знать того, кто жизни лишил?
- Больно жив ты для жизни лишенного, - пробурчал Зиг, хотя понимал, к чему тот ведет. Не представить ему было, как можно испытать любовь сказочника, а потом лишиться. Разве есть смысл жить после? Для чего?
- Вижу, не понял ты меня, юноша. Садись со мной за стол, я налью тебе вина. Расскажу, что было, а ты сам решишь – отправить негодяя в петлю или защищать дальше. Ведь ждет где-то тебя, поди, - пьяница протянул руку, помогая Зигу подняться, но Зиг руки не принял, только глянул удивленно: пусть и казался побитым жизнью бывший воин, но навряд ли был он старше тридцати годов, а говорил с Зигом так, словно старик с ребенком.
И тихо почему-то стало в таверне, словно надоело людям осквернять тишину своими песнями и криками. Про драку все давно забыли.
Зиг с трудом поднялся и присел за ближайший стол. От вина отказался, хотя мучила его жажда. Не хотел он слушать никакого рассказа, но боялся, что незнакомец позовет стражу, и если сказочник в чем-то на самом деле виновен – схватят Зига как сообщника, а потом и до него доберутся.
- Говори, раз есть, что сказать.
- А ты слушай, раз боги наделили слухом, - пьяница сделал глоток вина. – Ты слышал, как он меня называл – Ахмет. Много других имен было, но неважно. Сейчас осталось только одно, каким меня звала мать. Считался я великим чародеем, потому что не ведал поражения ни в одном поединке. Многие мечтали быть у меня в учениках, но я позволял лишь любоваться своим искусством. Таков был уговор: я могу взять ученика, но только одного, достойнейшего, иначе потеряю все.
- С кем уговор? – спросил Зиг, захваченный историей. Даже вспомнились ему то время, когда внутри все замирало от желания верить в чудеса. Потом уже для него осталось всего одно чудо – сказочник.
- Есть далеко за белой пустыней, за высокими горами и бескрайними морями одно место. Там томится в высокой башне…
- Великий Мудрец? – закончил Зиг. Он без счету раз слышал эту историю от сказочника.
- Да. Я искал много лет и нашел его. И он исполнил мое желание: я с детства был слаб, но мечтал стать сильнейшим. Мудрец сказал мне, что только настоящее упорство могло заставить проделать такой путь, и подарил волшебную флейту.
- Флейту? Воину? – Зиг не поверил своим ушам.
- Да. Он сказал, что в тот день, когда я научусь извлекать из нее самую нежную мелодию, какую только приходилось слышать человеческому уху, ко мне придет истинная сила. И обучить своему воинскому искусству я смогу только так и только одного человека, которого посчитаю достойным, и который сохранит мой секрет: если про тайну станет известно многим, магия пропадет. Но передать свои знания я должен обязательно. И мой ученик тоже будет должен когда-нибудь так поступить.
- И ты нашел себе ученика.
- Сначала я научился играть на флейте. И понял великую мудрость, которую мне хотел поведать мудрец. Мой дар оказался теперь для меня бесполезен – я стал слишком ценить человеческую жизнь, чтобы отнять хоть одну. Мое воинское искусство было лишь данью красоте, как танцы. Иногда ко мне являлись сильные и свирепые воины, жаждущие сразиться. Некоторым я играл на флейте, некоторых убеждал. Мой меч покидал ножны, только когда у меня не оставалось другого выбора. Многие из моих бывших противников мечтали остаться у меня в учениках, но я всем отказывал. Пока не пришел он, тонкий юноша, с голосом сладким, каким не может быть сам дикий мед. Он назвался Якобом, сказал мне, что наслышан обо мне не только как о великом воине, но и как о великом музыканте, и просил милости передо мной сыграть и спеть. Я с радостью согласился. И пришел в восторг от виртуозной игры слов и образов, которые будто оживали передо мной. Когда он спел последнюю песню про моего Мудреца, я уже знал, что попрошу его остаться со мной. И он остался. Я стал его учить, полюбил как сына… – Пьяница Ахмет, до этого останавливавший рассказ лишь для того, чтобы перевести дух, тут потянулся за бутылкой.
Зиг не мешал. Он с замиранием сердца ждал продолжения, глядя, как текут тонкие ручейки вина по неряшливой бороде бывшего великого воина и музыканта.
- Якоб оказался хорошим учеником. Лучше, чем можно было даже мечтать - он превзошел учителя. Для него почти не осталось тайн в моем ремесле, кроме одной: он не знал ответа на последний вопрос, который я задал Мудрецу. Я спросил его, как мне узнать, достойным ли оказался мой ученик. И Мудрец ответил: «Он может не стать лучшим музыкантом на свете, но он должен быть благодарным учителю». И у меня не было сомнений в благодарности Якоба, пока однажды ночью он не исчез бесследно вместе с моей волшебной флейтой. Я пытался разыскивать его и выяснил, что он известный вор. Охотник за чудесами, как он сам себя называл. Горе и несчастье своей благородной семьи, которая когда-то подарила миру много мудрых правителей: теперь за голову их сына назначена награда во многих королевствах. И в нашем тоже. Я впал в отчаянье, черное, как самая темная бездна. Искать Якоба больше не имело смысла – в его руках флейта потеряла свою магию, а я потерял свою жизнь. Да, иногда во мне еще звучит ее музыка, но дар почти иссяк. Все, что я могу, это сохранить в пьяной драке жизнь влюбленному дурачку и ждать своей смерти, потому что воин не может сам лишить себя жизни. Уж лучше позор на этом свете, чем на том. Я не хочу держать ответ перед богами. – Ахмет замолчал, глядя на дно опустевшей кружки.
Молчал и Зиг, потому что не мог подобрать слова, в нем боролась любовь к сказочнику и негодование перед его неблагодарностью. И вспомнился почему-то старый горшечник, который столько лет делился с Зигом секретами своего ремесла, и которого тот так легко покинул.
- Якоб и тебя обманет, ученик горшечника, он не знает привязанностей, - казалось, Пьяница Ахмет читал его мысли.
- Откуда ты… - начал удивленный Зиг.
- Руки, – коротко бросил бывший великий мастер. Взгляд его блуждал, будто был он уже далеко где-то. Может, готовился держать ответ перед своими богами.
Зиг попрощался с ним чинно, как с благородным человеком, но не дождался уже ответа. Не задержанный никем, он вышел во двор. Конечно, сказочник не ожидал его там, он давно сбежал, воспользовавшись смутой. Не остался узнать, что стало с тем, кого в попутчики брал. И вряд ли сейчас ждет Зига, ведь никогда не было между ними разговору о взаимной любви. Вот так.
Из города надо было уходить, но неспокойно было на душе, а вдруг певец еще здесь, все-таки ... Не прикажешь сердцу перестать биться, так и не прикажешь ему перестать любить. Зиг пытался найти оправдание сказителю, пусть и тронула его глубоко печальная история Ахмета. Но вдруг он все-таки раскаялся? Или может раскаяться, если с ним поговорить. Зиг действительно был добрым парнем, не понимал он, как может оставить равнодушным чужая боль.
Долго искал Зиг сказочника, но пришлось сдаться: до рассвета было совсем близко, и болтаться ему поутру в петле, если заподозрят в укрывательстве. Через ворота идти не рискнул, нашел, где стена пониже, перелез. По лицу впервые текли соленые капли – слезы, раньше он только чужие видел, никогда не плакал. Разозлился парень, утерся рукавом. Стал размышлять, как быть дальше.
- Я думал уже, схватили тебя…
Зиг как голос услышал, не вглядываясь даже, ловчее, чем мог бы слепой с рождения, нашел сказочника в темноте. Обнял, не смиряя силы, припал к давно вожделенным губам, как к единственному источнику против всей боли в мире. Певец… или вор Якоб прижался всем телом послушно, будто только и ждал этого, но потом оттолкнул все же, непонятно как вывернулся из медвежьих объятий Зига.
- Не сейчас, нас ищут уже наверняка. Бежим.
- Куда бежать? Кругом горы и…- Зиг был сам не свой от счастья, пусть и терзали изнутри острые когти сомнений. Ничего бы его не заставило с места сдвинуться, пока все не будет решено, но страх за жизнь певца победил.
- В лес.
- В лесу разбойники.
- С тобой не страшно, - быстрое прикосновение губ, протянутая рука, и бегом по тропе вниз, без страха сломать в темноте шею. Ночь, на то она мудрая, но коварная царица: всегда покровительствует влюбленным и беглым преступникам. Укрыла беглецов бережно, спрятала от чужих глаз огонек костра и тихий ночной разговор, подглядела только их дела, что при свете дня и творить зазорно. Но кто же обвинит ее, раз не скрывали беглецы ничего от ночного неба, избрав его крышей походного шатра, а сосны – стенами? Ну а то, что не бывает мягче постели, чем душистый клевер, это знает каждый пастух. Узнал и горшечник Зиг.
Слышал он раньше, что бывает вино, которым не напиться, но опьянеть – не верил. Коварным напитком оказалась любовь сказочника. Показались первые лучи солнца, и встретил их Зиг, как самый счастливый человек на свете. К чему вековая мудрость и вечность одиночества, если можно один раз, но так свободно любить?
Якоб поклялся ему, что не будет больше воровства - они возьмут у мира только те чудеса, которые он подарит сам, не отбирая ни у кого. Видавший столетия лес слышал эти слова, и спокойно, казалось, чуть неодобрительно шуршал кронами.
Можно было бы закончить на этом сказ… Но не бывает дорог в никуда, сколько не вейся волшебная нить – а не сойти с выбранного пути раз и навсегда, аукнется то, что было прожито раньше.
Зиг и Якоб много дорог изведали, повидали много дивного, сложили в легкой игре слов дюжины песен, пока однажды не встали на их пути высокие белые стены далекого северного королевства.
Королевством правил мудрый и старый король, превыше всех сокровищ ценивший песенный дар. Каждый год в стенах его гостеприимного замка закатывался великий пир, дюжину дней длился он, и стекались на него сказочники, сказители и певцы со всех окрестных королевств, а то и из далеких, почти недостижимых, заморских стран. Соревновались они в мастерстве денно и нощно, и прекращались другие дела в добром королевстве, всем охота было послушать сказок и историй, вкусить напевов незнакомых, а то и с детства известных, с молоком матери полюбившихся.
Долго спорил Зиг со сказочником, не хотел его отпускать, боялся, что узнают его. Только ничего не хотел слушать певец.
- Это теперь дело моей жизни, другого нет, - сказал он Зигу. - Ужель я не могу даже так обрести славу?
Вздохнул тяжко парень, но не мог отказать он сладкоголосому певцу ни в чем, даже в малом. Да и разве дал тот повод усомниться в себе с той самой памятной ночи? Не бывает любви без веры, как сказки без слушателей, рассудил Зиг и взял с Якоба слово, что не покажет он никому своего лица, пусть что угодно придумает. Согласился сказочник, и вошли они в королевство мудрого короля Теобальта.
С почестями встретил новых гостей добрый король, даже не стал допытываться, почему сказитель Якоб сокрыл лицо, ему интересней была старая лютня, что так бережно была извлечена из чехла.
Мелодии и сказки таинственного гостя пленили всех, играл он с позднего вечера до самого рассвета, и никто, даже соперники не осмелились прервать его пения. Обрадованный, почти влюбленный, несмотря на преклонные года, король теперь мечтал увидеть, кто скрывается под капюшоном. Он подарил певцу горсть драгоценных камней и прекрасный футляр для любимого инструмента, просил остаться после окончания праздника, прознав про любовь гостя к чудесам и всяческим диковинам, сулил ему сказочные подарки.
- В моих садах живет птица, которая поет сотнями разных голосов, твоя лютня сможет многому научиться у нее, – сказал король, прогуливаясь с гостем по саду в редкие минуты отдыха от шумного празднества.
- Я видел ее, мудрый король. Она томится в клетке, ей грустно. Не сможет она ничему научить ни меня, ни лютню…- певец грустно улыбнулся. Ему искренне приятен был славный король, видел он в нем человека близкого по духу и гадал, каков был бы сказитель Теобальт, не родись он волею судеб королем Теобальтом.
- В моей сокровищнице хранится волшебный посох, он может показать, где закопан любой клад. Останься у меня на год, и я подарю его тебе за службу.
- Я уже нашел свой клад, - отвечал певец, пряча улыбку под капюшоном. Он смотрел, как неуклюжий Зиг пытается дать отпор мальчишкам деревянным мечом. Получалось у него еще хуже, чем подпевать на празднестве. Только никто над ним не смеялся, всем в радость было смотреть на беззаботную игру.
Понял король Теобальт, что сладить ему с певцом можно, только если Зиг слово замолвит, а к этому душа не лежала. Отступился король, хотя не покидали его тревожные мысли, начал он грустить.
Якоб же не знал сомнений и тоски не знал, подходил к концу последний вечер гуляний, манила дальняя дорога, а может и не дальняя… Догадывался он, что, поглядывая на тугой кошель, Зиг мечтает о собственном доме и горшечной мастерской, чтобы жить спокойно, как добрым людям следует.
Отыграл свою последнюю песню сказочник, спрятал подругу-лютню в футляр, принял на прощание чашу вина. Оглядел напоследок веселых гостей, и пропала вдруг с его лица улыбка. Долго вглядывался он в одного гостя, потом подошел к королю.
- Кто этот добрый человек в странном плаще и с диковинным медальоном на шее?
Улыбнулся король Теобальт, исполненный гордости за неведомого и невероятно почетного гостя:
- Это Сигурд-путешественник, ужель про него не слышал, сказитель?
- Тот, кто обошел весь мир кругом за год и вернулся к сбору урожая? Я думал, это сказка…
- Недоверчив ты, сказочник, - лукаво заметил король. Был он в прекрасном расположении духа: празднество, которое уж подходило к концу, затмило все предыдущие, и слава о нем точно еще долго будет передаваться из уст в уста, а может и вовсе останется в сказках и легендах.
Не ответил на то певец, долго молчал в задумчивости, потом смешался с толпой восторженных зевак…
Зиг не сразу понял, что случилось. Почему вдруг поднялся шум, почему вместо песен слышны крики и площадная брань? Еще недавно звучала дивная музыка и ученые разговоры, и вдруг, как волной, по просторным залам ропот, отражаясь от каменных стен.
- Кто-то учинил ссору? – спросил Зиг, нахмурив брови. Взглядом он уже искал своего сказочника, чтобы защитить, если придется…
- Нет, поймали вора, - ответили Зигу почтенные гости. – Он проник на праздник в обличии сказителя.
Понял все сразу парень. Только толку было теперь орудовать локтями, пробираясь к источнику волнений? Сказочника увели. Суд оскорбленного короля Теобальта был коротким: казнить. Завтра на рассвете ждала виселица прославленного вора и никому неизвестного сказителя. Зига тоже хотели схватить, только мудрый король Теобальт, пусть и был разгневан, не утратил своей мудрости: честность и доброта Зига, как и все его помыслы, были прозрачней утренней росы, да и нет радости карать того, кто и без того наказан.
- Коварная злодейка она, любовь, - грустно усмехнулся король, отпуская парня. Сам он тоже теперь мог сказать эти слова с полным правом. Запал ему в душу певец-вор. Только не мог Теобальт любить вора, как не мог слагать песни и сказки - он же король. – Последнее желание, хочет Якоб тебя увидеть. Но ты послушай старого человека, не как правитель тебе говорю, а как отец мог бы сказать сыну: не ходи.
Покачал головой Зиг. Решил он уже, что не жить ему ни с виной перед неотомщенным Ахметом, ни со своей обманутой любовью… Грехом было любить вора, только разве жалел об этом хоть на мгновение Зиг? Славный путь он проделал вместе со сказителем, счастливый путь, пусть печальным оказался его конец.
До рассвета просидел он рядом с Якобом, смотрел в глаза карие с золотой искоркой и не видел в них ни тени раскаяния.
- Зачем? – спросил он певца, когда время было уже совсем на исходе.
- Медальон Сигурда… ты смеешься? Любой вор мечтает его украсть. Но я мечтал о нем не для славы… Представь, сколько чудес смогли бы мы увидать? Сколько морей, пустынь, непроходимых чащ и крутых гор, за которыми… Ты знаешь, что за ними, сын горшечника? А Сигурд знает…
- Мы бы прошли этот путь вместе, - сказал ему Зиг.
- Нам бы не хватило на него и десяти жизней, - ответил Якоб.
Первые лучи солнца осветили зубчатый край башни. Неумолимо приближался час расплаты.
- Уходи, Зиг. Знаю, что не мила твоему сердцу дорога. Поставь в городе добрую мастерскую, набери учеников, найди себе, кого по нраву…. Такому, как ты, детишек нянчить, деревянным мечом драконов рубить. Что тебе я?
Жестоки те слова были Зигу, хуже ножа по сердцу.
- Так за что ты меня терпел рядом, ученый сказитель, раз горшечник я и лежебока, ничего не разумеющий в твоих великих странствиях?! – спросил и сам испугался слов своих. И ответа.
- Люб был, - сказочник отвел глаза. Желтой полоской расчертил луч стену темницы, разве можно пропустить последний свой рассвет, раз уж волею судеб заточен в самой высокой башне замка?
- Был… - только и сказал, поникнув головой Зиг. – Еще вчера был.
- Уходи, Зиг, - прошептал сказитель. – Ты не лежебока, ты мечтатель. Но тебе любы мечты в тишине и покое, у родного очага, на то они и надобны, чтобы посмотреть все, ничего не увидев. Пообещай мне только, что жизни себя не лишишь.
Пообещал Зиг. Ушел, похоронив глубоко в душе золотые искорки карих глаз, которые увели его так далеко от дома.
Рассвет Зиг встретил в дороге. Шла она вверх, в гору, и, петляя, привела к обрыву… Так Зиг Мечтатель впервые увидел Море, большое и единое пока еще для всех. Бескрайнее в своем могуществе. Он смотрел, как выползает из воды желтый диск, отсчитывая песчинки времени. Вот светило уже совсем далеко и высоко в синеве неба. Греет ласковым теплом, обманчивым, как любовь чужака, так и не ставшего своим.
Последние слова упали, как камни, в море тишины, которая обступила меня. Музыканты перестали играть… Давно ли? Повелитель, юные танцоры, затаивший обиду евнух… Они казались мне в тот миг еще дальше, чем родной дом. Хотя куда уж дальше?
Я видел суровые стены из белого камня вместо расшитых драгоценных ковров. Суровые серые скалы и легкий ветер еще не отступили перед давящей духотой летнего южного зноя. Я дышал полной грудью.
- Певца казнили? – прервал молчание повелитель. – Что за король этот Теобальт, если не смог защитить то, чем хотел обладать?
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Он был мудрым правителем», но на свое счастье быстро осознал свою ошибку – такого оскорбления повелитель не стерпит. Здесь, на юге, совсем другая мудрость в чести и другие законы. Сила и беспощадность – вот, что ценят подданные в своем господине. Умение брать и умение защищать. Казнить и миловать одним лишь движением руки. Жестокость, которая может граничить с дикостью, и милосердие там, где дрогнул бы его проявить даже мой отец.
- Якоба не казнили, - через силу продолжил я историю. В тот день, как и каждый раз, как я слышал эту сказку от матери, мне хотелось, чтобы он поплатился. – Но Зиг узнал об этом лишь спустя много лет. Его история могла закончиться очень печально.
- Что же спасло сказителя?
- Снова – любовь. Не всегда она выпадает достойным. Добрый Сигурд уговаривал короля смилостивиться, и тот согласился, получив от него в дар медальон.
- Он расстался с самым ценным, что у него было? Зачем?
- А зачем волшебный талисман тому, кто с его помощью уже все изведал? Приходит время, и даже самые невероятные странствия перестают быть в радость. Людям необходим покой, хотя бы на душе. Говорят, Сигурда пленили золотые искорки в карих глазах певца, не смог он устоять перед магией любви. Но мне милей другое объяснение.
Я улыбнулся повелителю лукаво:
- Когда-то давно этот медальон подарил Сигурду кто-то очень мудрый, взяв с него слово, что, изведав все чудеса, Сигурд передаст медальон достойному их изведать. Король Теобальт был воистину достоин… Вернее, путник Теобальт. Сказочник Теобальт. А королем остался добрый Сигурд, повидавший все чудеса этого мира и правивший после так мудро, как не смогли бы сами боги.
- Верное решение, - одобрил повелитель. Такая мудрость была ему понятна. – А что стало с Зигом, чем закончился его путь?
- Его путь не закончился на том обрыве, он только начался. Потеряв сказочника, а вместе с ним и смысл, Зиг впал в отчаянье, но слово, данное Якобу, нарушить не посмел. Он пил и бродяжничал, побираясь в рыбацких деревушках, разбросанных по морскому берегу. И закончил бы наверняка так же печально, как славный Ахмет, не услышь он в одном трактире песни, которые пели мужественные мореплаватели, принятые там с почестями, достойными королей. Они пели про бескрайнее Море, про смертельные штормы, про Великого Дракона, разящего пламенем своих молний дерзнувших покорить Море смельчаков. Звучали напевы про далекие страны и невероятные чудеса… А последней кто-то спел очень грустную песню про Мудреца, который живет за морем, который стар, очень мудр и знает ответ на любой вопрос.
На следующий день Зиг нанялся помогать одному одинокому рыбаку. Потом, освоившись, нашел себе место в горшечной мастерской. Он работал семь зим и семь весен, а на восьмую закончил строить свой добрый корабль и собрал команду. Люди звали их безумцами за то, что пошли с человеком, не ведавшим никогда Моря, загоревшись нелепой идеей обрести… Что? Зиг сказал им всю правду: он отправляется в смертельный поход для того, чтобы найти Великого Мудреца, но не ради исполнения своих желаний, а просто поговорить. Или задать хотя бы всего один единственный вопрос.
«Такой человек может стать великим мореплавателем и любимцем Моря, если не погибнет бесславно», - рассудили моряки и пошли с ним. И оказались правы. Много славы принес им алый парус Зига Мечтателя, никого из мореплавателей так не любили простые люди, как его.
- Но он так никогда и не был счастлив? Не нашел своего Мудреца?
- Терпение, мой повелитель, - сказал я, забывшись и совсем осмелев. Боги, кого я попросил о терпении? Нет, почти приказал… будто сам сын правителя, а не раб. Я слышал, как у всех, кто был рядом, вырвался единый вздох, воздух стал еще горячее в ожидании грозы. Но произошло чудо, иначе я не скажешь – повелитель вдруг изменил своему гордому нраву. Он сказал:
- Я запомню твои слова, северный цветок. Скажи хотя бы… Тот Зиг Мечтатель так и не любил после?
Я не смог сдержать улыбки. Каждый сказочник, даже такой неумелый, как я, больше всего на свете жаждет обрести верного слушателя. О лучшем слушателе, чем повелитель, я просто не мог мечтать: он внимал, не перебивая, когда это важно, спрашивал, когда необходимо, и каждый его вопрос всегда привносил в сказку что-то новое – на этот раз тонкую лазоревую нить в мрачно сгущенную моим рассказом синеву.
- Любил. И страстно, - мне нелегко было сдержать смех, потому что в голове моей уже роились десятки смешных и довольно похабных песенок, подслушанных тайком у челяди, про совершенно другого мореплавателя. Моя мама тут бы сказала, что всем хорош был Зиг, только тянуло его, как заговоренного, к людям души огненной, а морали низкой. -
Так случилось, что спас Зиг однажды своего давнего недруга, брошенного жестокими морскими духами умирать в снежной пустыне. Звали его Инвар Веселый. Слыл он бесстрашным мореплавателем, а еще редким обманщиком и шутником, проделки которого бывали порой ой какими недобрыми. Когда-то он позавидовал славе Зига и чуть его не погубил, с тех пор они враждовали… Но, говорят, те дни, которые провел Инвар в холодном плену и отчаянии, немного изменили его в лучшую сторону. Или все-таки всему виной оказалось взаимное чувство. Одно я знаю точно – Зиг много раз пожалел о том, что взял его на борт, но с тех пор поиски Мудреца перестали быть такими одинокими.
Я закончил свой рассказ и только в тот момент заметил, что повелитель не спускает с меня глаз, будто видит впервые.
- Знал бы ты, как сейчас хорош… - От его шепота меня бросило в жар, я перестал быть властным над собственным телом, язык не слушался, не мог даже поблагодарить его за похвалу. – Почему ты так редко радуешься, северный цветок?
Я смотрел в глаза повелителю, желая лишь одного – утонуть и захлебнуться, как в Море. У меня еще мгновения назад было столько слов, я говорил долгие часы, но в этот миг не смог даже пошевелиться. Глупый и жалкий? Может, и глупый… но точно не жалок, - это я читал во взгляде повелителя. И совершенно не заметил другого взгляда, ревнивого и ненавидящего.
Я забыл про все – про врага-евнуха, про всех знатных визирей, про жару… Я забыл про Нарифа. И про то, что юг не прощает ошибок: никто не станет делиться тем, что считает своим по праву.
Повелитель долго не отпускал меня в тот вечер, я играл и пел для него. Но потом настал черед более важных дел, и он неохотно отослал меня прочь. Я, поглощенный своими мыслями, сам не заметил, как миновал извилистые полутемные коридоры. В подземный ход, соединявший большой дворец и гарем, вела узкая и темная лестница, обычно там всегда ожидал кто-то из евнухов, чтобы проводить дальше.
Никого не было, но я не вернулся обратно, совершенно забывшись. На полпути меня ждал Нариф. Я остановился, потому что разминуться с ним не мог никак. Его глаза напоминали в темноте угольки или глаза какой-то диковинной хищной птицы.
- Скажи, сказочник, тебе понравился сегодня мой танец? – прошептал он, приближаясь. Я кивнул, хотя, честно, за своим рассказом вовсе не заметил танцев.
- Врешь, - его полные губы вдруг оказались пугающе и запретно близко от моих, будто он решался меня поцеловать. Только не целуют с таким шипением, только жалят.
- Пусти, Нариф, нас будут искать, - я попытался пройти мимо, но он схватил меня за руку.
- Твоя сказка была прекрасна. Только скажи мне… Как считаешь, ты, ученый и умный северянин, должно ли бороться за свою любовь? Раз она так велика, что смоет любой грех… как считаешь? – он сжал мое запястье до боли. И глаза исступленные, безумные. Вспомнился сразу несчастный Ахмет…
И я понял, что будет дальше. Я воин, сын воина, пусть Нариф и был ловким сильным танцором, но он не знал искусство боя. Я отшатнулся, и смертоносная игла лишь царапнула рукав моих одежд. Он не ожидал этого и при следующей попытке сжал ее слишком сильно… Я обезоружил Нарифа, но чуть не полетел вниз, оступившись на крутых ступенях, когда он вновь на меня набросился…
Тут нас разняли. Старший евнух, белый, как полотно, клялся, что вырежет наши языки и заставит потом их съесть, если мы проболтаемся хоть одной живой душе. Повелитель не стерпит распри между рабами: обоих бросят диким животным, и неважно, что один из них любимый наложник. И евнух отправится следом, потому будет молчать. Но дорого обойдется ему молчание, если о случившемся станет известно.
Нас отвели каждого в свою комнату и заперли. Я ворочался и долго не мог уснуть. Наутро я узнал, что Нариф болен. Оцарапался о собственную иглу. Яда попало в кровь намного меньше, чем было предназначено мне, но любимый наложник не поскупился на смертоносное зелье, его жизнь висела на волоске. И симптомы казались очевидными. Не знаю, как евнух упустил момент и не задушил его во сне, когда заметил первые признаки лихорадки. Наверное, он оказался слишком труслив. И это могло сгубить всех нас. Признаки яда заметили. Весть, что любимый наложник повелителя кем-то отравлен, в одночасье облетела весь дворец.
Повелитель был мрачнее тучи, полдня он провел у постели больного. Вечером послал за мной. Когда я вошел к нему, меня трясло. Но повелитель просто захотел послушать сказку. И всю ночь я развлекал его новой историей про Море, цветные паруса и двух братьев - морских духов, пока под утро его не сморил сон.
Я лежу в его постели, согревая своими объятиями, и с ужасом жду рассвета. Я не Якоб, но тоже преступник, раз обо всем промолчал. Любуюсь спящим, размышляя о том, что еще мог бы ему рассказать про наших богов и героев. Когда-нибудь он смог бы понять мой Север. Когда-нибудь… Первый луч солнца поделил на две части вычурный узор гобелена. Я не желаю смерти Нарифу, но на заре нового дня меня терзает лишь одна мысль: как же я теперь смогу оправдаться? Как?
TBC
Название: "Сказки Севера"
Автор: Maxim
Бета: Ирис
Жанр: романс, сказка
Рейтинг: R
Посвящение: прекрасной Tati
Начало: Сказки Севера 1 и 2
читать дальшеЗакат окрасит в цвет оранжевый
Бесцветность за твоим окном.
Ты меня, мой друг, не спрашивай,
Что и так известно нам давно.
Как же я буду теперь оправдываться? Как?..
Совсем недавно я уже задавался этим вопросом. Просыпаться в постели повелителя хорошо, уютно. Я бы сказал – правильно, но это не так, ведь то, что я здесь – всего лишь шутка судьбы; другое тело, стройное и гибкое, привык держать владыка в своих объятиях, прижимая крепко к груди, будто сокровище.
Я любуюсь спящим и в который раз спрашиваю себя, а знает ли он всю правду про болезнь Нарифа? Знает ли он, кто виноват, кто тот злодей, что чуть не погубил юного наложника?
В памяти всплывает непрошенный образ. Да, красив, но не в том его секрет. Нариф всегда был исполнен страсти и огня, да он и есть огонь – переменчивый, стремительный, непостоянный. Когда-то господин назвал его совершенством…
Не ведал я, что столько боли могут причинить слова.
Закрываю глаза, пытаясь снова погрузиться в сон. Но стуком крови в висках отзывается воспоминание о том дне, когда заболел любимый наложник. Тогда я с утра сломал лютню и ждал наказания, но, вопреки моим опасениям, вечер, казалось, не готовил новых напастей. Повелитель не бранил меня, хотя старый евнух долго, распаляясь и потрясая длинной крашеной бородой, описывал тяжесть моего проступка.
- Лютня – это не беда, – сказал тогда повелитель. - Бывают и страшнее беды. - Он улыбнулся мне.
- Страшнее? Какие, мой господин? – Жара уже совсем меня убила. Мне было все равно. Или так играл пьяный напиток, что милосердно дал мне кто-то из челяди, не знаю.
Глаза повелителя стали грустны. Он долго на меня смотрел.
- Тебе здесь плохо, мой северный цветок? – вопрос застал врасплох. Как и прикосновение его руки к щеке. Что тут скажешь?
- Я счастлив служить тебе, повелитель.
- Ты врешь, – прозвучало спокойно и грустно. Он откинулся на шелковые подушки, прикрыл глаза. В тот момент он показался мне очень усталым, почти таким же, как я. Но разве есть нам дело до забот друг друга? У повелителя целая страна, а у меня невыносимая жара да трещинка на губе, и раздавленная, как переспелая ягода, гордость.
- Позвать танцоров, мой повелитель? – ненавистный мне евнух согнулся пополам, подметая пол длинной бородой. Танцоры… Гибкие юные тела, обещание безумной ночи. Их танцы описывают саму жизнь. Даже нет, не ее. Они показывают ее так, какой она должна быть: в зарослях дикого винограда, в песнях, в любви, в опьяняющей близости молодого и гибкого тела рядом.
Что лучше могу предложить я с моими неумелыми сказками?
Повелитель приказал позвать танцоров, но меня не отослал. Ждал чего-то. Его рука заблудилась в моих волосах. Случайное касание шелковых одежд – и плечо горит, будто на мне все-таки поставили клеймо. Любимая игрушка. Так почему ж это клеймо не довершат его губы? Или мне суждена участь стареющего сказочника при дворе? Незавидная судьба. Да и сомневаюсь, что продержусь столько.
- Хочешь историю, мой повелитель? – я с трудом заставил себя посмотреть ему в глаза, дерзнув нарушить молчание. Он ответил на взгляд – сверху вниз, как обычно. Я готов был услышать «нет». Мне казалось, что я слышу его постоянно, особенно последние месяцы, непереносимые, удушающие. Месяцы солнца, месяцы лета.
- Расскажи, раз есть, что сказать, – холодное прикосновение перстня к щеке. Я дотронулся до него губами в благодарность за мимолетную ласку. Говорят, когда-то повелителю в знак любви подарила это кольцо заморская королева, но мало ли что говорят. Повелитель прекрасен, почему бы заморским красавицам не дарить ему колец?
- Где-то далеко отсюда лежит северная пустыня. Бескрайняя, холодная пустошь…
- Многообещающее начало, - смех господина показался мне очень обидным.
Я замолк на мгновение, с трудом заставляя себя продолжить.
- Очень холодная… - В моем голосе явственно ощущалась дрожь.
«Не гони меня. Пожалуйста», - вот, что было написано на моем лице. Не гони. Готов коснуться губами края шелковых одежд. Не гони.
Господин медлил, неторопливо смакуя дурманящее варево кальяна. До сих пор не понимаю радости этой привычки – лишь горечь и кашель. А у меня слова будто застряли в горле. И ведь решит, что насмехаюсь, быть беде…
- Очень холодная? – наконец, переспросил он. - Раз так, продолжай, - голос прозвучал сурово, но улыбались морщинки в уголках его глаз. Я сразу почувствовал себя бодрее.
- Очень, мой повелитель. Настолько холодная, что караванам приходилось прорубать свой путь через бескрайние льды. Карты были неточны. Удача - переменчива.
- Тогда что же влекло туда людей? Золото?
- И золото тоже, мой повелитель. Но большинство… Их вела мечта.
- Мечта? Так глупо и наивно.
- Зато искренне и благородно, – я протестующе поднял руку, не принимая никаких возражений. Характерный жест жителя северных земель. И я знаю, повелитель меня понял. Но все равно не прогнал. Чудо. Почти как тогда, в первый раз.
- Людей вела мечта. Легенда о далеком материке, где текут ручьи с серебряной водой, где нет государств и вечное лето. Там край мироздания, там, в серебряном дворце с хрустальным балконом живет создатель всего. Или кто-то еще, очень мудрый.
- Кто-то еще? – повелитель приподнял недоверчиво бровь.
Я мучительно покраснел.
- Ну… Друг или брат Создателя. Сподвижник.
- Забавно. Ты уверен, что хорошо все помнишь?
- Уверен, повелитель, просто это очень старая история. Она прошла через века, и никто теперь точно не скажет, что за великий обитал в том дворце. Известно только, что был он очень мудр и знал ответ на любой вопрос. И был несчастлив.
- Несчастная любовь?
Я вздохнул.
- Нет, мой повелитель. Но вечность, она ведь утомительна. Разве не так?
Повелитель промолчал, и я продолжил.
- Многие стремились добраться туда, но мало кто возвращался. Некоторые обретали золото, некоторые любовь, а некоторые теряли все в походе за неизвестностью. Возможно, легенда бы навсегда осталась легендой, не вмешайся случай. Ведь именно случай сталкивает тех, кому свидеться иначе не суждено.
- Например, нас с тобой?
Я кивнул через силу. В памяти всплыло утро перед боем, последний восход моей свободы, но я продолжил:
- Так случилось и с горшечником Зигом. Он жил в большом южном городе, служил в подмастерьях у знаменитого мастера, товар которого славился прочностью и был так звонок, будто добавлялось еще что-то неведомое в податливую глину.
Зиг был мечтателем. Больше, казалось, ничто не выделяло среди сверстников конопатого увальня с несуразными руками и большой головой. Впрочем, у него была заразительная улыбка и блестящие, пусть и глубоко посаженные темные глаза. Не красавец, но к такому приятно подойти и поинтересоваться между делом:
- По здорову ли, Зиг? Как жизнь, парень? - и в ответ получить искреннюю радость и душевный разговор.
Только смущала добрых людей страсть Зига ко всяким небылицам да байкам: то он про летающие корабли грезил, то про зачарованные замки.
Зигу уже было двадцать пять, а все равно казался мальчишкой. Он не знал ни злобы, ни обычной человеческой зависти, потому что не имел в жизни никакой страсти, кроме своих фантазий. Вроде и пожалеть такого чудака можно, но не внушал Зиг почему-то жалости. Он не тужил и не роптал, так и жил бы себе тихо, проверяя на мелодичность перезвон горшков, но случилось в их края забрести одинокому сказочнику с… - я смущенно осекся.
- С лютней? – повелитель чуть не подавился халвой. – Какая веселая сказка. И ведь точно теперь не забуду приказать, чтобы выдали тебе новую.
Я проклял свой длинный язык, мысленно желая себе провалиться сквозь землю.
- Ему бы плетей выдать, светлейший господин, - вмешался тут наглый евнух. Доверенное лицо, советник… Но получит он сполна плетей, о которых просил для меня, за свою дерзость. А я обрету нового могущественного врага.
Резкие слова сбили с мысли, но я, видя, что господин готов разгневаться, поторопился продолжить:
- Да, сказочник, который извлекал из лютни волшебную мелодию. Он спел длинную песню о Крае Земного, где в высокой башне страдал от одиночества тысячелетний мудрец. Рассказал про волшебные реки, каждый день меняющие свое русло, про золотые горы и бесценные сокровища, которые ждут достигших цели счастливчиков. Только не нужны были Зигу сокровища, покорил его нежный, как заморский шелк, голос певца да взгляд отрешенный карий с золотой искоркой у зрачка. Зиг не знал никогда ненависти, было чуждо ему тщеславие, но и любви он не знал. Напрасно темнокосая швея Лелла улыбалась ему томно, да ходила мимо, дразня тонким станом и высокой грудью. Напрасно вздыхал мальчишка-акробат, что показывал зевакам трюки за медяки на соседней улице. Зиг будто и не помышлял о таком. А теперь… Смотрел он на приблудного певца, слушал грустные слова искусной песни, а внутри что-то просыпалось – молодое, буйное, жаждущее. И манить вдруг стали далекие страны, тесными показались стены родной мастерской.
Долго играл и пел сказитель. Наконец, подошла к концу его история. Как и положено, рассказчику поднесли мед и угощение, только не притронулся почти ни к чему певец, начал неторопливо собираться в дорогу.
- Подожди, - сказал ему тогда Зиг. – Вот ты поешь про сказочные дали и невиданные вещи, что даже во снах не случаются. Но много ли ты видел чудес сам?
Сказочник улыбнулся ему, казалось, вопрос его совершенно не удивил.
- Я был среди тех, кто искал Мудреца.
- И нашел? – Зиг спросил так, будто и впрямь каждому слову верил, а люди кругом улыбались, глядя на них.
- Думал, что нашел. Обманулся, - певец погладил тонкой рукой футляр, в который бережно уложил лютню, перекинул ремень через плечо и уже собирался уходить. Замешкался было, словно хотел еще что-то сказать, но так и ушел, оставив после себя прохладный ночной воздух, проскользнувший в открытую дверь. Зиг остался. Только враз будто потемнело в мастерской, как очаг приветливый пригасили. Умен был парень, быстро понял, что все дело в глазах с золотой искоркой да во вполне реально случившемся чуде: какие уж тут волшебные замки, когда впервые хочется любить. Бросился он догонять сказочника, решившись попроситься в попутчики – куда угодно, хоть на самый край сущего, лишь бы и дальше у огня его песни слушать.
Спросил он людей на улице, купцов, торговавших в соседней лавке, стражников на воротах – будто исчез певец. Или вовсе его не было. Сжалось от тоски сердце Зига, выбежал он искать на дорогу. Идти уже хотелось, куда глаза глядят, но лишь бы прочь из города.
- Я дожидался тебя, - услышал он вдруг голос, будто сама ночь с ним заговорила. Глянул – сидит на камне путник, закутанный в темный плащ. Присмотрелся Зиг внимательно, вроде не обманул слух, и впрямь перед ним певец, что так в сердце запал. Только одно смутило парня: был тот камень, что сказитель как скамью использовал, особым дорожным знаком, на котором имя города выбито. Заложил его сам Основатель. Почитаемое место, уважение к нему надо бы иметь.
- Не попирай ногами имя нашего города, сказочник. Лучше спускайся ко мне и пойдем дальше вместе.
Не стал спорить с ним певец, легко соскочил на землю – у Зига даже сердце дрогнуло, думал, ушибется.
- Что ж, пойдем. Давно у меня не было товарища. Вижу, хорошо ты в дорогу собрался. - Из-под капюшона было видать только изящную линию подбородка, да лукавый изгиб тонких губ, но все равно понял Зиг, что насмехается над ним сказитель. Зачесались у парня кулаки – только как же такого ударишь? Враз дух перешибить. Пришлось усмирить молодецкий нрав, да и прав был обретенный попутчик: выбежал за ним Зиг в одной рубахе да простых лаптях. Ни плаща, ни котомки. Даже ножа с собой не захватил, чтобы от зверя ночного оборониться. Покраснел Зиг, взгляд потупил.
- Ничего, наживем все в пути, - пробурчал неуверенно.
Сказочник рассмеялся:
- В тех краях, куда мы пойдем, люди не особенно щедры к чужестранцам, но да ты ведь везде свой. Слышал я про тебя – весь город любит, а за что – никто и внятно рассказать не может.
- Врут все, - буркнул Зиг.
И пошли они дальше вместе.
Долго тянулась мощеная камнем дорога, попадались на пути люди разные: и хорошие, и не очень. Сбил однажды в кровь костяшки Зиг, заступаясь за товарища. Зато смог разжиться у обидчика и ножом, и плащом – пусть будет рад, что живым отпустили, а ведь очень хотелось Зигу свернуть негодяю шею, когда понял его мысли темные.
- Хороший ты, Зиг. Добрый, - смеялся сказочник потом.
- А тебе не по нраву? – спросил Зиг, оттирая кровь с ладоней. По сравнению с мягким смехом певца собственный голос казался ему грубым и неуместным.
- Отчего же. Весьма по нраву, - улыбнулся сказитель, пряча взгляд. – Зайдем в тот город, что на холме?
Зиг было открыл рот, хотел спросить прямо: «По нраву - люб значит, или просто готов попутчиком терпеть?», - но не осмелился. Кивнул только, мол, согласен.
И пришли они в Город-на-Горе. Понравились Зигу белые дома да узкие улочки, карабкающиеся вверх. Подивился он крашеным в зеленое ставням: не сплошные, с прорезями, и даже днем во всех домах окна закрыты.
- Так жители спасаются от солнца, жаркое оно тут днем, - пояснил сказочник и, следуя традиции, свернул в первый же трактир на окраине.
В трактире было шумно: рекой лился местный терпкий мед, пьяный смех отражался от стен, кто-то уже спал, опустивши голову на стол, а хромоногий, бандитского вида пес доедал под столом объедки.
- Недоброе место, - озвучил и без того ясную картину Зиг. – Пойдем на другой двор искать ночлега?
Певец усмехнулся:
- А вдруг станет доброе? Хотя тебе судить, ты же у нас добрый человек.
- А ты будто недобрый, – фыркнул Зиг.
- Я? Так уж вышло, - певец, как уже было заведено, уселся на пороге, расчехляя лютню. – Мне много повидать довелось. И я так тебя скажу: иная людская доброта хуже зла бывает. Ну а зло… Оно милосерднее порой.
- Это как же так, сказочник? Какое оно тогда зло? – бывший горшечник внимательно посмотрел на товарища, не понимая. Уже много недель шли они вместе, а все равно оставалось загадкой, что скрывал взгляд с золотой искоркой. Видно же было: юноша из зажиточной семьи, если не из богатой… Что же понесло его в дорогу?
- А вот такое вот зло, - ответил сказочник. – Самое обыкновенное. – И заиграл свою мелодию, низко склонившись над лютней, будто пытаясь разглядеть историю в потревоженных нитях струн.
Зиг вздохнул. Был он действительно хорошим парнем, башковитым, только понимал ясно: не вести ему никогда со сказочником равного разговору. Другой он. Будто из другой глины – белой, что бывает только высоко в горах, а Зиг из той, красной, что можно найти только в низинах. Не получить хорошей посуды, если их смешать – говаривал ему мастер. Только разве должен быть он всегда прав?
А народ в таверне тем временем постепенно замолкал, стал прислушиваться к словам песни, Зиг тоже прислушался: сказочник пел про любовь. Про несчастную, как водится.
Вроде все было на сей раз просто: он - добрый рыцарь, а она жестокая красавица, его не дождалась. Вернее, вышла на крыльцо, долго смотрела ему в глаза, а потом сказала, что он не тот, кого она ждала и кого обещала любить. Что тут скажешь… Война меняет людей, подвиги меняют людей, а что их не меняет? Зиг про себя осудил красавицу и уже думал, как будет, смущаясь и запинаясь, говорить об этом сказочнику – тот всегда спрашивал его, как легла на душу новая песня – но вдруг в почтительной тишине раздался резкий смех, с грохотом отлетел отброшенный стул.
Зиг вздрогнул, но не удивился и не испугался: трактир набит пьяными, многие совсем разбойницкого вида – чего еще ждать?
А сказочник, будто вовсе не услышал, доиграл до конца, затем, как и много раз до этого стал собираться, бережно укладывая в футляр свой звонкий инструмент. Зиг поднялся следом, думая поскорее увести его из дурного места. Рассудил парень, что лучше уж на улице остаться, чем искать приюта там, где беда мерещится. Если видишь уже тень от ее крыльев, чуешь холодное дыхание - зачем гневить судьбу? Всегда можно найти добрых людей, которые и приютят, и советом помогут.
«Измени свою дорогу, путник, если боишься, что дорога изменит тебя», - любил повторять сказочник. Знал Зиг, что уговорить его, бесстрашного, будет сложно, но надеялся, что найдет слова, ибо тяжко вдруг на сердце стало, сил нет. Только поздно решился он коснуться плеча сказочника, обратившись к нему с тихой просьбой – заглушил его слова резкий окрик.
- Эй, сказитель! – голос говорившего был хриплым, как у старой вороны. Это он смеялся, не дослушав куплет. – Почему мне так знаком твой лживый сладкий голос?
Улыбнулся сказочник, будто не слова грубые, а похвалу услышал, ответил скромно:
- Не так сладок мой голос, как мед богов. Прости, если моя песня оскорбила твой слух, почтенный горожанин.
И не было в его словах насмешки, хотя говорил он их трясущемуся пьянчуге, борода которого была в столь кошмарном состоянии – в пору остричь такой срам. Да и стоять-то несчастный мог, казалось, только держась за край стола.
- Не так сладок мед, как иная ложь, - возразил пьяница. - Узнал я тебя… Якоб. Что теперь делать будешь?
Встрепенулся Зиг. Никогда не слышал он имени певца, сколько не выспрашивал. Дивился лишь: как заслужить славу песнями, если, чье имя восхвалять, никто не знает? Только не нужна, казалось, была сказочнику слава, пусть во многих трактирах звучали из чужих уст его песни и сказки.
- И тебе поздорову, Ахмет, - ответил сказочник. Как не старался стоявший рядом Зиг, не мог он понять ни выражения его лица, ни чувства, с которым отвечал он незнакомцу. Да и было на то мало времени. Неизвестный бродяга, названный Ахметом, будто проснулся, заслышав свое имя.
- И это все, что есть тебе сказать? – его голос неожиданно окреп. Уже не так он походил на жалкого оборванца, отдавшего за зелье последние гроши. - Не ждал я этой встречи. Мечтал… грезил. Пил. Хорош я стал?
- Не мне судить, Ахмет. Ты сам выбрал свою судьбу, а я свою, не по пути нам теперь. Прощай.
- Стой! – Зига поразила властность, с которой было произнесено одно лишь слово, словно опустившемуся пьянчуге приходилось когда-то повелевать, и не привык он слышать отказа. Сказитель остановился. Медленно обернулся, будто позволяя лучше себя рассмотреть.
- Якоб… - глаза пьяницы вновь совсем пустыми сделались, но, казалось, ловил он какую-то мысль ускользающую или далекое воспоминание. Его голова чуть тряслась, пальцы теребили край выщербленного стола: наверняка много жизней унесли ножи, оставившие те зарубки. - Знаешь ведь, не отпущу… - то ли всхлип послышался, то ли просто сорвался его пропитый голос.
Но сжалось сердце Зига от жалости, и не ждал он того, что последовало. Пьяница бросился вдруг, внезапно, как безумный, Зиг едва успел перехватить его в прыжке.
– Убью! – все еще кричал тот, когда они уже катились вместе по полу.
Болью раскололась голова Зига, в глазах на миг потемнело – невероятной силы оказался соперник, никак не удавалось его сбросить. Быстро был повержен Зиг, даже не пытался он оторвать цепкие пальцы от своего горла – просто не отпускал убийцу, давая сказочнику бесценные минуты, чтобы скрыться, в лицо дикое смотрел, совсем близко оно было. Налитые кровью глаза, искривленный рот… Неужто вправду безумец, и будет рвать голыми руками, только бы до сказителя добраться? Как стальной обруч обвился вокруг шеи Зига, не вздохнуть. Но не мог он просить пощады, знал, что если подведет, не жить тогда сладкоголосому певцу, значит, и ему смысла жить нет. Уж почти померк в последний раз свет в его глазах, когда вдруг прекратилось все.
Лишь вытащенный из петли может знать, какой вкус у воздуха, так его познал и Зиг. От кашля сводило горло, но он дышал крупными глотками, захлебываясь.
- Тише ты, торопливый, - пробурчал пьяница. – Он сидел рядом, на грязном дощатом полу, и смотрел внимательно. Зиг не помнил, как закончилась их смертельная схватка, как не смог больше его держать. Да и чего держать, если вот, сидит рядом, не уходит. Пьет что-то из большой кружки… Принесли ему, или Зиг в беспамятстве был, даже отлучку не заметил. Попробовал пошевелиться парень – тяжело, будто телегой переехали. Язык вовсе ворочался с трудом, но спросил все же:
- Почему не убил?
- А ты почему так плохо защищался?
Помолчали еще. Странное было дело, не держал Зиг зла совсем, и про то, куда певец пропал, спрашивать не хотелось, как оцепенение напало: ведь только что сам мог душегубом стать, окажись пьяница Ахмет слабее. Любовь любовью, но грех такой ничем не смоешь.
- Я не убийца, - ответил ему Зиг.
- А я воином был. Не могу, когда не защищаются.
- Понятно.
Ясное дело, что для воина честь в поединке главное, только что же он свою в кабаке пропивал? Не привык Зиг в чужие дела влезать и жизни поучать, потому смолчал. Ждал, что Ахмет скажет, не просто же так он рядом остался, даже обидчика своего, сказочника, преследовать не стал.
- Ты любишь его. – Не вопрос прозвучал, потому и не ответил Зиг, только взгляд отвел. – А знаешь ли ты его, глупец? - Теперь вопрос. Как удар наотмашь, прямо в цель, режет по живому, уж лучше бы нож всадил. И видно ведь, что известен ответ. Покачал головой парень.
- Ты будто знаешь.
- Знаю. Как не знать того, кто жизни лишил?
- Больно жив ты для жизни лишенного, - пробурчал Зиг, хотя понимал, к чему тот ведет. Не представить ему было, как можно испытать любовь сказочника, а потом лишиться. Разве есть смысл жить после? Для чего?
- Вижу, не понял ты меня, юноша. Садись со мной за стол, я налью тебе вина. Расскажу, что было, а ты сам решишь – отправить негодяя в петлю или защищать дальше. Ведь ждет где-то тебя, поди, - пьяница протянул руку, помогая Зигу подняться, но Зиг руки не принял, только глянул удивленно: пусть и казался побитым жизнью бывший воин, но навряд ли был он старше тридцати годов, а говорил с Зигом так, словно старик с ребенком.
И тихо почему-то стало в таверне, словно надоело людям осквернять тишину своими песнями и криками. Про драку все давно забыли.
Зиг с трудом поднялся и присел за ближайший стол. От вина отказался, хотя мучила его жажда. Не хотел он слушать никакого рассказа, но боялся, что незнакомец позовет стражу, и если сказочник в чем-то на самом деле виновен – схватят Зига как сообщника, а потом и до него доберутся.
- Говори, раз есть, что сказать.
- А ты слушай, раз боги наделили слухом, - пьяница сделал глоток вина. – Ты слышал, как он меня называл – Ахмет. Много других имен было, но неважно. Сейчас осталось только одно, каким меня звала мать. Считался я великим чародеем, потому что не ведал поражения ни в одном поединке. Многие мечтали быть у меня в учениках, но я позволял лишь любоваться своим искусством. Таков был уговор: я могу взять ученика, но только одного, достойнейшего, иначе потеряю все.
- С кем уговор? – спросил Зиг, захваченный историей. Даже вспомнились ему то время, когда внутри все замирало от желания верить в чудеса. Потом уже для него осталось всего одно чудо – сказочник.
- Есть далеко за белой пустыней, за высокими горами и бескрайними морями одно место. Там томится в высокой башне…
- Великий Мудрец? – закончил Зиг. Он без счету раз слышал эту историю от сказочника.
- Да. Я искал много лет и нашел его. И он исполнил мое желание: я с детства был слаб, но мечтал стать сильнейшим. Мудрец сказал мне, что только настоящее упорство могло заставить проделать такой путь, и подарил волшебную флейту.
- Флейту? Воину? – Зиг не поверил своим ушам.
- Да. Он сказал, что в тот день, когда я научусь извлекать из нее самую нежную мелодию, какую только приходилось слышать человеческому уху, ко мне придет истинная сила. И обучить своему воинскому искусству я смогу только так и только одного человека, которого посчитаю достойным, и который сохранит мой секрет: если про тайну станет известно многим, магия пропадет. Но передать свои знания я должен обязательно. И мой ученик тоже будет должен когда-нибудь так поступить.
- И ты нашел себе ученика.
- Сначала я научился играть на флейте. И понял великую мудрость, которую мне хотел поведать мудрец. Мой дар оказался теперь для меня бесполезен – я стал слишком ценить человеческую жизнь, чтобы отнять хоть одну. Мое воинское искусство было лишь данью красоте, как танцы. Иногда ко мне являлись сильные и свирепые воины, жаждущие сразиться. Некоторым я играл на флейте, некоторых убеждал. Мой меч покидал ножны, только когда у меня не оставалось другого выбора. Многие из моих бывших противников мечтали остаться у меня в учениках, но я всем отказывал. Пока не пришел он, тонкий юноша, с голосом сладким, каким не может быть сам дикий мед. Он назвался Якобом, сказал мне, что наслышан обо мне не только как о великом воине, но и как о великом музыканте, и просил милости передо мной сыграть и спеть. Я с радостью согласился. И пришел в восторг от виртуозной игры слов и образов, которые будто оживали передо мной. Когда он спел последнюю песню про моего Мудреца, я уже знал, что попрошу его остаться со мной. И он остался. Я стал его учить, полюбил как сына… – Пьяница Ахмет, до этого останавливавший рассказ лишь для того, чтобы перевести дух, тут потянулся за бутылкой.
Зиг не мешал. Он с замиранием сердца ждал продолжения, глядя, как текут тонкие ручейки вина по неряшливой бороде бывшего великого воина и музыканта.
- Якоб оказался хорошим учеником. Лучше, чем можно было даже мечтать - он превзошел учителя. Для него почти не осталось тайн в моем ремесле, кроме одной: он не знал ответа на последний вопрос, который я задал Мудрецу. Я спросил его, как мне узнать, достойным ли оказался мой ученик. И Мудрец ответил: «Он может не стать лучшим музыкантом на свете, но он должен быть благодарным учителю». И у меня не было сомнений в благодарности Якоба, пока однажды ночью он не исчез бесследно вместе с моей волшебной флейтой. Я пытался разыскивать его и выяснил, что он известный вор. Охотник за чудесами, как он сам себя называл. Горе и несчастье своей благородной семьи, которая когда-то подарила миру много мудрых правителей: теперь за голову их сына назначена награда во многих королевствах. И в нашем тоже. Я впал в отчаянье, черное, как самая темная бездна. Искать Якоба больше не имело смысла – в его руках флейта потеряла свою магию, а я потерял свою жизнь. Да, иногда во мне еще звучит ее музыка, но дар почти иссяк. Все, что я могу, это сохранить в пьяной драке жизнь влюбленному дурачку и ждать своей смерти, потому что воин не может сам лишить себя жизни. Уж лучше позор на этом свете, чем на том. Я не хочу держать ответ перед богами. – Ахмет замолчал, глядя на дно опустевшей кружки.
Молчал и Зиг, потому что не мог подобрать слова, в нем боролась любовь к сказочнику и негодование перед его неблагодарностью. И вспомнился почему-то старый горшечник, который столько лет делился с Зигом секретами своего ремесла, и которого тот так легко покинул.
- Якоб и тебя обманет, ученик горшечника, он не знает привязанностей, - казалось, Пьяница Ахмет читал его мысли.
- Откуда ты… - начал удивленный Зиг.
- Руки, – коротко бросил бывший великий мастер. Взгляд его блуждал, будто был он уже далеко где-то. Может, готовился держать ответ перед своими богами.
Зиг попрощался с ним чинно, как с благородным человеком, но не дождался уже ответа. Не задержанный никем, он вышел во двор. Конечно, сказочник не ожидал его там, он давно сбежал, воспользовавшись смутой. Не остался узнать, что стало с тем, кого в попутчики брал. И вряд ли сейчас ждет Зига, ведь никогда не было между ними разговору о взаимной любви. Вот так.
Из города надо было уходить, но неспокойно было на душе, а вдруг певец еще здесь, все-таки ... Не прикажешь сердцу перестать биться, так и не прикажешь ему перестать любить. Зиг пытался найти оправдание сказителю, пусть и тронула его глубоко печальная история Ахмета. Но вдруг он все-таки раскаялся? Или может раскаяться, если с ним поговорить. Зиг действительно был добрым парнем, не понимал он, как может оставить равнодушным чужая боль.
Долго искал Зиг сказочника, но пришлось сдаться: до рассвета было совсем близко, и болтаться ему поутру в петле, если заподозрят в укрывательстве. Через ворота идти не рискнул, нашел, где стена пониже, перелез. По лицу впервые текли соленые капли – слезы, раньше он только чужие видел, никогда не плакал. Разозлился парень, утерся рукавом. Стал размышлять, как быть дальше.
- Я думал уже, схватили тебя…
Зиг как голос услышал, не вглядываясь даже, ловчее, чем мог бы слепой с рождения, нашел сказочника в темноте. Обнял, не смиряя силы, припал к давно вожделенным губам, как к единственному источнику против всей боли в мире. Певец… или вор Якоб прижался всем телом послушно, будто только и ждал этого, но потом оттолкнул все же, непонятно как вывернулся из медвежьих объятий Зига.
- Не сейчас, нас ищут уже наверняка. Бежим.
- Куда бежать? Кругом горы и…- Зиг был сам не свой от счастья, пусть и терзали изнутри острые когти сомнений. Ничего бы его не заставило с места сдвинуться, пока все не будет решено, но страх за жизнь певца победил.
- В лес.
- В лесу разбойники.
- С тобой не страшно, - быстрое прикосновение губ, протянутая рука, и бегом по тропе вниз, без страха сломать в темноте шею. Ночь, на то она мудрая, но коварная царица: всегда покровительствует влюбленным и беглым преступникам. Укрыла беглецов бережно, спрятала от чужих глаз огонек костра и тихий ночной разговор, подглядела только их дела, что при свете дня и творить зазорно. Но кто же обвинит ее, раз не скрывали беглецы ничего от ночного неба, избрав его крышей походного шатра, а сосны – стенами? Ну а то, что не бывает мягче постели, чем душистый клевер, это знает каждый пастух. Узнал и горшечник Зиг.
Слышал он раньше, что бывает вино, которым не напиться, но опьянеть – не верил. Коварным напитком оказалась любовь сказочника. Показались первые лучи солнца, и встретил их Зиг, как самый счастливый человек на свете. К чему вековая мудрость и вечность одиночества, если можно один раз, но так свободно любить?
Якоб поклялся ему, что не будет больше воровства - они возьмут у мира только те чудеса, которые он подарит сам, не отбирая ни у кого. Видавший столетия лес слышал эти слова, и спокойно, казалось, чуть неодобрительно шуршал кронами.
Можно было бы закончить на этом сказ… Но не бывает дорог в никуда, сколько не вейся волшебная нить – а не сойти с выбранного пути раз и навсегда, аукнется то, что было прожито раньше.
Зиг и Якоб много дорог изведали, повидали много дивного, сложили в легкой игре слов дюжины песен, пока однажды не встали на их пути высокие белые стены далекого северного королевства.
Королевством правил мудрый и старый король, превыше всех сокровищ ценивший песенный дар. Каждый год в стенах его гостеприимного замка закатывался великий пир, дюжину дней длился он, и стекались на него сказочники, сказители и певцы со всех окрестных королевств, а то и из далеких, почти недостижимых, заморских стран. Соревновались они в мастерстве денно и нощно, и прекращались другие дела в добром королевстве, всем охота было послушать сказок и историй, вкусить напевов незнакомых, а то и с детства известных, с молоком матери полюбившихся.
Долго спорил Зиг со сказочником, не хотел его отпускать, боялся, что узнают его. Только ничего не хотел слушать певец.
- Это теперь дело моей жизни, другого нет, - сказал он Зигу. - Ужель я не могу даже так обрести славу?
Вздохнул тяжко парень, но не мог отказать он сладкоголосому певцу ни в чем, даже в малом. Да и разве дал тот повод усомниться в себе с той самой памятной ночи? Не бывает любви без веры, как сказки без слушателей, рассудил Зиг и взял с Якоба слово, что не покажет он никому своего лица, пусть что угодно придумает. Согласился сказочник, и вошли они в королевство мудрого короля Теобальта.
С почестями встретил новых гостей добрый король, даже не стал допытываться, почему сказитель Якоб сокрыл лицо, ему интересней была старая лютня, что так бережно была извлечена из чехла.
Мелодии и сказки таинственного гостя пленили всех, играл он с позднего вечера до самого рассвета, и никто, даже соперники не осмелились прервать его пения. Обрадованный, почти влюбленный, несмотря на преклонные года, король теперь мечтал увидеть, кто скрывается под капюшоном. Он подарил певцу горсть драгоценных камней и прекрасный футляр для любимого инструмента, просил остаться после окончания праздника, прознав про любовь гостя к чудесам и всяческим диковинам, сулил ему сказочные подарки.
- В моих садах живет птица, которая поет сотнями разных голосов, твоя лютня сможет многому научиться у нее, – сказал король, прогуливаясь с гостем по саду в редкие минуты отдыха от шумного празднества.
- Я видел ее, мудрый король. Она томится в клетке, ей грустно. Не сможет она ничему научить ни меня, ни лютню…- певец грустно улыбнулся. Ему искренне приятен был славный король, видел он в нем человека близкого по духу и гадал, каков был бы сказитель Теобальт, не родись он волею судеб королем Теобальтом.
- В моей сокровищнице хранится волшебный посох, он может показать, где закопан любой клад. Останься у меня на год, и я подарю его тебе за службу.
- Я уже нашел свой клад, - отвечал певец, пряча улыбку под капюшоном. Он смотрел, как неуклюжий Зиг пытается дать отпор мальчишкам деревянным мечом. Получалось у него еще хуже, чем подпевать на празднестве. Только никто над ним не смеялся, всем в радость было смотреть на беззаботную игру.
Понял король Теобальт, что сладить ему с певцом можно, только если Зиг слово замолвит, а к этому душа не лежала. Отступился король, хотя не покидали его тревожные мысли, начал он грустить.
Якоб же не знал сомнений и тоски не знал, подходил к концу последний вечер гуляний, манила дальняя дорога, а может и не дальняя… Догадывался он, что, поглядывая на тугой кошель, Зиг мечтает о собственном доме и горшечной мастерской, чтобы жить спокойно, как добрым людям следует.
Отыграл свою последнюю песню сказочник, спрятал подругу-лютню в футляр, принял на прощание чашу вина. Оглядел напоследок веселых гостей, и пропала вдруг с его лица улыбка. Долго вглядывался он в одного гостя, потом подошел к королю.
- Кто этот добрый человек в странном плаще и с диковинным медальоном на шее?
Улыбнулся король Теобальт, исполненный гордости за неведомого и невероятно почетного гостя:
- Это Сигурд-путешественник, ужель про него не слышал, сказитель?
- Тот, кто обошел весь мир кругом за год и вернулся к сбору урожая? Я думал, это сказка…
- Недоверчив ты, сказочник, - лукаво заметил король. Был он в прекрасном расположении духа: празднество, которое уж подходило к концу, затмило все предыдущие, и слава о нем точно еще долго будет передаваться из уст в уста, а может и вовсе останется в сказках и легендах.
Не ответил на то певец, долго молчал в задумчивости, потом смешался с толпой восторженных зевак…
Зиг не сразу понял, что случилось. Почему вдруг поднялся шум, почему вместо песен слышны крики и площадная брань? Еще недавно звучала дивная музыка и ученые разговоры, и вдруг, как волной, по просторным залам ропот, отражаясь от каменных стен.
- Кто-то учинил ссору? – спросил Зиг, нахмурив брови. Взглядом он уже искал своего сказочника, чтобы защитить, если придется…
- Нет, поймали вора, - ответили Зигу почтенные гости. – Он проник на праздник в обличии сказителя.
Понял все сразу парень. Только толку было теперь орудовать локтями, пробираясь к источнику волнений? Сказочника увели. Суд оскорбленного короля Теобальта был коротким: казнить. Завтра на рассвете ждала виселица прославленного вора и никому неизвестного сказителя. Зига тоже хотели схватить, только мудрый король Теобальт, пусть и был разгневан, не утратил своей мудрости: честность и доброта Зига, как и все его помыслы, были прозрачней утренней росы, да и нет радости карать того, кто и без того наказан.
- Коварная злодейка она, любовь, - грустно усмехнулся король, отпуская парня. Сам он тоже теперь мог сказать эти слова с полным правом. Запал ему в душу певец-вор. Только не мог Теобальт любить вора, как не мог слагать песни и сказки - он же король. – Последнее желание, хочет Якоб тебя увидеть. Но ты послушай старого человека, не как правитель тебе говорю, а как отец мог бы сказать сыну: не ходи.
Покачал головой Зиг. Решил он уже, что не жить ему ни с виной перед неотомщенным Ахметом, ни со своей обманутой любовью… Грехом было любить вора, только разве жалел об этом хоть на мгновение Зиг? Славный путь он проделал вместе со сказителем, счастливый путь, пусть печальным оказался его конец.
До рассвета просидел он рядом с Якобом, смотрел в глаза карие с золотой искоркой и не видел в них ни тени раскаяния.
- Зачем? – спросил он певца, когда время было уже совсем на исходе.
- Медальон Сигурда… ты смеешься? Любой вор мечтает его украсть. Но я мечтал о нем не для славы… Представь, сколько чудес смогли бы мы увидать? Сколько морей, пустынь, непроходимых чащ и крутых гор, за которыми… Ты знаешь, что за ними, сын горшечника? А Сигурд знает…
- Мы бы прошли этот путь вместе, - сказал ему Зиг.
- Нам бы не хватило на него и десяти жизней, - ответил Якоб.
Первые лучи солнца осветили зубчатый край башни. Неумолимо приближался час расплаты.
- Уходи, Зиг. Знаю, что не мила твоему сердцу дорога. Поставь в городе добрую мастерскую, набери учеников, найди себе, кого по нраву…. Такому, как ты, детишек нянчить, деревянным мечом драконов рубить. Что тебе я?
Жестоки те слова были Зигу, хуже ножа по сердцу.
- Так за что ты меня терпел рядом, ученый сказитель, раз горшечник я и лежебока, ничего не разумеющий в твоих великих странствиях?! – спросил и сам испугался слов своих. И ответа.
- Люб был, - сказочник отвел глаза. Желтой полоской расчертил луч стену темницы, разве можно пропустить последний свой рассвет, раз уж волею судеб заточен в самой высокой башне замка?
- Был… - только и сказал, поникнув головой Зиг. – Еще вчера был.
- Уходи, Зиг, - прошептал сказитель. – Ты не лежебока, ты мечтатель. Но тебе любы мечты в тишине и покое, у родного очага, на то они и надобны, чтобы посмотреть все, ничего не увидев. Пообещай мне только, что жизни себя не лишишь.
Пообещал Зиг. Ушел, похоронив глубоко в душе золотые искорки карих глаз, которые увели его так далеко от дома.
Рассвет Зиг встретил в дороге. Шла она вверх, в гору, и, петляя, привела к обрыву… Так Зиг Мечтатель впервые увидел Море, большое и единое пока еще для всех. Бескрайнее в своем могуществе. Он смотрел, как выползает из воды желтый диск, отсчитывая песчинки времени. Вот светило уже совсем далеко и высоко в синеве неба. Греет ласковым теплом, обманчивым, как любовь чужака, так и не ставшего своим.
Последние слова упали, как камни, в море тишины, которая обступила меня. Музыканты перестали играть… Давно ли? Повелитель, юные танцоры, затаивший обиду евнух… Они казались мне в тот миг еще дальше, чем родной дом. Хотя куда уж дальше?
Я видел суровые стены из белого камня вместо расшитых драгоценных ковров. Суровые серые скалы и легкий ветер еще не отступили перед давящей духотой летнего южного зноя. Я дышал полной грудью.
- Певца казнили? – прервал молчание повелитель. – Что за король этот Теобальт, если не смог защитить то, чем хотел обладать?
Я открыл было рот, чтобы ответить: «Он был мудрым правителем», но на свое счастье быстро осознал свою ошибку – такого оскорбления повелитель не стерпит. Здесь, на юге, совсем другая мудрость в чести и другие законы. Сила и беспощадность – вот, что ценят подданные в своем господине. Умение брать и умение защищать. Казнить и миловать одним лишь движением руки. Жестокость, которая может граничить с дикостью, и милосердие там, где дрогнул бы его проявить даже мой отец.
- Якоба не казнили, - через силу продолжил я историю. В тот день, как и каждый раз, как я слышал эту сказку от матери, мне хотелось, чтобы он поплатился. – Но Зиг узнал об этом лишь спустя много лет. Его история могла закончиться очень печально.
- Что же спасло сказителя?
- Снова – любовь. Не всегда она выпадает достойным. Добрый Сигурд уговаривал короля смилостивиться, и тот согласился, получив от него в дар медальон.
- Он расстался с самым ценным, что у него было? Зачем?
- А зачем волшебный талисман тому, кто с его помощью уже все изведал? Приходит время, и даже самые невероятные странствия перестают быть в радость. Людям необходим покой, хотя бы на душе. Говорят, Сигурда пленили золотые искорки в карих глазах певца, не смог он устоять перед магией любви. Но мне милей другое объяснение.
Я улыбнулся повелителю лукаво:
- Когда-то давно этот медальон подарил Сигурду кто-то очень мудрый, взяв с него слово, что, изведав все чудеса, Сигурд передаст медальон достойному их изведать. Король Теобальт был воистину достоин… Вернее, путник Теобальт. Сказочник Теобальт. А королем остался добрый Сигурд, повидавший все чудеса этого мира и правивший после так мудро, как не смогли бы сами боги.
- Верное решение, - одобрил повелитель. Такая мудрость была ему понятна. – А что стало с Зигом, чем закончился его путь?
- Его путь не закончился на том обрыве, он только начался. Потеряв сказочника, а вместе с ним и смысл, Зиг впал в отчаянье, но слово, данное Якобу, нарушить не посмел. Он пил и бродяжничал, побираясь в рыбацких деревушках, разбросанных по морскому берегу. И закончил бы наверняка так же печально, как славный Ахмет, не услышь он в одном трактире песни, которые пели мужественные мореплаватели, принятые там с почестями, достойными королей. Они пели про бескрайнее Море, про смертельные штормы, про Великого Дракона, разящего пламенем своих молний дерзнувших покорить Море смельчаков. Звучали напевы про далекие страны и невероятные чудеса… А последней кто-то спел очень грустную песню про Мудреца, который живет за морем, который стар, очень мудр и знает ответ на любой вопрос.
На следующий день Зиг нанялся помогать одному одинокому рыбаку. Потом, освоившись, нашел себе место в горшечной мастерской. Он работал семь зим и семь весен, а на восьмую закончил строить свой добрый корабль и собрал команду. Люди звали их безумцами за то, что пошли с человеком, не ведавшим никогда Моря, загоревшись нелепой идеей обрести… Что? Зиг сказал им всю правду: он отправляется в смертельный поход для того, чтобы найти Великого Мудреца, но не ради исполнения своих желаний, а просто поговорить. Или задать хотя бы всего один единственный вопрос.
«Такой человек может стать великим мореплавателем и любимцем Моря, если не погибнет бесславно», - рассудили моряки и пошли с ним. И оказались правы. Много славы принес им алый парус Зига Мечтателя, никого из мореплавателей так не любили простые люди, как его.
- Но он так никогда и не был счастлив? Не нашел своего Мудреца?
- Терпение, мой повелитель, - сказал я, забывшись и совсем осмелев. Боги, кого я попросил о терпении? Нет, почти приказал… будто сам сын правителя, а не раб. Я слышал, как у всех, кто был рядом, вырвался единый вздох, воздух стал еще горячее в ожидании грозы. Но произошло чудо, иначе я не скажешь – повелитель вдруг изменил своему гордому нраву. Он сказал:
- Я запомню твои слова, северный цветок. Скажи хотя бы… Тот Зиг Мечтатель так и не любил после?
Я не смог сдержать улыбки. Каждый сказочник, даже такой неумелый, как я, больше всего на свете жаждет обрести верного слушателя. О лучшем слушателе, чем повелитель, я просто не мог мечтать: он внимал, не перебивая, когда это важно, спрашивал, когда необходимо, и каждый его вопрос всегда привносил в сказку что-то новое – на этот раз тонкую лазоревую нить в мрачно сгущенную моим рассказом синеву.
- Любил. И страстно, - мне нелегко было сдержать смех, потому что в голове моей уже роились десятки смешных и довольно похабных песенок, подслушанных тайком у челяди, про совершенно другого мореплавателя. Моя мама тут бы сказала, что всем хорош был Зиг, только тянуло его, как заговоренного, к людям души огненной, а морали низкой. -
Так случилось, что спас Зиг однажды своего давнего недруга, брошенного жестокими морскими духами умирать в снежной пустыне. Звали его Инвар Веселый. Слыл он бесстрашным мореплавателем, а еще редким обманщиком и шутником, проделки которого бывали порой ой какими недобрыми. Когда-то он позавидовал славе Зига и чуть его не погубил, с тех пор они враждовали… Но, говорят, те дни, которые провел Инвар в холодном плену и отчаянии, немного изменили его в лучшую сторону. Или все-таки всему виной оказалось взаимное чувство. Одно я знаю точно – Зиг много раз пожалел о том, что взял его на борт, но с тех пор поиски Мудреца перестали быть такими одинокими.
Я закончил свой рассказ и только в тот момент заметил, что повелитель не спускает с меня глаз, будто видит впервые.
- Знал бы ты, как сейчас хорош… - От его шепота меня бросило в жар, я перестал быть властным над собственным телом, язык не слушался, не мог даже поблагодарить его за похвалу. – Почему ты так редко радуешься, северный цветок?
Я смотрел в глаза повелителю, желая лишь одного – утонуть и захлебнуться, как в Море. У меня еще мгновения назад было столько слов, я говорил долгие часы, но в этот миг не смог даже пошевелиться. Глупый и жалкий? Может, и глупый… но точно не жалок, - это я читал во взгляде повелителя. И совершенно не заметил другого взгляда, ревнивого и ненавидящего.
Я забыл про все – про врага-евнуха, про всех знатных визирей, про жару… Я забыл про Нарифа. И про то, что юг не прощает ошибок: никто не станет делиться тем, что считает своим по праву.
Повелитель долго не отпускал меня в тот вечер, я играл и пел для него. Но потом настал черед более важных дел, и он неохотно отослал меня прочь. Я, поглощенный своими мыслями, сам не заметил, как миновал извилистые полутемные коридоры. В подземный ход, соединявший большой дворец и гарем, вела узкая и темная лестница, обычно там всегда ожидал кто-то из евнухов, чтобы проводить дальше.
Никого не было, но я не вернулся обратно, совершенно забывшись. На полпути меня ждал Нариф. Я остановился, потому что разминуться с ним не мог никак. Его глаза напоминали в темноте угольки или глаза какой-то диковинной хищной птицы.
- Скажи, сказочник, тебе понравился сегодня мой танец? – прошептал он, приближаясь. Я кивнул, хотя, честно, за своим рассказом вовсе не заметил танцев.
- Врешь, - его полные губы вдруг оказались пугающе и запретно близко от моих, будто он решался меня поцеловать. Только не целуют с таким шипением, только жалят.
- Пусти, Нариф, нас будут искать, - я попытался пройти мимо, но он схватил меня за руку.
- Твоя сказка была прекрасна. Только скажи мне… Как считаешь, ты, ученый и умный северянин, должно ли бороться за свою любовь? Раз она так велика, что смоет любой грех… как считаешь? – он сжал мое запястье до боли. И глаза исступленные, безумные. Вспомнился сразу несчастный Ахмет…
И я понял, что будет дальше. Я воин, сын воина, пусть Нариф и был ловким сильным танцором, но он не знал искусство боя. Я отшатнулся, и смертоносная игла лишь царапнула рукав моих одежд. Он не ожидал этого и при следующей попытке сжал ее слишком сильно… Я обезоружил Нарифа, но чуть не полетел вниз, оступившись на крутых ступенях, когда он вновь на меня набросился…
Тут нас разняли. Старший евнух, белый, как полотно, клялся, что вырежет наши языки и заставит потом их съесть, если мы проболтаемся хоть одной живой душе. Повелитель не стерпит распри между рабами: обоих бросят диким животным, и неважно, что один из них любимый наложник. И евнух отправится следом, потому будет молчать. Но дорого обойдется ему молчание, если о случившемся станет известно.
Нас отвели каждого в свою комнату и заперли. Я ворочался и долго не мог уснуть. Наутро я узнал, что Нариф болен. Оцарапался о собственную иглу. Яда попало в кровь намного меньше, чем было предназначено мне, но любимый наложник не поскупился на смертоносное зелье, его жизнь висела на волоске. И симптомы казались очевидными. Не знаю, как евнух упустил момент и не задушил его во сне, когда заметил первые признаки лихорадки. Наверное, он оказался слишком труслив. И это могло сгубить всех нас. Признаки яда заметили. Весть, что любимый наложник повелителя кем-то отравлен, в одночасье облетела весь дворец.
Повелитель был мрачнее тучи, полдня он провел у постели больного. Вечером послал за мной. Когда я вошел к нему, меня трясло. Но повелитель просто захотел послушать сказку. И всю ночь я развлекал его новой историей про Море, цветные паруса и двух братьев - морских духов, пока под утро его не сморил сон.
Я лежу в его постели, согревая своими объятиями, и с ужасом жду рассвета. Я не Якоб, но тоже преступник, раз обо всем промолчал. Любуюсь спящим, размышляя о том, что еще мог бы ему рассказать про наших богов и героев. Когда-нибудь он смог бы понять мой Север. Когда-нибудь… Первый луч солнца поделил на две части вычурный узор гобелена. Я не желаю смерти Нарифу, но на заре нового дня меня терзает лишь одна мысль: как же я теперь смогу оправдаться? Как?
TBC
@темы: Библиотека моего притона, ориджи от Maxim, Сказки Севера
-
-
06.11.2011 в 17:29-
-
07.11.2011 в 21:49-
-
08.11.2011 в 02:32-
-
08.11.2011 в 08:29-
-
08.11.2011 в 10:03Если что, сигнальте, я помогу)) тут бардак)
-
-
09.11.2011 в 12:16