я ваще не понимаю, как вы там живёте... (с)
Вот и подошел к концу конкурс "Курс: Славяне" на соо Банк Идей. Тащу свою работу, а то уж прямо ломка - ни одной выкладки после Мора... Мой раздел на фесте был "Будущее".
Название: "Москва - Сочи - 2042"
Автор: Maxim
Бета: Zainka-Gvena
Рейтинг: R
Жанр: Романтика, Повседневность, Слэш
Размер: миди
Саммари: Порой будущее пугает, а настоящее - слишком зыбко. Но в жизни есть дороги, по которым обязательно надо пройти.
От автора: да, на коллаже дракон. Это корпоративный стиль нашей команды на фесте)))
Читать дальше
«Великая любовь тем и хороша, что конечна», - пишу я и тут же морщусь от осознания, что опять не то. Статью сдавать в четверг, сегодня уже понедельник, а в голове всякая высокохудожественная муть в стиле Ромео и Джульетты. За окном опять какая-то хмарь, забытая сигарета обратилась в прах на дне пепельницы, а доберман скулит под дверью, умоляя, чтобы его впустили, с ним поиграли или сделали еще что-то, дабы он перестал выть. Когда Борис завел собаку, я очень разозлился. «Это ты такую замену мне подыскал?» - до сих пор стыдно за свои слова. Особенно теперь, когда осталось не так уж много. Неделя, может, две. Золотой столбик, на сайте под моей фотографией, неумолимо стремится вверх. Когда-то мы не верили, что эту сумму можно собрать. Хорошо, я не верил. Боря же бегал и оббивал пороги, пока я во власти накатившей депрессии лежал на диване и щелкал каналы, перескакивая с новостных на спортивные, а со спортивных на набившие оскомину сериалы.
Теперь уже ясно, что мы успели. Последнее обследование показало, что у меня есть в запасе несколько месяцев, может быть, даже полгода. Наметилась положительная тенденция. То есть, болезнь перестала прогрессировать с ужасающей скоростью, но самому мне не поправиться никак.
Я закрываю документ, над которым работал, запускаю на кухню добермана, чтобы не выл, беру из пачки сигарету и подхожу к окну. Мы живем на тридцатом этаже, в самом центре Москвы. Когда погода хорошая, город как на ладони, когда плохая – тучи опускаются ниже нашего этажа и клубятся внизу. Мне это нравится даже больше, умиротворяет. Сегодня с погодой дела обстоят именно так, видимость плохая, и все же я вижу вдалеке силуэты высоких круглых башен, они как шипы, нацеленные в небо. Еще пять лет назад их там не было. До утверждения нового градостроительного плана, который уже почти изменил центр города до неузнаваемости. Мне страшно подумать, что может случиться за десять лет. Узнаю я вообще хоть что-нибудь?
Я выбрасываю в форточку сигарету, треплю по гладкой черной голове подсунувшегося добермана. Мне интересно, сколько времени так прошло. Пока я зависал над одной фразой в статье, пока курил, просто пялясь в окно…
Борис запретил мне носить часы и вообще убрал их всех из дома, потому что я постоянно с ними сверялся. Сколько времени уходит на завтрак? На сон? На работу? Сколько длится один вдох?
Не знаю, пожалуй, он прав. Но сам я не вижу в этом никакого нервного расстройства. Просто, когда я узнал, что мне предстоит – время стало течь для меня по-другому.
Еще совсем недавно я хотел купить песочные часы в отместку на покупку добермана, сидеть и тайком смотреть, как перетекает песок из одного края стеклянной колбы в другой. Но потом передумал. Сейчас я хочу лишь одного: чтобы Борис скорее сегодня оказался дома, и мы могли поговорить. Я хочу просить его об отсрочке. Знаю, это смешно - оттягивать свое полное исцеление. Но врачи же сказали, еще полгода. За полгода можно успеть очень многое. Дописать цикл статей про Атлантический альянс, закончить серию очерков для журнала, с которыми я катастрофически не успеваю.
Если прищуриться и внимательно посмотреть в окно на центральную из башен, будут видны очертания большой неоновой вывески. Букв не разобрать, но я и так знаю, что на ней написано. «Институт вечной молодости». Самый масштабный проект в области здравоохранения за последние… даже не знаю сколько десятилетий. Что ж, рано или поздно к этому должны были прийти. Сейчас технология позволяет полностью остановить старение. Возможно, когда-нибудь вовсе появятся средства, способные обернуть биологическое время вспять. Надеюсь только, что мы с Борисом эти времена застанем.
А пока и бегство от старости доступно не всем. Волшебные «молодильные яблоки» для богатых, как пишут в газетах. Я сам так когда-то написал, когда процедура стоила миллионы. Сейчас – сотни тысяч. Куда более доступно, но вокруг башни нет многокилометровой очереди. Вернее, виртуальная очередь все же есть, но большинство людей обращается в институт вовсе не для того, чтобы отодвинуть старость, а потому что другого выхода больше нет.
Билборды же на улицах все продолжают зазывать изображениями беззаботных красавец, продливших себе молодость на десятилетия. Меня, честно, их вид всегда пугал. Это казалось слишком невероятным, противоестественным. Пусть первые пациенты уже давно проснулись и блистают улыбками с экранов, уверяя, что было совсем не страшно. Будто заснул на час, а проснувшись – не помнишь, какие снились сны. Но очень четко помнится все, что было перед сном. Только сон этот длится очень долго. Сама процедура занимает много времени, а потом жизнь в организме словно замирает. То, что происходит с человеком, нельзя назвать комой, но и для сна это слишком глубоко. Необъяснимый, но очень целебный по своим свойствам процесс. Ему придумали какой-то термин, но даже «кома» звучит менее страшно, потому что понятно, что стоит за этим словом.
Я возвращаюсь к компьютеру, доберман хвостиком идет следом. Когда я сажусь, он кладет голову мне на колени. И я снова напоминаю себе спросить Борю про его кличку. Я его не называю никак, потому постоянно забываю.
Если щелкнуть мышкой по иконке браузера, сразу откроется страница с моей фотографией, под которой золотой столбик графика. Прошел год с того момента, как мы сделали ее домашней, чтобы следить. Тогда еще казалось, что все это пустое и надежды нет. «Максим Горяинов, двадцать четыре года, молодой журналист, любимый своими читателями и слушателями в радио-эфире, - такая надпись есть под фотографией, с которой я улыбаюсь, взирая на мир честным и открытым взглядом. – Болен раком на очень запущенной стадии». Далее приложены файлы, выписки из карты, справки… И золотой столбик быстро пополз вверх. Видимо, этот Максим Горяинов действительно очень любим читателями и слушателями в эфире. И одним конкретным человеком, который делает для него все.
Щелкает замок. Я вслушиваюсь в каждый поворот ключа, доберман с тявканьем срывается встречать. Хозяин пришел. Я, поразмыслив, тоже срываюсь. Но выхожу из комнаты лениво, почесывая пузо, будто его приход не самое важное событие дня, а просто лишь один из моментов. Мы же договорились вести себя так, как обычно.
- Боря, суп в холодильнике… - и осекаюсь.
У него в руках цветы. Целая охапка белых ромашек.
Вот тебе, и «вести как обычно». Мы никогда не дарили друг другу цветов. Ни я ему, ни он мне. Но я часто покупал белые ромашки, ставил себе на стол возле монитора.
Я смотрю на него, на цветы и понимаю все сразу. Забираю машинально, киваю, сам не зная чему.
- Время пришло? – вопрос. Уже излишний. Не дожидаясь ответа, ухожу в комнату. Замираю, лишь врезавшись животом в подоконник. Где-то тут была ваза. Точно.
Он следует за мной, даже не сняв в прихожей куртку, - я замечаю это, когда он обнимает меня сзади, прижимая к груди. Обниматься с ним мягко и очень тепло.
- Когда я выйду, твое пивное брюшко, которого якобы нет, превратится в пивное пузо, - говорю, старясь проглотить в горле комок, потому получается хрипло. И радуюсь, что он не может видеть моего лица.
- А от тебя будто половина осталась, я не мог больше смотреть. Извини. – Он касается губами моей макушки, и я киваю, молча прощая его. За то, что все уже сделал. Не посоветовался. Но я мог тянуть бесконечно.
Мой сон продлится десять лет - по прогнозам. Его будут поддерживать искусственно, пока моя опухоль не рассосется полностью, иначе все насмарку.
- И сколько нам осталось?
- Десять дней.
- Не густо.
Он уводит меня от окна за руку, как ребенка. Усаживает на диван. Я смотрю, как он отыскивает вазу – конечно, она была на столе, – идет на кухню. Я слышу, как на кухне льется вода, и у меня в голове снова включаются невидимые часы, отсчитывающие секунду за секундой. По капле.
Когда он возвращается, мы с доберманом сидим и смотрим на него. Он ставит вазу на стол, усаживается напротив и кладет передо мной какую-то папку. Я бросаю на нее лишь беглый взгляд и, увидев эмблему института, больше уже не смотрю.
- Тут все. И оплаченные чеки тоже.
Говоря, он смотрит в пол, будто выискивая что-то на ковре. Не на меня. И словно не знает, куда девать свои большие мозолистые руки. Так с Борисом бывает всегда, когда нервничает. И сейчас он сидит передо мной, все еще в верхней одежде, широкоплечий и ссутуленный, напоминая в своей неизменной коричневой куртке засмущавшегося бурого мишку из сказки.
Многие мои друзья не понимали раньше, что я в нем нашел. Борис не имел высшего образования, работал руками, правда, мастером был хорошим, уважаемым. Да только совсем не это ценят в людях выпускники журфака. Узкий лоб и вечно нахмуренный брови не позволяли заподозрить в нем интересного собеседника. Впрочем, он таким и не был. А вот слушателем – очень хорошим. И соображал куда быстрее меня. Но, конечно, я не брал этого в расчет, когда пять лет назад познакомился с ним на байкерском фестивале.
Было много пива, переизбыток адреналина. Мне понравилась, как на его покатых плечах сидела мотоциклетная куртка. Захотелось потрогать бицепсы. Потом понравилось ерошить пальцами короткий ежик волос. И еще – у него был крутой байк, который он продал по моей просьбе после аварии. И купил раритетного вида седан, чтобы перебрать его по винтику; а я на вопросы своих друзей мог отвечать: зато у моего парня красивая тачка. Сколько всего было за эти годы! Первая квартира, переезд, потоп. Первая опубликованная статья. Затем радиоэфиры, успех, переезд на тридцатый этаж.
Вопросов, что такой Боря делает рядом со мной, становилось все больше. Я лишь пожимал плечами. Что он меня очень любит, я ощущал каждый день, ни с кем мне не было так, и никто не становился мне близким почти сразу. Я непросто схожусь с людьми, а с ним – так вышло. Такого не объяснишь никому. Лишь год назад, когда мне поставили диагноз, я впервые услышал от другого человека, что с Борисом мне повезло. Это сказал мой врач. После первой химиотерапии я чувствовал себя ужасно, и все равно его слова были приятны настолько, что на минуту я обо всем забыл. Наверное, это было красноречивей любых признаний или самокопаний. Так радоваться, что близкого человека похвалили – красноречивей любых слов. Я просто пропустил момент, когда он стал для меня всем на свете. Когда пытаешься жить в ритме большого города, так бывает.
И вот сейчас Боря сидит напротив меня, понурившись, словно ожидая, что я приду в себя и начну его ругать. А я даже, что сказать, чтобы он перестал, не знаю.
- Борь, мне тогда с работой надо все закончить, - говорю, и абсолютно не то.
- К черту. – Поднимает на меня взгляд, но быстро отводит.
- А что тогда? – Я смотрю выжидательно. Потом отворачиваюсь. Не то, совершенно не то все говорю. Как со статьей, слова не те. Я готов бросить все начатым, так и не окончив, но боюсь, что могу сойти с ума, если не завалю себя в эти последние дни работой и всякими «важными» делами.
- Уедем, - предлагает он просто.
- Куда? – интересуюсь я, не уверенный, что в этот раз поддержу Борину идею.
- В Сочи. На машине. – Он, наконец, смотрит мне в глаза. – Там дорогу верхами отстроили. Море, серпантин. Почти Монте-Карло.
- Поедем с остановками, да?
- Да.
- Чтобы я мог все посмотреть еще раз и запомнить?
Он пожимает плечами, молча глядя на меня, потом спрашивает:
- Так поедешь?
Будто я могу отказаться. У меня сердце в горле колотится, столько всего ему не сказано, но время еще будет. В дороге только он и я. Так правильно.
- У дороги обязательно купим сгущенку.
- Что?
- Мы когда с отцом ездили, я мелкий еще совсем был, под Краснодаром у дороги бабушки продавали сгущенку. Вкуснее в жизни не пробовал.
- Сластена. – Боря говорит это без тени улыбки, будто осуждая. Зато я улыбаюсь, и чувствую, как меня в этот момент отпускает. Внутри словно ослабили взведенную пружину. Я уже не думаю, что будет через десять дней. Для меня это становится таким же далеким, как десять лет. Есть только этот момент. И наша общая поездка.
- И когда мы выдвигаемся?
- Сейчас.
Я не спорю, а сразу иду собирать сумку. Кидаю в нее разные шмотки, какие попадаются под руку, почти без разбора.
- А собаку кому отдадим? – кричу ему через стену.
- Соседу. Он ее уже брал, ты не помнишь?
Сознаваться, что и имени собаки не помню, я не стал. Вышел к нему с собранной сумкой минут через пять, кажется – в жизни так быстро не собирался. Смотрю на него с видом истинного превосходства: типа, вот, не ожидал? – и шествую сразу к выходу. Я знаю, что Боря, если еще не собрался, соберется даже быстрее, чем это сделал я.
- Макс! – окликает он меня уже на пороге. – Ты ноутбук не забыл?
- Ты же сказал: «К черту». Ну так и к черту, – подмигиваю ему и выхожу.
Раньше я бы сказал, что в компьютере – половина моей жизни. Я и сейчас от этого не отказываюсь, но жизни этой осталось десять дней. Очень мало, чтобы отдать Боре все, что мы раньше не добрали.
Десять лет – это, конечно, не вся жизнь. «Я буду ждать тебя, как из тюрьмы, словно верная жена», – начал он шутить, когда стало ясно, что деньги на процедуру все же реально собрать. И я находил иногда это веселым.
Действительно, почти как тюремный срок. Только выйду я из стен института таким же молодым, как в тот день, когда туда войду. А Боре будет уже за сорок. Много новых морщин, возможно, появившаяся седина или наметившаяся лысина – меня это не волнует. Ерунда. Я даже почти верю, что он может дождаться. С кем бы ни был, и как бы ни сложилась без меня его жизнь. Но после процедуры я еще лет тридцать, а то и сорок, буду оставаться таким же молодым. А Боря будет стареть. Как старятся нормальные люди.
Я внимательно рассматриваю его профиль, пока мы едем по Москве. Тут мне ничего неинтересно, слишком давно приелось. Несмотря на два верхних этажа кольцевой дороги, все равно стоим в пробках. С иронией думаю, что к моему возвращению построят третий и четвертый.
- Будешь пялиться, дырку протрешь, - недовольно бурчит Борис, но на меня это не производит особого эффекта.
- Смотри на дорогу.
Из города мы выезжаем, когда солнце начинает уже садиться.
Почувствовать воздух свободы приятно. Все же прав тот, кто говорит, что современный мегаполис – металлическая тюрьма, напичканная добровольными узниками. Когда мы минуем последний комплекс зданий аэропорта и выезжаем на верхнюю трассу, я выдыхаю с облегчением. Вырвались. Никто и ничто уже не остановит и не вернет.
- А когда мы остановимся перекусить?
- Ты уже проголодался? А чего в городе мне не сказал? – смотрит на меня удивленно.
- Нет. Я просто хочу, чтобы мы остановились на настоящей старой заправке, чтобы была кавказская кухня и придорожный мотель.
- Это спускаться на нижнюю трассу у Ростова нужно. Потому что таких я знаю всего две. А зачем именно заправка? Моей старушке и бензин уже заливать некуда, еще весной свинтил бензобак к чертовой бабушке.
- Правда? Жаль. Я не интересовался раньше, думал, она у тебя вовсе на угле чапает.
Боря оторвал руку от руля и выразительно показал мне большой кулак. Я прыснул.
- Сейчас вот как съеду на обочину…
- И что? Будешь учить меня уму-разуму на глазах восхищенных дальнобойщиков, что будут нам сигналить, проносясь мимо? Не боишься аварию устроить?
- Макс, - говорит он, и я замечаю, как сильно он стискивает руль, будто хочет его погнуть. – Будет тебе мотель. Я обещаю.
От такого обещания смеюсь нервно и смотрю, наконец, в окно. Родной российский пейзаж: елки да березы, березы да елки. Далеко внизу они сейчас сумрачные и даже таинственные, как зачарованный лес со злыми великанами и добрыми гномами.
Настроение меняется от игривого к романтическому. Но уже вряд ли что-то можно изменить: если Боря обещал, что будет мне мотель, то мотель будет мне по полной. Возможно, вместе со счетом за поломанную мебель. Но раскаянья в душе не ощущаю.
Дорога вьется лентой, отсчитывая километры. В принципе, Боря мог бы задать программу и не крутить руль, а обниматься вместо этого со мной, но он доверяет только ручному вождению. И сегодня притихший я даже не решаюсь назвать его «ископаемым». Вдруг ему раньше было это обидно? Он хмурился, когда это слышал. Все может быть.
Зеваю. Лес внизу уже не виден, только темнота. Натягиваю ремень безопасности до предела, чтобы устроить голову у Бори на плече. Он целует меня в макушку, трется носом. Щекотно. Я крепче зажмуриваюсь. Надо поспать, пусть в последнее время сон я ненавижу.
- Растолкаешь меня перед заправкой?
Он лишь молча опускает свою большую руку мне на голову, чтобы я не дергался. Что ж, намек понят. Послушно затихаю и сплю.
Когда Борис начинает меня тормошить, мне кажется, что я проспал всю ночь, но когда я открываю глаза, кругом все еще темно.
- Приехали?
- Ага, выгружайся. – Он глушит мотор и выразительно смотрит на меня. Я зеваю, пытаясь понять, хочу еще спать или хочу лишь кофе.
На заправке я вижу несколько байков, явно собранных владельцами вручную. Рядом примостился потрепанный кабриолет и перегородившая дорогу к входу фура. Пока мы с Борей обходим ее кругом, чтобы все же подойти к входу, я думаю о том, что из них всех на бензине ездит разве что один самый выпендрежный байк, остальные приехали за чебуреками, не иначе. Или по старой памяти. Когда еще не было никакого верхнего шоссе, зарядных пунктов и фаст-фудов каждые пятьдесят километров.
Мы сразу направляемся к двери с вывеской «Кафе&Motel». Именно так и написано, я хихикаю, Боря с осуждением на меня смотрит.
За барной стойкой нас встречает мрачноватого вида тип, который окидывает нас таким взглядом, будто уверен, что мы в лучшем случае сейчас достанем оружие и будем покушаться на его хиленькую кассу. Хотя, с другой стороны, я просто привык к Бориной внешности. Окружающие же, когда он подходит на расстояние удара, смотрят на него обычно с опаской и толикой уважения, на всякий случай.
- Нам бы комнату, - просто говорит Боря, моментально растопив лед. Тип суетится, копаясь в груде ключей.
- Второй этаж, - кивает он нам, наконец, расставшись с маленьким пронумерованным ключиком. – Завтракать будете?
- А то! – отвечает Боря таким обиженным тоном, что сомнений не остается – мы исключительно ради завтрака сюда и заехали. Я снова прыскаю в кулак.
Потыкавшись в потертое бумажное меню, я, вспомнив свою недавнюю фантазию, выбираю чебуреки. Два. Больших.
Боря внимательно на меня смотрит, но от комментариев воздерживается: он прекрасно помнит, как я всегда следил за холестерином и прочей ерундой. Ключевое слово – «следил». В прошедшем времени теперь.
Мы поднимаемся на второй этаж, он галантно распахивает передо мной дверь. Войдя, я долго пялюсь на две металлические койки, застланные тонким, как в поездах, бельем.
- Мы сдвинем их вместе, - успокаивает меня Боря.
- Определенно, - соглашаюсь я, и, отмерев, замечаю, что в комнате есть еще покосившийся шкаф, тумбочка и репродукция Ван Гога на стене. Конечно же, «Подсолнухи». Когда Боря протискивается мимо меня в узенькую, едва заметную дверь, я, наконец, осознаю, что удобства все же находятся не на улице. И то хорошо. Жить, может, так и нельзя, но переночевать вполне можно. Я сажусь в задумчивости на металлическую койку, пружины подо мной со скрипом прогибаются. Да… такую мы быстро сломаем, если будем… Хм.
Вода в ванной перестает течь довольно быстро. Хотя к этому месту больше подошел бы, пожалуй, термин «санитарная зона». Боря выходит уже без футболки, кидает ее, не глядя, на тумбочку, промахивается, конечно, и футболка оказывается на полу. Засмотревшись на него, я не сразу понимаю, что двигать койку он собрался вместе со мной. Возмущенно подскакиваю, он лишь хмыкает, гад. Мог бы не демонстрировать так разницу в весовых категориях. Она и раньше была значительная, а теперь и вовсе переломить меня пополам – раз плюнуть. Знает же, как меня это бесит. Впрочем, когда я называю Борю «ископаемым», ему это тоже не особо нравится. Мстит, наверное.
Когда перестановки заканчиваются, я успеваю успокоиться. Подхожу к нему, кладу ладони на грудь, веду вниз, цепляя завитки волос.
Если я начинаю шутить, что поросль у него на груди гуще, чем волосы на голове, он очень смешно обижается. Хмурится и оттопыривает нижнюю губу. А потом сгребает меня в охапку и утаскивает в укромный угол. Такая у нас сказка «Машенька и медведь» для взрослых. Давно в нее не играли.
Я пытаюсь поймать настроение. Глажу его мускулистые руки, зарываюсь носом в волосы на груди. От него пахнет яблоком. Наверное, дешевое жидкое мыло из бутылки. Я предпочел бы запах пота. Медленно опускаюсь на колени, целую живот. Грудь вся в поросли, а живот почти голый. И на нем складочка, из-за которой я его дразню. Боря весь такой мускулистый, накаченный, а живот мягкий. Конечно, через десять лет будет пузо. Определенно, будет. Я трусь щекой, зажмурившись крепко, пытаюсь представить. Страсти нет, только разъедающая изнутри нежность, горькая на вкус.
Он ловит мои запястья, легко утягивая вверх.
- Я же вижу, что ты не хочешь.
- Не в этом дело. – Я пытаюсь спорить, но знаю, что он прав. И он это знает. Чувствую лишь мучительную досаду на себя. Это наши последние дни. И ночи. А я ничего не хочу. Я с этими чертовыми лекарствами уже полгода ничего не хочу. Или не в этом дело. Просто я очень сильно болен. Вот и все. А он так и не смог меня бросить. «Не захотел», – поправляю сам себя во имя справедливости.
- Макс, дай знать, когда закончить себя линчевать, и будем ложиться.
Я пинаю его от души. И он все-таки сгребает меня в охапку и утаскивает в кровать. В кольце его рук я затихаю. Сразу становится спокойно и даже уже не обидно, что все так.
Сон ко мне не идет, я смотрю в потолок, на потолке серые пятна. Видимо, остались от мошкары. Или еще от чего-то. Здесь, если б не Борины руки, было бы совсем неуютно, и мне почти хочется домой. Но я знаю, что дома, на нашем тридцатом этаже, среди всех наших вещей, звонков друзей и неизбежных хлопот с подготовкой мне было бы просто невыносимо. Лучше находиться где угодно, только не среди того, что скоро потеряешь.
Уехав, мы, не сговариваясь, отключили сотовые.
- Борь, ты спишь? – приподнимаю голову и вижу его широко открытые, без намека на сон, глаза. Он тоже смотрит в потолок.
- М-м?
- А помнишь, как мы поссорились и ты выкидывал мои вещи с балкона на старой квартире?
- Не было такого.
- А почему? – я поглаживаю его пальцы, переплетая со своими. Они у него привычно жесткие, как терка. – Все же ссорятся. Не ревновал меня ни разу?
- Когда я твоему профессору хотел свернуть шею – считается?
Смеюсь.
- Нет, не считается, потому что надо было сказать сразу. А ты только сейчас.
- Тогда не знаю. Но если хочешь, когда ты выйдешь, обязательно устрою тебе скандал.
- Не хочу.
Он опускает подбородок мне на макушку. Я ерзаю, стараясь устроиться, чтобы совсем уютно. Знаю уже, что сейчас он скажет: «Спи». И мы действительно уже будем спать. Но вместо этого он спрашивает:
- Ты таблетки свои принял? А то проснешься и будешь орать посреди ночи. А я с перепугу упаду с кровати.
Вздыхаю.
- Они в сумке остались.
Боря осторожно перекладывает меня на подушку и слезает с кровати. Смотрю, как он шарит в темноте, не помня, где выключатель, и спотыкается о сумку. Не лениво же ему. Хотя, будь ему лениво, меня бы уже давно не было. Послушно принимаю с его шершавой ладони пилюли, запиваю минералкой. Когда он возвращается обратно, устраиваться спать приходится по новой. И я наконец понимаю, что очень устал.
Утром, когда мы спускаемся к завтраку, я вижу в кафе всех владельцев транспорта, оставленного на стоянке. Кроме, разве что, кабриолета. У окна расположилась парочка мрачноватых и заспанных дальнобойщиков, в углу сидела шумная компания байкеров. Один из них настойчиво требовал у типа за барной стойкой пива, а остальные активно его осуждали, уверяя, что на коня в таком виде сесть ему не дадут и пойдет он пешком до Ростова-папы. Впрочем, сами они выглядели еще не протрезвевшими с вчерашнего. Наше с Борей появление они воспринимают с большим интересом.
Я предусмотрительно выбираю столик в противоположном углу, минут через пять мрачноватый тип за стойкой приносит мне два гигантских дымящихся чебурека, а Боре омлет. Я с восторгом вонзаю в еду зубы – настоящие, какие надо! На самом вредном масле. Жирные, и начинки много. Подумав, я заказываю еще жареную картошку с аджикой. Боря стоически по-прежнему этого не комментирует.
- Сначала заедем в Ростов, - говорит он мне, когда мы уже перестаем быть настолько голодными, что не до разговоров. – Зайдем там на рынок. По площади прогуляемся, если хочешь. А потом можно без остановок, до Краснодара. Потом остановимся в Небуге, там аквапарк перестроили. Сауны, говорят…
- В сауны еще без меня находишься. Давай лучше погуляем в Туапсе.
- Давай, - легко соглашается Боря.
В этот самый момент к нам подходит один из байкеров. Не лениво ему все же оказалось пересекать зал. После такого чувствуешь себя единственным лентяем в России: что для тебя является аргументом, то для других не аргумент вовсе.
- Огонька найдется? – интересуется он, и, не дожидаясь ответа, плюхается на свободный стул, оседлав его, как любимый мотоцикл.
Боря молча протягивает ему зажигалку. Пусть ни один из нас не курит, но зажигалка почему-то всегда при нем. «На всякий пожарный», – как говорит Боря, но я-то знаю, что ему просто так легче завязывать знакомства. Сейчас, по моему мнению, это оказалось некстати.
- Куда едете, ребята? – расплывается в улыбке байкер, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.
- В Сочи, - коротко обрубаю я. Наш самозваный сосед по столику в ответ лишь удостаивает меня мимолетным изучающим взглядом и снова обращается к Борису.
- Тачка на парковке твоя? Ну вот такая! – он чертит руками в воздухе что-то, что должно, видимо в задумке напоминать вытянутый прямоугольник. Боря кивает, и тот живо интересуется: – На бензине, небось?!
- Какое там. Бензин – пустое пижонство.
- Ты только Рудику нашему не говори, – ухмыляется байкер, состроив такую многозначительную мину, будто заговор мы тут замышляем, и указывая на того шумного, кто все пива просил. – А то он в драку полезет. Меня Вадимом кстати. А вы кто будете?
- А чего бы мне с ним разговаривать? Борис. И Макс. – Боря кивает на меня.
- Да так. У нас тут спор вышел небольшой. Ты вроде мужик серьезный. Поможешь рассудить?
Боря вопросительно смотрит на меня, я с большой тоской на Борю. Откажется – я же потом всю неделю, вместо поездки, передачки в больницу ему буду носить. В ростовскую, не иначе. Согласится – может быть тот же результат.
- Ладно, давай, - неуверенно говорю я, поднимаясь следом, пусть меня и не приглашали. Не пойдет мой парень без меня к этим крупным и неуравновешенным ребятам. И плевать, что от меня поддержка разве что моральная.
Подойдя к их столику, мы быстро узнаем суть спора. Он оказывается вечным, как мир: ребята хотят выяснить, кто из них сильнее. Хотя, подозреваю, им интереснее выяснить, насколько силен Боря, а соревнование на руках и судейство придумали чисто для затравки. Посмотрим.
Вначале сражаются Вадим и Рудик. Через пару минут напряженного пыхтения и поддерживающих криков Рудик проигрывает, вымещает свою досаду на стуле – все же кому-то будет счет за поломанную мебель – и почти решает заказать себе пиво, но в последний момент свои его все же отговаривают. В итоге мы все поднимаем банки пепси, отмечая каждый следующий раунд. Вадим с честью держится еще два, потом все же уступает матерому детине с длинной бородой и руками, покрытыми наколками так густо, что издалека он кажется одетым в куртку, а не кожаный жилет. Судя по всему, главный у них. Он выразительно смотрит на Борю. И я уже понимаю, что был прав.
- Будешь?
В этот раз Боря на меня не смотрит вопросительно, а просто усаживается напротив. У них свои законы, мне этого не понять, но он в жизни не откажется.
На следующие пять минут поднимается такая волна шума и коллективной поддержки, что даже я чувствую себя зараженным духом болельщика.
Дальнобойщики уже давно оставили свой столик и присоединились к нам, парень за барной стойкой куда-то свалил, надеюсь, не вызывать полицию. Впрочем, упрекнуть в этом было бы сложно. Топот, раздавленные жестяные банки, сдвинутые столы-стулья…
Когда мы с Борисом потом выходим на улицу, у меня такое ощущение, словно мы всю ночь прозависали в баре, догоняясь текилой.
- Ну ты у меня… - восхищенно говорю я, когда мы останавливаемся на полупустой парковке, одинаково шаря взглядом в попытке сообразить, а в какой стороне наша машина.
- Какой? – грудным басом переспрашивает Боря, выпятив грудь колесом. Образец довольного самца, как же мало некоторым для счастья надо.
- Зверюга! – нахожу я, наконец, верное определение, заметив одновременно нашу машину. Мы, оказывается, встали не рядом с байкерами ночью, а за кабриолетом. Вот и хорошо! Байкеры на поверку оказались премилыми ребятами, но уж очень настаивали, чтобы мы с Борей после Ростова махнули с ними в Новосибирск. Вообще, звали Борю с собой в середине лета колесить по Кавказу. Летом меня с ним уже не будет, так что я настоял, чтобы он обменялся с ними телефонами. Боря это сделал, пусть без особого энтузиазма. Но я почему-то уверен, что когда меня рядом не будет, он снова купит себе байк. Жизнь же на мне не заканчивается.
Когда мы подходим к машине, то видим владельцев кабриолета. Остроносый тип в клетчатом пиджаке, по виду скользкий хмырь, и худенькая девушка, рыжая, нос весь в веснушках, по виду студентка. Они стоят рядом с машиной и громко ссорятся. Отличное занятие нашли, чтобы разнообразить себе поездку, пять баллов. Я морщусь, потому что после гвалта в кафе у меня трещит башка, и прошу Борю скорее трогать. И он не заставляет меня ждать.
Дорога снова вьется перед нами серой лентой. На верхнее шоссе мы больше не поднимаемся, хотя там трасса лучше - до города и так осталось недолго.
С головой ухожу в свои мысли и не сразу понимаю, почему Боря спустя пять минут сбрасывает скорость, а потом и вовсе тормозит.
- Сгущенка, - объявляет он мне, как название остановки. Я, ничего не понимая, смотрю на него, потом по сторонам. И до меня наконец доходит.
Классическая картина, знакомая, мне с самого детства: по бокам лес стеной, никаких проселочных дорог по бокам, до ближайшего населенного пункта пятьдесят километров, и сидит какая-нибудь бабулечка на обочине, торгует солеными грибами да маринованными огурцами, а иногда и самой лучшей в мире сгущенкой. А откуда она такая взялась – непонятно.
В нашем конкретном случае дела обстоят почти так же, с поправкой лишь на то, что на обочине сидит дед в резиновых сапогах и с кустистой бородой да торгует банными вениками, корзинами и всякими изделиями из бересты.
Банок со сгущенкой у него не видать, но все равно я выскакиваю из машины и подхожу к нему.
- Здравствуй, дед, - здоровается за нас обоих подоспевший следом Борис, пока я рассматриваю весь представленный незамысловатый «хэндмейд».
Если издалека дедушка казался леший-лешим, то вблизи своим красным, заросшим бородой лицом и маленькими бегающими глазками он больше напомнил обычного городского бомжа. А стоит ему открыть рот, я сразу ощущаю запах перегара.
- И вам привет, ребятки. Банные венички! Хорошие!
- Венички? – задумчиво переспрашиваю я, рассматривая недурно сделанные шкатулки из бересты, которые дедушка наверняка приобрел на рынке в Ростове, а теперь продает втридорога.
- Ух – попаритесь! – Дед втягивает голову в плечи и зажмуривается, пытаясь, видимо, этим передать всю гамму удовольствия после русской бани. – И корзиночки. За грибами, а?!
- А съедобного у вас ничего? – простодушно интересуюсь я, чувствуя, как Борис за моей спиной трясется от беззвучного хохота.
Тут лицо старичка вдруг становится очень хитрым, сморщивается, как у гримасничающей обезьянки.
- Да как тебе сказать, сынок… Съедобное оно иль нет? Для кого так да, а для кого-то совсем-совсем нет.
На минуту в моих глазах старик снова становится похожим на лесовика.
- Это как? – спрашиваю.
Он подскакивает, суетясь, лезет в ящик, который использовал как табурет, и достает оттуда бутылку, до краев наполненную белой непрозрачной жидкостью.
- Натуральнейший продукт! – возвещает он уже совершенно похабным голосом.
Когда мы трогаемся дальше, Борис долго неодобрительно молчит.
- Теперь на рынок в Ростове можно не заезжать? – робко замечаю, прижимая к груди пакет, в котором кое-что громко булькает, будто нарочно, чтобы позлить Борю. Помимо «то ли съедобного, то ли нет», я купил еще у старика пару берестяных шкатулок, большую деревянную ложку, выструганную, как тот уверял, из березы, и банный веник – специально для Бори, чтобы он завязывал с саунами. Боря, правда, мою щедрость оценить пока не готов, явно пытаясь обескуражить своим мрачным видом.
- И кого ты собираешься этим травить? Не сам хоть пить будешь?
- Подарю Соболеву, - нахожусь я, вспомнив про нашего главного редактора. – У него дома алкогольная коллекция.
- Всегда подозревал, что ты его за что-то не любишь и в тайне мечтаешь отравить, - по-доброму улыбается Боря.
- Много ты понимаешь. Такого раритета в Москве не достать.
- Натуральнейший продукт! – передразнивает он пронырливого старичка. Получается гнусаво и очень похоже. Я прыскаю со смеху и устраиваю голову у него на плече, лениво наблюдая за проносящимися мимо елками. Почему-то вспоминается, как на заправке, дожав того парня, он отшвырнул табурет и сгреб меня в охапку в порыве чувств. Вокруг сразу воцарилась такая понимающая тишина. Все вдруг сразу перестали недоумевать, что такой задохлик рядом с ним делает. Я даже перетрусил: одно дело в Москве, а эти ведь и побить могли. Но обошлось. Это Борина среда, его люди. Интересно, находясь постоянно среди моих и ловя на себе каждый день их удивленные взгляды, он чувствовал себя таким же неуместным?
Спрашивать сейчас об этом желания не возникает. Я беру его за руку, почти насильно отдираю от руля. Глажу его ладонь. Мне хорошо и спокойно, как не было давно.
Въезд в Ростов радует нас большим билбордом, сообщающим в картинках о новом градостроительном плане. Я со стоном сползаю по сиденью вниз: все ясно, когда проснусь, мне будет не узнать Ростова.
Проехав пост ДПС, Боря матерится сквозь зубы:
- Лучше бы дорогу сделали нормальную.
Я молча соглашаюсь. Хотя, какое там. Несколько небоскребов куда нужнее городу, чем дорога.
На окраине мы заезжаем в магазин. Потом Боря оставляет машину где-то в районе центра, и мы идем гулять пешком. На главной площади меня поражает какой-то непонятный стеклянный куб, который появился тут явно не так давно. Он буквально ранит мое сердце своей неуместностью.
- Это что за памятник гению Церетели?
- Это – «Родина-мать» глазами молодого ростовского скульптора, победителя конкурса талантов, – абсолютно серьезно отвечает мне Боря, игнорируя мой тон.
- Вот уж действительно – мать, – почти с суеверным ужасом бормочу я, увлекая его скорее дальше.
Конечно, самое лучшее в Ростове-на-Дону – это Дон. Мы довольно долго гуляем по набережной, обедаем в плавучем ресторанчике. Всю дорогу я канючу, что хочу кататься на речном трамвае. Боря сурово хмурит брови и категорически отказывается. Когда я перебираю все возможные посулы и дохожу до минета, он тут же покупает два билетика. Всю поездку на кораблике я старательно изображаю обиду и гоняю Борю в бар, то за соком, то за колой. В итоге дохожу до того, что прошу вина, зная, что он за рулем и компанию мне не составит. Боря внимательно выслушивает заказ и приносит мороженое «Коровка». Я пытаюсь выкинуть его за борт вместе с мороженым, и в этот момент к нам подходит стюард и сообщает, что сдаст нас на берегу в полицию, если мы не успокоимся.
После этого остается лишь обниматься и смотреть виды. Скучнейшая романтика, но Борю, кажется, устраивает. И меня тоже.
Когда мы выезжаем из Ростова, солнце начинает уже клониться к горизонту. Я почти дремлю, лениво мечтая о том, что к утру буду видеть пейзаж уже совсем южный.
Совсем скоро ситуация с нашей прошлой внезапной остановкой повторяется: Боря сбрасывает скорость, потом вовсе тормозит.
- Еще один дедушка с самогоном? – сонно спрашиваю я.
- Не совсем. Девушка. И, кажется, без самогона.
Продрав глаза, я смотрю вперед и вижу на дороге смутно знакомую фигурку с зеленым рюкзаком, на кармане которого выведен красным цветом знак «пацифик». По рюкзаку узнаю студентку с парковки, которая ссорилась со своим парнем у кабриолета.
- Каков же, однако, хмырь. Высадил девчонку и укатил.
Боря пожимает плечами.
- Подбросим до Краснодара?
- Ага.
Когда мы нагоняем, девушка вначале испуганно шарахается от машины, завидев Борю.
- Да вы не бойтесь, мы геи! – лучезарно улыбаюсь я, стараясь как-то потеснить в проеме окна большую Борину голову и тоже ей показаться. Получаю от Бори локтем в живот.
Девушка смотрит на него, потом на меня, потом снова на него, принимая решение.
- Ладно, - говорит наконец и запрыгивает на заднее сиденье. Смелая. Хотя… какой у нее еще выбор? По нижней дороге сейчас мало кто ездит, все сразу с Ростова поднимаются на верхнее шоссе. Не знаю уж, чего Боря так решил. Нравится ему, что ли, больше.
- Леся, - представляется наша новая попутчица.
- Макс. А это Боря, - киваю я на Борю. – Вы не пугайтесь, он вообще не страшный.
- Я не пугаюсь. Вы же тот самый диктор, Максим Горяинов? Я думала, вы в больнице…
Да, с тактом у девчонки явно проблемы. На миг солнце перестает светить для меня ярко. Но я смотрю на Борю, и этот миг проходит.
- Ага, и можно на «ты». Слухи все преувеличивают.
Леся оказалась геологом про профессии и официанткой по работе. Как и многие теперь, горячо жалеет, что не пошла на кибернетику.
- А разве сейчас не ищут активно нефть? – спорю я, просто чтобы поддержать разговор. – Всегда считал, что геолог – это престижно.
- Да кому она сейчас нужна, эта нефть? – Леся невесело хмыкает. – Никому. Уж лучше бы пошла на археолога.
- Не сказал бы, что благодарное дело. Был я по работе на раскопках в Херсонесе. Как раз ездил выяснить, все они там перекопали или еще что-то осталось. Адова работа, а на свет божий извлекаются одни черепки. Правда, море там… - Я мечтательно замолкаю.
- Ага, - продолжает за меня Боря. – Бурное и с камнями. И кто-то там чуть не потоп.
- И кто-то меня вытащил, но искусственное дыхание делать отказался.
- Кому-то оно было без надобности. – Боря, кажется, забыл про дорогу и пристально смотрит на меня. Мне становится совестно, что его дразню. Обещаю лишь, заставляю вспомнить, а потом – ничего.
- Хотела бы я съездить в Херсонес, - замечает Леся, деликатно глядя в окно.
Ее спутник нагоняет нас где-то через час, сначала проскакивает мимо, но все же замечает ее на заднем сиденье и пристраивается сзади, противно сигналя.
- Пересядешь? – интересуюсь, уже предвидя ответ, для порядка.
- Ну его к черту. Оторвемся?
- Борис! – весело командую я, предвидя гонку.
Боря до упора вжимает педаль газа в пол, и его старушка срывается с места, оставляя на время кабриолет далеко позади. Я чуть сползаю по сиденью, закинув руки за голову и наслаждаясь скоростью. Конечно, было бы куда поэтичнее, если бы за нами гналась банда байкеров, возмущенная, скажем, нашим непристойным поведением. Но и так неплохо. Можно представить, что мы, как дети гор, похитили Лесю и сейчас увозим в горный аул от преследующего нас влюбленного жениха.
Правда, влюбленный жених – а точнее, хмырь на кабриолете – сначала тоже наподдал газу, но надолго его не хватило и, спустя десять минут лихой погони, он слился. Все-таки у моего парня действительно крутая машина. Я целую его в щеку, потому что заслужил.
Леся облегченно выдыхает и, вместо слов благодарности, лезет в свой рюкзак.
Зря мы думали, что наша девушка совсем без самогона. Они со спутником ехали через станицы и там разжились большой бутылью самопального яблочного вина. Подозреваю, покупка стала очередным поводом для ссоры – почти как у нас с Борей по поводу самогона, но только ребята реально рассорились.
Яблочное вино Борис мне молчаливо разрешает, потому что оно молодое и полезное, сам же демонстрирует полнейшее сосредоточение на дороге: начинает темнеть.
Мы выпиваем с Лесей за гонки, за Борю, за нашу победу. Выясняем, что ехала она в Геленджик, и я предлагаю подбросить ее до развилки Геленджик-Сочи. В итоге Краснодар мы решаем миновать по верхнему шоссе, а потом снова спуститься, потому что в наши уже не слишком трезвые головы приходит идея искупаться, а там, внизу, где-то был карьер. Что дождаться моря нам не вариант, Боря даже не уточняет. Пьяным людям нет ничего милее, чем карьер, камыши и мошкара. А море для них – даже опасно.
К карьеру мы подъезжаем глубокой ночью, когда я уже почти протрезвел, а Леся подзабыла, чего вообще хотела. Впрочем, завидев спуск к воде, мы обо всем вспоминаем. Бросив машину там, где ей дальше уже было не проехать, мы, на ходу срывая с себя одежду, бегом спускаемся к воде. Всякая стыдливость, как водится в таких случаях, оказывается легко отброшена. Обнаженная Леся кажется еще более тонкой, как тростинка; с длинными ногами и маленькой острой грудью она смотрится хорошо. И я смотрю на нее, чтобы не пялиться на Борю – так и вовсе про купание забыть было бы недолго.
На мое счастье, он лишь окунается и быстро выходит на берег, не вводя меня в искушение. А мы с Лесей плещемся долго. Над головой уже совершенно южное, черное небо, покрытое ковром звезд – красота. И вода теплая. В какой-то момент я притягиваю к себе тоненькую фигурку Леси, чтобы поцеловать, сам не знаю зачем. С берега нас прекрасно видно. Боря смотрит, я уверен. Но ничего поделать с собой не могу. Очень хочется унести с собой в десятилетний сон ощущение гладкого и изящного, как статуэтка, тела и прикосновений влажных прохладных губ. Всего несколько секунд, но запомнится теперь навсегда.
Когда мы выходим из воды, Боря ничего мне не говорит. Леся довольно быстро засыпает после купания на заднем сиденье, но он все равно продолжает молчать. Я понимаю, что поступил нехорошо. Я ни разу ему не изменил за эти пять лет, ни разу даже не целовал вот так другого человека. А теперь сделал это у него на глазах. Несложно догадаться, какие могут быть выводы про остальное.
- Борь, - когда я его касаюсь, он не отдергивается, но и не смотрит. – Понимаешь…
- Понимаю. Дурак ты.
Я согласно вздыхаю и в который раз уже за эти два дня устраиваюсь спать на его плече.
Пост ГИБДД на въезде в Адыгею наше сонное царство минует быстро и без проблем.
Менее чем через сто километров мы оказываемся на развилке Сочи-Геленджик. Леся спит так сладко, что даже жалко будить, но искушения взять ее с нами в Сочи у меня даже не возникает. Подождав минут двадцать, мы пересаживаем ее в машину к приятного вида молодой паре, следующей в Геленджик. На прощанье Леся царапает для меня на бумажке свой номер телефона, но я его выбрасываю сразу же, едва она успевает отъехать. Не думаю, что ей будет интересно, если я позвоню через десять лет.
Солнце еще не показалось, но небо светлеет быстро. Я узнаю дорогу на Сочи, знакомую с детства, пусть и переделанную по самым современным технологиям. Маршрут все равно тот же. Очень скоро становится видно море и горы, дорога тянется вдоль побережья серпантином. Я кайфую, подставив лицо ветру. Очень хочется обниматься с Борей, но дорога здесь небезопасная. Туапсе мы пролетаем мимо с моего молчаливого согласия. Мне хочется скорее оказаться в Сочи. Там у нас всего пара дней, потом обратно, а то есть опасность опоздать к дате.
Когда город показывается вдалеке, как оазис будущего, я радостно хлопаю в ладоши, а Борис флегматично замечает:
- Зимняя Олимпиада его, говорят, покалечила. Летняя – добила.
Наши мнения о городе расходятся довольно сильно, но я не спорю, просто вглядываюсь в маячащие вдалеке стеклянные башни, опоясанные верхней дорогой, вижу силуэт самого большого в стране стадиона. Красиво же! Идеальная картинка из стекла и металла в обрамлении моря. Наш новый Сингапур.
Боря въезжает в городской центр на приличной скорости, в пору опасаться штрафа. Когда понимаю, что он пролетает его насквозь, сразу направляясь к выезду, смеюсь:
- Это что, похищение?
- Увидишь. Но в Сочи мы еще вернемся.
Я откидываюсь на спинку сидения, счастливый. Я снова ощущаю себя ребенком, которого ждет невероятный сюрприз. Как тогда, далеко в детстве, когда маленький мальчик впервые увидел море. И рядом со мной опять человек, который очень сильно меня любит. Так, как может только самый родной.
Оставив позади Сочи, мы едем по шоссе дальше еще минут сорок, затем Боря сворачивает на съезд, а потом сворачивает снова, теперь уже на совсем отвратительную дорогу. На какое-то время море пропадает из виду. Я подшучиваю над собой: а не задумал ли он схоронить мой хладный труп в лесу, в отместку за предательский поцелуй. Было бы романтично, но Боря на роль Синей Бороды не годится. Он большой и добрый медведь. И он будет очень сердит, если ему об этом сказать.
Когда я уже, потеряв терпение, готов нарушить молчание, мы выезжаем к морю снова. Только здесь оно уже другое. Большие волны, скалы, дикий пляж, на который мы въезжаем прямо на машине, потревожив гладкую гальку.
- Стой же! – говорю я Боре, который, видимо, не в курсе, что по таким прекрасным местам надо ходить исключительно пешком. Он послушно тормозит. Я выпрыгиваю и несусь сразу к воде. Кончики моих ботинок лижет прибой. Простор такой, что захватывает дух. Куда ни посмотришь – открытое море. Только слева виднеются скалы. В этот момент я забываю обо всем.
Борис подкрадывается ко мне сзади, как он это любит, чтобы заключить в объятия. Я изворачиваюсь и целую его. Его губы всего за минуту успели стать солеными. Я прячу руки под его футболку, потому что пальцы холодеют на ветру. А он такой горячий. Вжимаюсь в него всем телом, изгиб в изгиб, чтобы ощущать его всего сейчас. И что мы тут одни. Закрыть глаза и верить, что больше никого в этом мире не осталось. Кажется, я покрываю поцелуями его подбородок и шепчу какую-то ерунду. То ли что он у меня замечательный, то ли что не могу без него жить. То ли все сразу. Он гладит меня по волосам, успокаивая. Немножко вернув себе связь с реальностью, я ощущаю, что он возбужден, и шепчу ему на ухо, как сильно его хочу. Боря пытается спорить, но я тяну его назад, к машине. Я сам не знаю, чего хочу сейчас. Я только знаю, что сейчас сделаю. И зря он пытается в такой момент со мной спорить.
Даже если откинуть передние сидения, в машине неудобно, но я не останавливаюсь. Стягиваю с него футболку, лихорадочно шаря руками по телу, будто не зная, где хочу касаться, но просто уверенный, что хочу касаться везде. Нетерпеливо дергаю пряжку его ремня, Боря помогает, одновременно пытаясь меня раздеть и жадно целуя в шею, в итоге я прикладываюсь головой о верх машины. Смеюсь. Боря пытается меня подмять, поменяться местами, но я не даю. Мне хочется именно так. Лезть в сумку за смазкой ни ему, ни мне в голову не приходит. Подручные средства – пальцы и слюна помогают слабо. У меня давно так не было, и в первую минуту становится очень больно. Но от осознания, что он во мне, крышу сносит окончательно. Не знаю, наверное, я разбил бы себе голову, если бы он меня не держал. А так – царапины и синяки. И наверное, большая шишка. Врачи на осмотре будут крайне удивлены.
Я тихо смеюсь, водя пальцами по его груди, снимаю губами бисеринки пота, Боря что-то довольно бурчит, гладя меня по волосам. Кажется, что я псих сумасшедший. От этого смеюсь лишь громче, пряча голову ему подмышку.
В Сочи мы проведем два дня. Вернее, большей частью – на этом пляже. Два дня, которые мне запомнятся больше всего. Дорога обратно пройдет для меня, как во сне.
Лишь въехав в Москву, я попрошу его опустить оконное стекло и высунусь, вдыхая родной с детства и такой вредный московский воздух. Машины гудят в пробках. Все три яруса кольцевой дороги стоят. Здравствуй, столица.
Когда мы приезжаем домой, я долго стою, потерянным, посреди нашей квартиры. Она кажется пустой, будто меня тут уже нет.
Когда Боря возвращается от соседа, волоча на поводке поскуливающего от счастья добермана, все мои вещи уже собраны.
- Я звонил в институт, они сказали, что я могу приехать уже сегодня.
Он смотрит на меня. Я на него.
- У тебя в запасе еще два дня.
- Знаю. Не хочу. – Я подхожу к нему, касаюсь губами его губ нежно-нежно, он закрывает глаза, и я целую его веки.
- Тогда я заведу машину.
Я киваю. Он выходит первым.
Обхожу еще раз квартиру, пока еще нашу с ним. Бросаю прощальный взгляд в окно, где в ясную погоду очень хорошо видно шесть остроконечных небоскребов, на одном из которых сверкает надпись – «Институт вечной молодости».
Уже через час мы стоим в парке около этого института. Кругом геометрические клумбы и ряды белых скамеечек, они тянутся полукружьями от входа. Прощальный сад, как его шутя называют врачи, я знаю точно, потому что сам когда-то брал у одного интервью.
Боря стоит напротив, положив свои большие руки мне на плечи, я, как всегда, грею свои у него под курткой. Смотрим друг на друга очень внимательно, будто за эти минуты можем запомнить каждую черточку в лице лучше, чем помнили раньше.
- В день, когда ты проснешься, я буду ждать тебя на скамейке у входа.
- На той, что справа, или той, что слева?
- Справа, - отвечает он мне, и я понимаю, что он абсолютно серьезно.
- Борь… - говорю я и замолкаю. Он и так знает все. Что я его отпускаю. Что я его очень люблю. Что я иду на это только потому, что не хочу умирать у него на руках. Но моя жизнь, тем не менее, заканчивается. Дальше будет другая. Мы молчим. И я все же нахожу, что у него спросить. – Борь, скажи мне. А как зовут нашу собаку?
Он смеется чему-то, склоняется к моему уху и шепчет тихо:
- Макс. Я назвал его – Макс.
- Сволочь. – Я смеюсь и со всей дури толкаю его кулаком в грудь, без особого эффекта. Он ловит меня и прижимает к себе. По моему лицу катятся слезы, и все равно я смеюсь. Он, кажется, тоже. И то и другое. Так проходят минуты или больше. В последнее время у меня сложные отношения со временем.
Зажмурившись, я в последний раз касаюсь губ и отпускаю. До лестницы мне идти двадцать шагов. И еще двадцать – по ступенькам. Когда берусь за дверную ручку, меня охватывает искушение обернуться, но удерживаю себя. Я уже простился. И ушел.
Сейчас десятилетний сон пугает меня уже не так сильно. Я знаю, что, проснувшись, буду очень четко помнить свою последнюю неделю, человека, который мне ее подарил. Какой он сильный и уютно мягкий, как мне нравилось его целовать. Как с ним могло быть болезненно-остро. Но так же четко я знаю, что, выйдя через десять лет из стен института, я вряд ли увижу его на скамейке, справа от входа.
И это к лучшему. Всему наступает предел - рано или поздно. Нам с ним уже никогда не поссориться, не разочароваться и не остыть. Мы никогда не будем друг для друга расчетливо чужими.
И когда-нибудь я обязательно расскажу, что был в моей жизни человек, который очень-очень меня любил. Так сильно, что сделал ради меня все. Про такие вещи очень приятно вспоминать и рассказывать, спустя годы.
Великая любовь тем и хороша, что конечна.
Не такой уж неудачной была эта строчка. Когда я вернусь, мне стоит дописать статью.
_________
«Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах». /ВУДИ АЛЛЕН
Название: "Москва - Сочи - 2042"
Автор: Maxim
Бета: Zainka-Gvena
Рейтинг: R
Жанр: Романтика, Повседневность, Слэш
Размер: миди
Саммари: Порой будущее пугает, а настоящее - слишком зыбко. Но в жизни есть дороги, по которым обязательно надо пройти.
От автора: да, на коллаже дракон. Это корпоративный стиль нашей команды на фесте)))
Читать дальше
Я интересуюсь будущим потому, что намерен провести
там всю свою остальную жизнь.
ЧАРЛЗ Ф. КЕТТЕРИНГ
там всю свою остальную жизнь.
ЧАРЛЗ Ф. КЕТТЕРИНГ
«Великая любовь тем и хороша, что конечна», - пишу я и тут же морщусь от осознания, что опять не то. Статью сдавать в четверг, сегодня уже понедельник, а в голове всякая высокохудожественная муть в стиле Ромео и Джульетты. За окном опять какая-то хмарь, забытая сигарета обратилась в прах на дне пепельницы, а доберман скулит под дверью, умоляя, чтобы его впустили, с ним поиграли или сделали еще что-то, дабы он перестал выть. Когда Борис завел собаку, я очень разозлился. «Это ты такую замену мне подыскал?» - до сих пор стыдно за свои слова. Особенно теперь, когда осталось не так уж много. Неделя, может, две. Золотой столбик, на сайте под моей фотографией, неумолимо стремится вверх. Когда-то мы не верили, что эту сумму можно собрать. Хорошо, я не верил. Боря же бегал и оббивал пороги, пока я во власти накатившей депрессии лежал на диване и щелкал каналы, перескакивая с новостных на спортивные, а со спортивных на набившие оскомину сериалы.
Теперь уже ясно, что мы успели. Последнее обследование показало, что у меня есть в запасе несколько месяцев, может быть, даже полгода. Наметилась положительная тенденция. То есть, болезнь перестала прогрессировать с ужасающей скоростью, но самому мне не поправиться никак.
Я закрываю документ, над которым работал, запускаю на кухню добермана, чтобы не выл, беру из пачки сигарету и подхожу к окну. Мы живем на тридцатом этаже, в самом центре Москвы. Когда погода хорошая, город как на ладони, когда плохая – тучи опускаются ниже нашего этажа и клубятся внизу. Мне это нравится даже больше, умиротворяет. Сегодня с погодой дела обстоят именно так, видимость плохая, и все же я вижу вдалеке силуэты высоких круглых башен, они как шипы, нацеленные в небо. Еще пять лет назад их там не было. До утверждения нового градостроительного плана, который уже почти изменил центр города до неузнаваемости. Мне страшно подумать, что может случиться за десять лет. Узнаю я вообще хоть что-нибудь?
Я выбрасываю в форточку сигарету, треплю по гладкой черной голове подсунувшегося добермана. Мне интересно, сколько времени так прошло. Пока я зависал над одной фразой в статье, пока курил, просто пялясь в окно…
Борис запретил мне носить часы и вообще убрал их всех из дома, потому что я постоянно с ними сверялся. Сколько времени уходит на завтрак? На сон? На работу? Сколько длится один вдох?
Не знаю, пожалуй, он прав. Но сам я не вижу в этом никакого нервного расстройства. Просто, когда я узнал, что мне предстоит – время стало течь для меня по-другому.
Еще совсем недавно я хотел купить песочные часы в отместку на покупку добермана, сидеть и тайком смотреть, как перетекает песок из одного края стеклянной колбы в другой. Но потом передумал. Сейчас я хочу лишь одного: чтобы Борис скорее сегодня оказался дома, и мы могли поговорить. Я хочу просить его об отсрочке. Знаю, это смешно - оттягивать свое полное исцеление. Но врачи же сказали, еще полгода. За полгода можно успеть очень многое. Дописать цикл статей про Атлантический альянс, закончить серию очерков для журнала, с которыми я катастрофически не успеваю.
Если прищуриться и внимательно посмотреть в окно на центральную из башен, будут видны очертания большой неоновой вывески. Букв не разобрать, но я и так знаю, что на ней написано. «Институт вечной молодости». Самый масштабный проект в области здравоохранения за последние… даже не знаю сколько десятилетий. Что ж, рано или поздно к этому должны были прийти. Сейчас технология позволяет полностью остановить старение. Возможно, когда-нибудь вовсе появятся средства, способные обернуть биологическое время вспять. Надеюсь только, что мы с Борисом эти времена застанем.
А пока и бегство от старости доступно не всем. Волшебные «молодильные яблоки» для богатых, как пишут в газетах. Я сам так когда-то написал, когда процедура стоила миллионы. Сейчас – сотни тысяч. Куда более доступно, но вокруг башни нет многокилометровой очереди. Вернее, виртуальная очередь все же есть, но большинство людей обращается в институт вовсе не для того, чтобы отодвинуть старость, а потому что другого выхода больше нет.
Билборды же на улицах все продолжают зазывать изображениями беззаботных красавец, продливших себе молодость на десятилетия. Меня, честно, их вид всегда пугал. Это казалось слишком невероятным, противоестественным. Пусть первые пациенты уже давно проснулись и блистают улыбками с экранов, уверяя, что было совсем не страшно. Будто заснул на час, а проснувшись – не помнишь, какие снились сны. Но очень четко помнится все, что было перед сном. Только сон этот длится очень долго. Сама процедура занимает много времени, а потом жизнь в организме словно замирает. То, что происходит с человеком, нельзя назвать комой, но и для сна это слишком глубоко. Необъяснимый, но очень целебный по своим свойствам процесс. Ему придумали какой-то термин, но даже «кома» звучит менее страшно, потому что понятно, что стоит за этим словом.
Я возвращаюсь к компьютеру, доберман хвостиком идет следом. Когда я сажусь, он кладет голову мне на колени. И я снова напоминаю себе спросить Борю про его кличку. Я его не называю никак, потому постоянно забываю.
Если щелкнуть мышкой по иконке браузера, сразу откроется страница с моей фотографией, под которой золотой столбик графика. Прошел год с того момента, как мы сделали ее домашней, чтобы следить. Тогда еще казалось, что все это пустое и надежды нет. «Максим Горяинов, двадцать четыре года, молодой журналист, любимый своими читателями и слушателями в радио-эфире, - такая надпись есть под фотографией, с которой я улыбаюсь, взирая на мир честным и открытым взглядом. – Болен раком на очень запущенной стадии». Далее приложены файлы, выписки из карты, справки… И золотой столбик быстро пополз вверх. Видимо, этот Максим Горяинов действительно очень любим читателями и слушателями в эфире. И одним конкретным человеком, который делает для него все.
Щелкает замок. Я вслушиваюсь в каждый поворот ключа, доберман с тявканьем срывается встречать. Хозяин пришел. Я, поразмыслив, тоже срываюсь. Но выхожу из комнаты лениво, почесывая пузо, будто его приход не самое важное событие дня, а просто лишь один из моментов. Мы же договорились вести себя так, как обычно.
- Боря, суп в холодильнике… - и осекаюсь.
У него в руках цветы. Целая охапка белых ромашек.
Вот тебе, и «вести как обычно». Мы никогда не дарили друг другу цветов. Ни я ему, ни он мне. Но я часто покупал белые ромашки, ставил себе на стол возле монитора.
Я смотрю на него, на цветы и понимаю все сразу. Забираю машинально, киваю, сам не зная чему.
- Время пришло? – вопрос. Уже излишний. Не дожидаясь ответа, ухожу в комнату. Замираю, лишь врезавшись животом в подоконник. Где-то тут была ваза. Точно.
Он следует за мной, даже не сняв в прихожей куртку, - я замечаю это, когда он обнимает меня сзади, прижимая к груди. Обниматься с ним мягко и очень тепло.
- Когда я выйду, твое пивное брюшко, которого якобы нет, превратится в пивное пузо, - говорю, старясь проглотить в горле комок, потому получается хрипло. И радуюсь, что он не может видеть моего лица.
- А от тебя будто половина осталась, я не мог больше смотреть. Извини. – Он касается губами моей макушки, и я киваю, молча прощая его. За то, что все уже сделал. Не посоветовался. Но я мог тянуть бесконечно.
Мой сон продлится десять лет - по прогнозам. Его будут поддерживать искусственно, пока моя опухоль не рассосется полностью, иначе все насмарку.
- И сколько нам осталось?
- Десять дней.
- Не густо.
Он уводит меня от окна за руку, как ребенка. Усаживает на диван. Я смотрю, как он отыскивает вазу – конечно, она была на столе, – идет на кухню. Я слышу, как на кухне льется вода, и у меня в голове снова включаются невидимые часы, отсчитывающие секунду за секундой. По капле.
Когда он возвращается, мы с доберманом сидим и смотрим на него. Он ставит вазу на стол, усаживается напротив и кладет передо мной какую-то папку. Я бросаю на нее лишь беглый взгляд и, увидев эмблему института, больше уже не смотрю.
- Тут все. И оплаченные чеки тоже.
Говоря, он смотрит в пол, будто выискивая что-то на ковре. Не на меня. И словно не знает, куда девать свои большие мозолистые руки. Так с Борисом бывает всегда, когда нервничает. И сейчас он сидит передо мной, все еще в верхней одежде, широкоплечий и ссутуленный, напоминая в своей неизменной коричневой куртке засмущавшегося бурого мишку из сказки.
Многие мои друзья не понимали раньше, что я в нем нашел. Борис не имел высшего образования, работал руками, правда, мастером был хорошим, уважаемым. Да только совсем не это ценят в людях выпускники журфака. Узкий лоб и вечно нахмуренный брови не позволяли заподозрить в нем интересного собеседника. Впрочем, он таким и не был. А вот слушателем – очень хорошим. И соображал куда быстрее меня. Но, конечно, я не брал этого в расчет, когда пять лет назад познакомился с ним на байкерском фестивале.
Было много пива, переизбыток адреналина. Мне понравилась, как на его покатых плечах сидела мотоциклетная куртка. Захотелось потрогать бицепсы. Потом понравилось ерошить пальцами короткий ежик волос. И еще – у него был крутой байк, который он продал по моей просьбе после аварии. И купил раритетного вида седан, чтобы перебрать его по винтику; а я на вопросы своих друзей мог отвечать: зато у моего парня красивая тачка. Сколько всего было за эти годы! Первая квартира, переезд, потоп. Первая опубликованная статья. Затем радиоэфиры, успех, переезд на тридцатый этаж.
Вопросов, что такой Боря делает рядом со мной, становилось все больше. Я лишь пожимал плечами. Что он меня очень любит, я ощущал каждый день, ни с кем мне не было так, и никто не становился мне близким почти сразу. Я непросто схожусь с людьми, а с ним – так вышло. Такого не объяснишь никому. Лишь год назад, когда мне поставили диагноз, я впервые услышал от другого человека, что с Борисом мне повезло. Это сказал мой врач. После первой химиотерапии я чувствовал себя ужасно, и все равно его слова были приятны настолько, что на минуту я обо всем забыл. Наверное, это было красноречивей любых признаний или самокопаний. Так радоваться, что близкого человека похвалили – красноречивей любых слов. Я просто пропустил момент, когда он стал для меня всем на свете. Когда пытаешься жить в ритме большого города, так бывает.
И вот сейчас Боря сидит напротив меня, понурившись, словно ожидая, что я приду в себя и начну его ругать. А я даже, что сказать, чтобы он перестал, не знаю.
- Борь, мне тогда с работой надо все закончить, - говорю, и абсолютно не то.
- К черту. – Поднимает на меня взгляд, но быстро отводит.
- А что тогда? – Я смотрю выжидательно. Потом отворачиваюсь. Не то, совершенно не то все говорю. Как со статьей, слова не те. Я готов бросить все начатым, так и не окончив, но боюсь, что могу сойти с ума, если не завалю себя в эти последние дни работой и всякими «важными» делами.
- Уедем, - предлагает он просто.
- Куда? – интересуюсь я, не уверенный, что в этот раз поддержу Борину идею.
- В Сочи. На машине. – Он, наконец, смотрит мне в глаза. – Там дорогу верхами отстроили. Море, серпантин. Почти Монте-Карло.
- Поедем с остановками, да?
- Да.
- Чтобы я мог все посмотреть еще раз и запомнить?
Он пожимает плечами, молча глядя на меня, потом спрашивает:
- Так поедешь?
Будто я могу отказаться. У меня сердце в горле колотится, столько всего ему не сказано, но время еще будет. В дороге только он и я. Так правильно.
- У дороги обязательно купим сгущенку.
- Что?
- Мы когда с отцом ездили, я мелкий еще совсем был, под Краснодаром у дороги бабушки продавали сгущенку. Вкуснее в жизни не пробовал.
- Сластена. – Боря говорит это без тени улыбки, будто осуждая. Зато я улыбаюсь, и чувствую, как меня в этот момент отпускает. Внутри словно ослабили взведенную пружину. Я уже не думаю, что будет через десять дней. Для меня это становится таким же далеким, как десять лет. Есть только этот момент. И наша общая поездка.
- И когда мы выдвигаемся?
- Сейчас.
Я не спорю, а сразу иду собирать сумку. Кидаю в нее разные шмотки, какие попадаются под руку, почти без разбора.
- А собаку кому отдадим? – кричу ему через стену.
- Соседу. Он ее уже брал, ты не помнишь?
Сознаваться, что и имени собаки не помню, я не стал. Вышел к нему с собранной сумкой минут через пять, кажется – в жизни так быстро не собирался. Смотрю на него с видом истинного превосходства: типа, вот, не ожидал? – и шествую сразу к выходу. Я знаю, что Боря, если еще не собрался, соберется даже быстрее, чем это сделал я.
- Макс! – окликает он меня уже на пороге. – Ты ноутбук не забыл?
- Ты же сказал: «К черту». Ну так и к черту, – подмигиваю ему и выхожу.
Раньше я бы сказал, что в компьютере – половина моей жизни. Я и сейчас от этого не отказываюсь, но жизни этой осталось десять дней. Очень мало, чтобы отдать Боре все, что мы раньше не добрали.
Десять лет – это, конечно, не вся жизнь. «Я буду ждать тебя, как из тюрьмы, словно верная жена», – начал он шутить, когда стало ясно, что деньги на процедуру все же реально собрать. И я находил иногда это веселым.
Действительно, почти как тюремный срок. Только выйду я из стен института таким же молодым, как в тот день, когда туда войду. А Боре будет уже за сорок. Много новых морщин, возможно, появившаяся седина или наметившаяся лысина – меня это не волнует. Ерунда. Я даже почти верю, что он может дождаться. С кем бы ни был, и как бы ни сложилась без меня его жизнь. Но после процедуры я еще лет тридцать, а то и сорок, буду оставаться таким же молодым. А Боря будет стареть. Как старятся нормальные люди.
Я внимательно рассматриваю его профиль, пока мы едем по Москве. Тут мне ничего неинтересно, слишком давно приелось. Несмотря на два верхних этажа кольцевой дороги, все равно стоим в пробках. С иронией думаю, что к моему возвращению построят третий и четвертый.
- Будешь пялиться, дырку протрешь, - недовольно бурчит Борис, но на меня это не производит особого эффекта.
- Смотри на дорогу.
Из города мы выезжаем, когда солнце начинает уже садиться.
Почувствовать воздух свободы приятно. Все же прав тот, кто говорит, что современный мегаполис – металлическая тюрьма, напичканная добровольными узниками. Когда мы минуем последний комплекс зданий аэропорта и выезжаем на верхнюю трассу, я выдыхаю с облегчением. Вырвались. Никто и ничто уже не остановит и не вернет.
- А когда мы остановимся перекусить?
- Ты уже проголодался? А чего в городе мне не сказал? – смотрит на меня удивленно.
- Нет. Я просто хочу, чтобы мы остановились на настоящей старой заправке, чтобы была кавказская кухня и придорожный мотель.
- Это спускаться на нижнюю трассу у Ростова нужно. Потому что таких я знаю всего две. А зачем именно заправка? Моей старушке и бензин уже заливать некуда, еще весной свинтил бензобак к чертовой бабушке.
- Правда? Жаль. Я не интересовался раньше, думал, она у тебя вовсе на угле чапает.
Боря оторвал руку от руля и выразительно показал мне большой кулак. Я прыснул.
- Сейчас вот как съеду на обочину…
- И что? Будешь учить меня уму-разуму на глазах восхищенных дальнобойщиков, что будут нам сигналить, проносясь мимо? Не боишься аварию устроить?
- Макс, - говорит он, и я замечаю, как сильно он стискивает руль, будто хочет его погнуть. – Будет тебе мотель. Я обещаю.
От такого обещания смеюсь нервно и смотрю, наконец, в окно. Родной российский пейзаж: елки да березы, березы да елки. Далеко внизу они сейчас сумрачные и даже таинственные, как зачарованный лес со злыми великанами и добрыми гномами.
Настроение меняется от игривого к романтическому. Но уже вряд ли что-то можно изменить: если Боря обещал, что будет мне мотель, то мотель будет мне по полной. Возможно, вместе со счетом за поломанную мебель. Но раскаянья в душе не ощущаю.
Дорога вьется лентой, отсчитывая километры. В принципе, Боря мог бы задать программу и не крутить руль, а обниматься вместо этого со мной, но он доверяет только ручному вождению. И сегодня притихший я даже не решаюсь назвать его «ископаемым». Вдруг ему раньше было это обидно? Он хмурился, когда это слышал. Все может быть.
Зеваю. Лес внизу уже не виден, только темнота. Натягиваю ремень безопасности до предела, чтобы устроить голову у Бори на плече. Он целует меня в макушку, трется носом. Щекотно. Я крепче зажмуриваюсь. Надо поспать, пусть в последнее время сон я ненавижу.
- Растолкаешь меня перед заправкой?
Он лишь молча опускает свою большую руку мне на голову, чтобы я не дергался. Что ж, намек понят. Послушно затихаю и сплю.
Когда Борис начинает меня тормошить, мне кажется, что я проспал всю ночь, но когда я открываю глаза, кругом все еще темно.
- Приехали?
- Ага, выгружайся. – Он глушит мотор и выразительно смотрит на меня. Я зеваю, пытаясь понять, хочу еще спать или хочу лишь кофе.
На заправке я вижу несколько байков, явно собранных владельцами вручную. Рядом примостился потрепанный кабриолет и перегородившая дорогу к входу фура. Пока мы с Борей обходим ее кругом, чтобы все же подойти к входу, я думаю о том, что из них всех на бензине ездит разве что один самый выпендрежный байк, остальные приехали за чебуреками, не иначе. Или по старой памяти. Когда еще не было никакого верхнего шоссе, зарядных пунктов и фаст-фудов каждые пятьдесят километров.
Мы сразу направляемся к двери с вывеской «Кафе&Motel». Именно так и написано, я хихикаю, Боря с осуждением на меня смотрит.
За барной стойкой нас встречает мрачноватого вида тип, который окидывает нас таким взглядом, будто уверен, что мы в лучшем случае сейчас достанем оружие и будем покушаться на его хиленькую кассу. Хотя, с другой стороны, я просто привык к Бориной внешности. Окружающие же, когда он подходит на расстояние удара, смотрят на него обычно с опаской и толикой уважения, на всякий случай.
- Нам бы комнату, - просто говорит Боря, моментально растопив лед. Тип суетится, копаясь в груде ключей.
- Второй этаж, - кивает он нам, наконец, расставшись с маленьким пронумерованным ключиком. – Завтракать будете?
- А то! – отвечает Боря таким обиженным тоном, что сомнений не остается – мы исключительно ради завтрака сюда и заехали. Я снова прыскаю в кулак.
Потыкавшись в потертое бумажное меню, я, вспомнив свою недавнюю фантазию, выбираю чебуреки. Два. Больших.
Боря внимательно на меня смотрит, но от комментариев воздерживается: он прекрасно помнит, как я всегда следил за холестерином и прочей ерундой. Ключевое слово – «следил». В прошедшем времени теперь.
Мы поднимаемся на второй этаж, он галантно распахивает передо мной дверь. Войдя, я долго пялюсь на две металлические койки, застланные тонким, как в поездах, бельем.
- Мы сдвинем их вместе, - успокаивает меня Боря.
- Определенно, - соглашаюсь я, и, отмерев, замечаю, что в комнате есть еще покосившийся шкаф, тумбочка и репродукция Ван Гога на стене. Конечно же, «Подсолнухи». Когда Боря протискивается мимо меня в узенькую, едва заметную дверь, я, наконец, осознаю, что удобства все же находятся не на улице. И то хорошо. Жить, может, так и нельзя, но переночевать вполне можно. Я сажусь в задумчивости на металлическую койку, пружины подо мной со скрипом прогибаются. Да… такую мы быстро сломаем, если будем… Хм.
Вода в ванной перестает течь довольно быстро. Хотя к этому месту больше подошел бы, пожалуй, термин «санитарная зона». Боря выходит уже без футболки, кидает ее, не глядя, на тумбочку, промахивается, конечно, и футболка оказывается на полу. Засмотревшись на него, я не сразу понимаю, что двигать койку он собрался вместе со мной. Возмущенно подскакиваю, он лишь хмыкает, гад. Мог бы не демонстрировать так разницу в весовых категориях. Она и раньше была значительная, а теперь и вовсе переломить меня пополам – раз плюнуть. Знает же, как меня это бесит. Впрочем, когда я называю Борю «ископаемым», ему это тоже не особо нравится. Мстит, наверное.
Когда перестановки заканчиваются, я успеваю успокоиться. Подхожу к нему, кладу ладони на грудь, веду вниз, цепляя завитки волос.
Если я начинаю шутить, что поросль у него на груди гуще, чем волосы на голове, он очень смешно обижается. Хмурится и оттопыривает нижнюю губу. А потом сгребает меня в охапку и утаскивает в укромный угол. Такая у нас сказка «Машенька и медведь» для взрослых. Давно в нее не играли.
Я пытаюсь поймать настроение. Глажу его мускулистые руки, зарываюсь носом в волосы на груди. От него пахнет яблоком. Наверное, дешевое жидкое мыло из бутылки. Я предпочел бы запах пота. Медленно опускаюсь на колени, целую живот. Грудь вся в поросли, а живот почти голый. И на нем складочка, из-за которой я его дразню. Боря весь такой мускулистый, накаченный, а живот мягкий. Конечно, через десять лет будет пузо. Определенно, будет. Я трусь щекой, зажмурившись крепко, пытаюсь представить. Страсти нет, только разъедающая изнутри нежность, горькая на вкус.
Он ловит мои запястья, легко утягивая вверх.
- Я же вижу, что ты не хочешь.
- Не в этом дело. – Я пытаюсь спорить, но знаю, что он прав. И он это знает. Чувствую лишь мучительную досаду на себя. Это наши последние дни. И ночи. А я ничего не хочу. Я с этими чертовыми лекарствами уже полгода ничего не хочу. Или не в этом дело. Просто я очень сильно болен. Вот и все. А он так и не смог меня бросить. «Не захотел», – поправляю сам себя во имя справедливости.
- Макс, дай знать, когда закончить себя линчевать, и будем ложиться.
Я пинаю его от души. И он все-таки сгребает меня в охапку и утаскивает в кровать. В кольце его рук я затихаю. Сразу становится спокойно и даже уже не обидно, что все так.
Сон ко мне не идет, я смотрю в потолок, на потолке серые пятна. Видимо, остались от мошкары. Или еще от чего-то. Здесь, если б не Борины руки, было бы совсем неуютно, и мне почти хочется домой. Но я знаю, что дома, на нашем тридцатом этаже, среди всех наших вещей, звонков друзей и неизбежных хлопот с подготовкой мне было бы просто невыносимо. Лучше находиться где угодно, только не среди того, что скоро потеряешь.
Уехав, мы, не сговариваясь, отключили сотовые.
- Борь, ты спишь? – приподнимаю голову и вижу его широко открытые, без намека на сон, глаза. Он тоже смотрит в потолок.
- М-м?
- А помнишь, как мы поссорились и ты выкидывал мои вещи с балкона на старой квартире?
- Не было такого.
- А почему? – я поглаживаю его пальцы, переплетая со своими. Они у него привычно жесткие, как терка. – Все же ссорятся. Не ревновал меня ни разу?
- Когда я твоему профессору хотел свернуть шею – считается?
Смеюсь.
- Нет, не считается, потому что надо было сказать сразу. А ты только сейчас.
- Тогда не знаю. Но если хочешь, когда ты выйдешь, обязательно устрою тебе скандал.
- Не хочу.
Он опускает подбородок мне на макушку. Я ерзаю, стараясь устроиться, чтобы совсем уютно. Знаю уже, что сейчас он скажет: «Спи». И мы действительно уже будем спать. Но вместо этого он спрашивает:
- Ты таблетки свои принял? А то проснешься и будешь орать посреди ночи. А я с перепугу упаду с кровати.
Вздыхаю.
- Они в сумке остались.
Боря осторожно перекладывает меня на подушку и слезает с кровати. Смотрю, как он шарит в темноте, не помня, где выключатель, и спотыкается о сумку. Не лениво же ему. Хотя, будь ему лениво, меня бы уже давно не было. Послушно принимаю с его шершавой ладони пилюли, запиваю минералкой. Когда он возвращается обратно, устраиваться спать приходится по новой. И я наконец понимаю, что очень устал.
Утром, когда мы спускаемся к завтраку, я вижу в кафе всех владельцев транспорта, оставленного на стоянке. Кроме, разве что, кабриолета. У окна расположилась парочка мрачноватых и заспанных дальнобойщиков, в углу сидела шумная компания байкеров. Один из них настойчиво требовал у типа за барной стойкой пива, а остальные активно его осуждали, уверяя, что на коня в таком виде сесть ему не дадут и пойдет он пешком до Ростова-папы. Впрочем, сами они выглядели еще не протрезвевшими с вчерашнего. Наше с Борей появление они воспринимают с большим интересом.
Я предусмотрительно выбираю столик в противоположном углу, минут через пять мрачноватый тип за стойкой приносит мне два гигантских дымящихся чебурека, а Боре омлет. Я с восторгом вонзаю в еду зубы – настоящие, какие надо! На самом вредном масле. Жирные, и начинки много. Подумав, я заказываю еще жареную картошку с аджикой. Боря стоически по-прежнему этого не комментирует.
- Сначала заедем в Ростов, - говорит он мне, когда мы уже перестаем быть настолько голодными, что не до разговоров. – Зайдем там на рынок. По площади прогуляемся, если хочешь. А потом можно без остановок, до Краснодара. Потом остановимся в Небуге, там аквапарк перестроили. Сауны, говорят…
- В сауны еще без меня находишься. Давай лучше погуляем в Туапсе.
- Давай, - легко соглашается Боря.
В этот самый момент к нам подходит один из байкеров. Не лениво ему все же оказалось пересекать зал. После такого чувствуешь себя единственным лентяем в России: что для тебя является аргументом, то для других не аргумент вовсе.
- Огонька найдется? – интересуется он, и, не дожидаясь ответа, плюхается на свободный стул, оседлав его, как любимый мотоцикл.
Боря молча протягивает ему зажигалку. Пусть ни один из нас не курит, но зажигалка почему-то всегда при нем. «На всякий пожарный», – как говорит Боря, но я-то знаю, что ему просто так легче завязывать знакомства. Сейчас, по моему мнению, это оказалось некстати.
- Куда едете, ребята? – расплывается в улыбке байкер, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.
- В Сочи, - коротко обрубаю я. Наш самозваный сосед по столику в ответ лишь удостаивает меня мимолетным изучающим взглядом и снова обращается к Борису.
- Тачка на парковке твоя? Ну вот такая! – он чертит руками в воздухе что-то, что должно, видимо в задумке напоминать вытянутый прямоугольник. Боря кивает, и тот живо интересуется: – На бензине, небось?!
- Какое там. Бензин – пустое пижонство.
- Ты только Рудику нашему не говори, – ухмыляется байкер, состроив такую многозначительную мину, будто заговор мы тут замышляем, и указывая на того шумного, кто все пива просил. – А то он в драку полезет. Меня Вадимом кстати. А вы кто будете?
- А чего бы мне с ним разговаривать? Борис. И Макс. – Боря кивает на меня.
- Да так. У нас тут спор вышел небольшой. Ты вроде мужик серьезный. Поможешь рассудить?
Боря вопросительно смотрит на меня, я с большой тоской на Борю. Откажется – я же потом всю неделю, вместо поездки, передачки в больницу ему буду носить. В ростовскую, не иначе. Согласится – может быть тот же результат.
- Ладно, давай, - неуверенно говорю я, поднимаясь следом, пусть меня и не приглашали. Не пойдет мой парень без меня к этим крупным и неуравновешенным ребятам. И плевать, что от меня поддержка разве что моральная.
Подойдя к их столику, мы быстро узнаем суть спора. Он оказывается вечным, как мир: ребята хотят выяснить, кто из них сильнее. Хотя, подозреваю, им интереснее выяснить, насколько силен Боря, а соревнование на руках и судейство придумали чисто для затравки. Посмотрим.
Вначале сражаются Вадим и Рудик. Через пару минут напряженного пыхтения и поддерживающих криков Рудик проигрывает, вымещает свою досаду на стуле – все же кому-то будет счет за поломанную мебель – и почти решает заказать себе пиво, но в последний момент свои его все же отговаривают. В итоге мы все поднимаем банки пепси, отмечая каждый следующий раунд. Вадим с честью держится еще два, потом все же уступает матерому детине с длинной бородой и руками, покрытыми наколками так густо, что издалека он кажется одетым в куртку, а не кожаный жилет. Судя по всему, главный у них. Он выразительно смотрит на Борю. И я уже понимаю, что был прав.
- Будешь?
В этот раз Боря на меня не смотрит вопросительно, а просто усаживается напротив. У них свои законы, мне этого не понять, но он в жизни не откажется.
На следующие пять минут поднимается такая волна шума и коллективной поддержки, что даже я чувствую себя зараженным духом болельщика.
Дальнобойщики уже давно оставили свой столик и присоединились к нам, парень за барной стойкой куда-то свалил, надеюсь, не вызывать полицию. Впрочем, упрекнуть в этом было бы сложно. Топот, раздавленные жестяные банки, сдвинутые столы-стулья…
Когда мы с Борисом потом выходим на улицу, у меня такое ощущение, словно мы всю ночь прозависали в баре, догоняясь текилой.
- Ну ты у меня… - восхищенно говорю я, когда мы останавливаемся на полупустой парковке, одинаково шаря взглядом в попытке сообразить, а в какой стороне наша машина.
- Какой? – грудным басом переспрашивает Боря, выпятив грудь колесом. Образец довольного самца, как же мало некоторым для счастья надо.
- Зверюга! – нахожу я, наконец, верное определение, заметив одновременно нашу машину. Мы, оказывается, встали не рядом с байкерами ночью, а за кабриолетом. Вот и хорошо! Байкеры на поверку оказались премилыми ребятами, но уж очень настаивали, чтобы мы с Борей после Ростова махнули с ними в Новосибирск. Вообще, звали Борю с собой в середине лета колесить по Кавказу. Летом меня с ним уже не будет, так что я настоял, чтобы он обменялся с ними телефонами. Боря это сделал, пусть без особого энтузиазма. Но я почему-то уверен, что когда меня рядом не будет, он снова купит себе байк. Жизнь же на мне не заканчивается.
Когда мы подходим к машине, то видим владельцев кабриолета. Остроносый тип в клетчатом пиджаке, по виду скользкий хмырь, и худенькая девушка, рыжая, нос весь в веснушках, по виду студентка. Они стоят рядом с машиной и громко ссорятся. Отличное занятие нашли, чтобы разнообразить себе поездку, пять баллов. Я морщусь, потому что после гвалта в кафе у меня трещит башка, и прошу Борю скорее трогать. И он не заставляет меня ждать.
Дорога снова вьется перед нами серой лентой. На верхнее шоссе мы больше не поднимаемся, хотя там трасса лучше - до города и так осталось недолго.
С головой ухожу в свои мысли и не сразу понимаю, почему Боря спустя пять минут сбрасывает скорость, а потом и вовсе тормозит.
- Сгущенка, - объявляет он мне, как название остановки. Я, ничего не понимая, смотрю на него, потом по сторонам. И до меня наконец доходит.
Классическая картина, знакомая, мне с самого детства: по бокам лес стеной, никаких проселочных дорог по бокам, до ближайшего населенного пункта пятьдесят километров, и сидит какая-нибудь бабулечка на обочине, торгует солеными грибами да маринованными огурцами, а иногда и самой лучшей в мире сгущенкой. А откуда она такая взялась – непонятно.
В нашем конкретном случае дела обстоят почти так же, с поправкой лишь на то, что на обочине сидит дед в резиновых сапогах и с кустистой бородой да торгует банными вениками, корзинами и всякими изделиями из бересты.
Банок со сгущенкой у него не видать, но все равно я выскакиваю из машины и подхожу к нему.
- Здравствуй, дед, - здоровается за нас обоих подоспевший следом Борис, пока я рассматриваю весь представленный незамысловатый «хэндмейд».
Если издалека дедушка казался леший-лешим, то вблизи своим красным, заросшим бородой лицом и маленькими бегающими глазками он больше напомнил обычного городского бомжа. А стоит ему открыть рот, я сразу ощущаю запах перегара.
- И вам привет, ребятки. Банные венички! Хорошие!
- Венички? – задумчиво переспрашиваю я, рассматривая недурно сделанные шкатулки из бересты, которые дедушка наверняка приобрел на рынке в Ростове, а теперь продает втридорога.
- Ух – попаритесь! – Дед втягивает голову в плечи и зажмуривается, пытаясь, видимо, этим передать всю гамму удовольствия после русской бани. – И корзиночки. За грибами, а?!
- А съедобного у вас ничего? – простодушно интересуюсь я, чувствуя, как Борис за моей спиной трясется от беззвучного хохота.
Тут лицо старичка вдруг становится очень хитрым, сморщивается, как у гримасничающей обезьянки.
- Да как тебе сказать, сынок… Съедобное оно иль нет? Для кого так да, а для кого-то совсем-совсем нет.
На минуту в моих глазах старик снова становится похожим на лесовика.
- Это как? – спрашиваю.
Он подскакивает, суетясь, лезет в ящик, который использовал как табурет, и достает оттуда бутылку, до краев наполненную белой непрозрачной жидкостью.
- Натуральнейший продукт! – возвещает он уже совершенно похабным голосом.
Когда мы трогаемся дальше, Борис долго неодобрительно молчит.
- Теперь на рынок в Ростове можно не заезжать? – робко замечаю, прижимая к груди пакет, в котором кое-что громко булькает, будто нарочно, чтобы позлить Борю. Помимо «то ли съедобного, то ли нет», я купил еще у старика пару берестяных шкатулок, большую деревянную ложку, выструганную, как тот уверял, из березы, и банный веник – специально для Бори, чтобы он завязывал с саунами. Боря, правда, мою щедрость оценить пока не готов, явно пытаясь обескуражить своим мрачным видом.
- И кого ты собираешься этим травить? Не сам хоть пить будешь?
- Подарю Соболеву, - нахожусь я, вспомнив про нашего главного редактора. – У него дома алкогольная коллекция.
- Всегда подозревал, что ты его за что-то не любишь и в тайне мечтаешь отравить, - по-доброму улыбается Боря.
- Много ты понимаешь. Такого раритета в Москве не достать.
- Натуральнейший продукт! – передразнивает он пронырливого старичка. Получается гнусаво и очень похоже. Я прыскаю со смеху и устраиваю голову у него на плече, лениво наблюдая за проносящимися мимо елками. Почему-то вспоминается, как на заправке, дожав того парня, он отшвырнул табурет и сгреб меня в охапку в порыве чувств. Вокруг сразу воцарилась такая понимающая тишина. Все вдруг сразу перестали недоумевать, что такой задохлик рядом с ним делает. Я даже перетрусил: одно дело в Москве, а эти ведь и побить могли. Но обошлось. Это Борина среда, его люди. Интересно, находясь постоянно среди моих и ловя на себе каждый день их удивленные взгляды, он чувствовал себя таким же неуместным?
Спрашивать сейчас об этом желания не возникает. Я беру его за руку, почти насильно отдираю от руля. Глажу его ладонь. Мне хорошо и спокойно, как не было давно.
Въезд в Ростов радует нас большим билбордом, сообщающим в картинках о новом градостроительном плане. Я со стоном сползаю по сиденью вниз: все ясно, когда проснусь, мне будет не узнать Ростова.
Проехав пост ДПС, Боря матерится сквозь зубы:
- Лучше бы дорогу сделали нормальную.
Я молча соглашаюсь. Хотя, какое там. Несколько небоскребов куда нужнее городу, чем дорога.
На окраине мы заезжаем в магазин. Потом Боря оставляет машину где-то в районе центра, и мы идем гулять пешком. На главной площади меня поражает какой-то непонятный стеклянный куб, который появился тут явно не так давно. Он буквально ранит мое сердце своей неуместностью.
- Это что за памятник гению Церетели?
- Это – «Родина-мать» глазами молодого ростовского скульптора, победителя конкурса талантов, – абсолютно серьезно отвечает мне Боря, игнорируя мой тон.
- Вот уж действительно – мать, – почти с суеверным ужасом бормочу я, увлекая его скорее дальше.
Конечно, самое лучшее в Ростове-на-Дону – это Дон. Мы довольно долго гуляем по набережной, обедаем в плавучем ресторанчике. Всю дорогу я канючу, что хочу кататься на речном трамвае. Боря сурово хмурит брови и категорически отказывается. Когда я перебираю все возможные посулы и дохожу до минета, он тут же покупает два билетика. Всю поездку на кораблике я старательно изображаю обиду и гоняю Борю в бар, то за соком, то за колой. В итоге дохожу до того, что прошу вина, зная, что он за рулем и компанию мне не составит. Боря внимательно выслушивает заказ и приносит мороженое «Коровка». Я пытаюсь выкинуть его за борт вместе с мороженым, и в этот момент к нам подходит стюард и сообщает, что сдаст нас на берегу в полицию, если мы не успокоимся.
После этого остается лишь обниматься и смотреть виды. Скучнейшая романтика, но Борю, кажется, устраивает. И меня тоже.
Когда мы выезжаем из Ростова, солнце начинает уже клониться к горизонту. Я почти дремлю, лениво мечтая о том, что к утру буду видеть пейзаж уже совсем южный.
Совсем скоро ситуация с нашей прошлой внезапной остановкой повторяется: Боря сбрасывает скорость, потом вовсе тормозит.
- Еще один дедушка с самогоном? – сонно спрашиваю я.
- Не совсем. Девушка. И, кажется, без самогона.
Продрав глаза, я смотрю вперед и вижу на дороге смутно знакомую фигурку с зеленым рюкзаком, на кармане которого выведен красным цветом знак «пацифик». По рюкзаку узнаю студентку с парковки, которая ссорилась со своим парнем у кабриолета.
- Каков же, однако, хмырь. Высадил девчонку и укатил.
Боря пожимает плечами.
- Подбросим до Краснодара?
- Ага.
Когда мы нагоняем, девушка вначале испуганно шарахается от машины, завидев Борю.
- Да вы не бойтесь, мы геи! – лучезарно улыбаюсь я, стараясь как-то потеснить в проеме окна большую Борину голову и тоже ей показаться. Получаю от Бори локтем в живот.
Девушка смотрит на него, потом на меня, потом снова на него, принимая решение.
- Ладно, - говорит наконец и запрыгивает на заднее сиденье. Смелая. Хотя… какой у нее еще выбор? По нижней дороге сейчас мало кто ездит, все сразу с Ростова поднимаются на верхнее шоссе. Не знаю уж, чего Боря так решил. Нравится ему, что ли, больше.
- Леся, - представляется наша новая попутчица.
- Макс. А это Боря, - киваю я на Борю. – Вы не пугайтесь, он вообще не страшный.
- Я не пугаюсь. Вы же тот самый диктор, Максим Горяинов? Я думала, вы в больнице…
Да, с тактом у девчонки явно проблемы. На миг солнце перестает светить для меня ярко. Но я смотрю на Борю, и этот миг проходит.
- Ага, и можно на «ты». Слухи все преувеличивают.
Леся оказалась геологом про профессии и официанткой по работе. Как и многие теперь, горячо жалеет, что не пошла на кибернетику.
- А разве сейчас не ищут активно нефть? – спорю я, просто чтобы поддержать разговор. – Всегда считал, что геолог – это престижно.
- Да кому она сейчас нужна, эта нефть? – Леся невесело хмыкает. – Никому. Уж лучше бы пошла на археолога.
- Не сказал бы, что благодарное дело. Был я по работе на раскопках в Херсонесе. Как раз ездил выяснить, все они там перекопали или еще что-то осталось. Адова работа, а на свет божий извлекаются одни черепки. Правда, море там… - Я мечтательно замолкаю.
- Ага, - продолжает за меня Боря. – Бурное и с камнями. И кто-то там чуть не потоп.
- И кто-то меня вытащил, но искусственное дыхание делать отказался.
- Кому-то оно было без надобности. – Боря, кажется, забыл про дорогу и пристально смотрит на меня. Мне становится совестно, что его дразню. Обещаю лишь, заставляю вспомнить, а потом – ничего.
- Хотела бы я съездить в Херсонес, - замечает Леся, деликатно глядя в окно.
Ее спутник нагоняет нас где-то через час, сначала проскакивает мимо, но все же замечает ее на заднем сиденье и пристраивается сзади, противно сигналя.
- Пересядешь? – интересуюсь, уже предвидя ответ, для порядка.
- Ну его к черту. Оторвемся?
- Борис! – весело командую я, предвидя гонку.
Боря до упора вжимает педаль газа в пол, и его старушка срывается с места, оставляя на время кабриолет далеко позади. Я чуть сползаю по сиденью, закинув руки за голову и наслаждаясь скоростью. Конечно, было бы куда поэтичнее, если бы за нами гналась банда байкеров, возмущенная, скажем, нашим непристойным поведением. Но и так неплохо. Можно представить, что мы, как дети гор, похитили Лесю и сейчас увозим в горный аул от преследующего нас влюбленного жениха.
Правда, влюбленный жених – а точнее, хмырь на кабриолете – сначала тоже наподдал газу, но надолго его не хватило и, спустя десять минут лихой погони, он слился. Все-таки у моего парня действительно крутая машина. Я целую его в щеку, потому что заслужил.
Леся облегченно выдыхает и, вместо слов благодарности, лезет в свой рюкзак.
Зря мы думали, что наша девушка совсем без самогона. Они со спутником ехали через станицы и там разжились большой бутылью самопального яблочного вина. Подозреваю, покупка стала очередным поводом для ссоры – почти как у нас с Борей по поводу самогона, но только ребята реально рассорились.
Яблочное вино Борис мне молчаливо разрешает, потому что оно молодое и полезное, сам же демонстрирует полнейшее сосредоточение на дороге: начинает темнеть.
Мы выпиваем с Лесей за гонки, за Борю, за нашу победу. Выясняем, что ехала она в Геленджик, и я предлагаю подбросить ее до развилки Геленджик-Сочи. В итоге Краснодар мы решаем миновать по верхнему шоссе, а потом снова спуститься, потому что в наши уже не слишком трезвые головы приходит идея искупаться, а там, внизу, где-то был карьер. Что дождаться моря нам не вариант, Боря даже не уточняет. Пьяным людям нет ничего милее, чем карьер, камыши и мошкара. А море для них – даже опасно.
К карьеру мы подъезжаем глубокой ночью, когда я уже почти протрезвел, а Леся подзабыла, чего вообще хотела. Впрочем, завидев спуск к воде, мы обо всем вспоминаем. Бросив машину там, где ей дальше уже было не проехать, мы, на ходу срывая с себя одежду, бегом спускаемся к воде. Всякая стыдливость, как водится в таких случаях, оказывается легко отброшена. Обнаженная Леся кажется еще более тонкой, как тростинка; с длинными ногами и маленькой острой грудью она смотрится хорошо. И я смотрю на нее, чтобы не пялиться на Борю – так и вовсе про купание забыть было бы недолго.
На мое счастье, он лишь окунается и быстро выходит на берег, не вводя меня в искушение. А мы с Лесей плещемся долго. Над головой уже совершенно южное, черное небо, покрытое ковром звезд – красота. И вода теплая. В какой-то момент я притягиваю к себе тоненькую фигурку Леси, чтобы поцеловать, сам не знаю зачем. С берега нас прекрасно видно. Боря смотрит, я уверен. Но ничего поделать с собой не могу. Очень хочется унести с собой в десятилетний сон ощущение гладкого и изящного, как статуэтка, тела и прикосновений влажных прохладных губ. Всего несколько секунд, но запомнится теперь навсегда.
Когда мы выходим из воды, Боря ничего мне не говорит. Леся довольно быстро засыпает после купания на заднем сиденье, но он все равно продолжает молчать. Я понимаю, что поступил нехорошо. Я ни разу ему не изменил за эти пять лет, ни разу даже не целовал вот так другого человека. А теперь сделал это у него на глазах. Несложно догадаться, какие могут быть выводы про остальное.
- Борь, - когда я его касаюсь, он не отдергивается, но и не смотрит. – Понимаешь…
- Понимаю. Дурак ты.
Я согласно вздыхаю и в который раз уже за эти два дня устраиваюсь спать на его плече.
Пост ГИБДД на въезде в Адыгею наше сонное царство минует быстро и без проблем.
Менее чем через сто километров мы оказываемся на развилке Сочи-Геленджик. Леся спит так сладко, что даже жалко будить, но искушения взять ее с нами в Сочи у меня даже не возникает. Подождав минут двадцать, мы пересаживаем ее в машину к приятного вида молодой паре, следующей в Геленджик. На прощанье Леся царапает для меня на бумажке свой номер телефона, но я его выбрасываю сразу же, едва она успевает отъехать. Не думаю, что ей будет интересно, если я позвоню через десять лет.
Солнце еще не показалось, но небо светлеет быстро. Я узнаю дорогу на Сочи, знакомую с детства, пусть и переделанную по самым современным технологиям. Маршрут все равно тот же. Очень скоро становится видно море и горы, дорога тянется вдоль побережья серпантином. Я кайфую, подставив лицо ветру. Очень хочется обниматься с Борей, но дорога здесь небезопасная. Туапсе мы пролетаем мимо с моего молчаливого согласия. Мне хочется скорее оказаться в Сочи. Там у нас всего пара дней, потом обратно, а то есть опасность опоздать к дате.
Когда город показывается вдалеке, как оазис будущего, я радостно хлопаю в ладоши, а Борис флегматично замечает:
- Зимняя Олимпиада его, говорят, покалечила. Летняя – добила.
Наши мнения о городе расходятся довольно сильно, но я не спорю, просто вглядываюсь в маячащие вдалеке стеклянные башни, опоясанные верхней дорогой, вижу силуэт самого большого в стране стадиона. Красиво же! Идеальная картинка из стекла и металла в обрамлении моря. Наш новый Сингапур.
Боря въезжает в городской центр на приличной скорости, в пору опасаться штрафа. Когда понимаю, что он пролетает его насквозь, сразу направляясь к выезду, смеюсь:
- Это что, похищение?
- Увидишь. Но в Сочи мы еще вернемся.
Я откидываюсь на спинку сидения, счастливый. Я снова ощущаю себя ребенком, которого ждет невероятный сюрприз. Как тогда, далеко в детстве, когда маленький мальчик впервые увидел море. И рядом со мной опять человек, который очень сильно меня любит. Так, как может только самый родной.
Оставив позади Сочи, мы едем по шоссе дальше еще минут сорок, затем Боря сворачивает на съезд, а потом сворачивает снова, теперь уже на совсем отвратительную дорогу. На какое-то время море пропадает из виду. Я подшучиваю над собой: а не задумал ли он схоронить мой хладный труп в лесу, в отместку за предательский поцелуй. Было бы романтично, но Боря на роль Синей Бороды не годится. Он большой и добрый медведь. И он будет очень сердит, если ему об этом сказать.
Когда я уже, потеряв терпение, готов нарушить молчание, мы выезжаем к морю снова. Только здесь оно уже другое. Большие волны, скалы, дикий пляж, на который мы въезжаем прямо на машине, потревожив гладкую гальку.
- Стой же! – говорю я Боре, который, видимо, не в курсе, что по таким прекрасным местам надо ходить исключительно пешком. Он послушно тормозит. Я выпрыгиваю и несусь сразу к воде. Кончики моих ботинок лижет прибой. Простор такой, что захватывает дух. Куда ни посмотришь – открытое море. Только слева виднеются скалы. В этот момент я забываю обо всем.
Борис подкрадывается ко мне сзади, как он это любит, чтобы заключить в объятия. Я изворачиваюсь и целую его. Его губы всего за минуту успели стать солеными. Я прячу руки под его футболку, потому что пальцы холодеют на ветру. А он такой горячий. Вжимаюсь в него всем телом, изгиб в изгиб, чтобы ощущать его всего сейчас. И что мы тут одни. Закрыть глаза и верить, что больше никого в этом мире не осталось. Кажется, я покрываю поцелуями его подбородок и шепчу какую-то ерунду. То ли что он у меня замечательный, то ли что не могу без него жить. То ли все сразу. Он гладит меня по волосам, успокаивая. Немножко вернув себе связь с реальностью, я ощущаю, что он возбужден, и шепчу ему на ухо, как сильно его хочу. Боря пытается спорить, но я тяну его назад, к машине. Я сам не знаю, чего хочу сейчас. Я только знаю, что сейчас сделаю. И зря он пытается в такой момент со мной спорить.
Даже если откинуть передние сидения, в машине неудобно, но я не останавливаюсь. Стягиваю с него футболку, лихорадочно шаря руками по телу, будто не зная, где хочу касаться, но просто уверенный, что хочу касаться везде. Нетерпеливо дергаю пряжку его ремня, Боря помогает, одновременно пытаясь меня раздеть и жадно целуя в шею, в итоге я прикладываюсь головой о верх машины. Смеюсь. Боря пытается меня подмять, поменяться местами, но я не даю. Мне хочется именно так. Лезть в сумку за смазкой ни ему, ни мне в голову не приходит. Подручные средства – пальцы и слюна помогают слабо. У меня давно так не было, и в первую минуту становится очень больно. Но от осознания, что он во мне, крышу сносит окончательно. Не знаю, наверное, я разбил бы себе голову, если бы он меня не держал. А так – царапины и синяки. И наверное, большая шишка. Врачи на осмотре будут крайне удивлены.
Я тихо смеюсь, водя пальцами по его груди, снимаю губами бисеринки пота, Боря что-то довольно бурчит, гладя меня по волосам. Кажется, что я псих сумасшедший. От этого смеюсь лишь громче, пряча голову ему подмышку.
В Сочи мы проведем два дня. Вернее, большей частью – на этом пляже. Два дня, которые мне запомнятся больше всего. Дорога обратно пройдет для меня, как во сне.
Лишь въехав в Москву, я попрошу его опустить оконное стекло и высунусь, вдыхая родной с детства и такой вредный московский воздух. Машины гудят в пробках. Все три яруса кольцевой дороги стоят. Здравствуй, столица.
Когда мы приезжаем домой, я долго стою, потерянным, посреди нашей квартиры. Она кажется пустой, будто меня тут уже нет.
Когда Боря возвращается от соседа, волоча на поводке поскуливающего от счастья добермана, все мои вещи уже собраны.
- Я звонил в институт, они сказали, что я могу приехать уже сегодня.
Он смотрит на меня. Я на него.
- У тебя в запасе еще два дня.
- Знаю. Не хочу. – Я подхожу к нему, касаюсь губами его губ нежно-нежно, он закрывает глаза, и я целую его веки.
- Тогда я заведу машину.
Я киваю. Он выходит первым.
Обхожу еще раз квартиру, пока еще нашу с ним. Бросаю прощальный взгляд в окно, где в ясную погоду очень хорошо видно шесть остроконечных небоскребов, на одном из которых сверкает надпись – «Институт вечной молодости».
Уже через час мы стоим в парке около этого института. Кругом геометрические клумбы и ряды белых скамеечек, они тянутся полукружьями от входа. Прощальный сад, как его шутя называют врачи, я знаю точно, потому что сам когда-то брал у одного интервью.
Боря стоит напротив, положив свои большие руки мне на плечи, я, как всегда, грею свои у него под курткой. Смотрим друг на друга очень внимательно, будто за эти минуты можем запомнить каждую черточку в лице лучше, чем помнили раньше.
- В день, когда ты проснешься, я буду ждать тебя на скамейке у входа.
- На той, что справа, или той, что слева?
- Справа, - отвечает он мне, и я понимаю, что он абсолютно серьезно.
- Борь… - говорю я и замолкаю. Он и так знает все. Что я его отпускаю. Что я его очень люблю. Что я иду на это только потому, что не хочу умирать у него на руках. Но моя жизнь, тем не менее, заканчивается. Дальше будет другая. Мы молчим. И я все же нахожу, что у него спросить. – Борь, скажи мне. А как зовут нашу собаку?
Он смеется чему-то, склоняется к моему уху и шепчет тихо:
- Макс. Я назвал его – Макс.
- Сволочь. – Я смеюсь и со всей дури толкаю его кулаком в грудь, без особого эффекта. Он ловит меня и прижимает к себе. По моему лицу катятся слезы, и все равно я смеюсь. Он, кажется, тоже. И то и другое. Так проходят минуты или больше. В последнее время у меня сложные отношения со временем.
Зажмурившись, я в последний раз касаюсь губ и отпускаю. До лестницы мне идти двадцать шагов. И еще двадцать – по ступенькам. Когда берусь за дверную ручку, меня охватывает искушение обернуться, но удерживаю себя. Я уже простился. И ушел.
Сейчас десятилетний сон пугает меня уже не так сильно. Я знаю, что, проснувшись, буду очень четко помнить свою последнюю неделю, человека, который мне ее подарил. Какой он сильный и уютно мягкий, как мне нравилось его целовать. Как с ним могло быть болезненно-остро. Но так же четко я знаю, что, выйдя через десять лет из стен института, я вряд ли увижу его на скамейке, справа от входа.
И это к лучшему. Всему наступает предел - рано или поздно. Нам с ним уже никогда не поссориться, не разочароваться и не остыть. Мы никогда не будем друг для друга расчетливо чужими.
И когда-нибудь я обязательно расскажу, что был в моей жизни человек, который очень-очень меня любил. Так сильно, что сделал ради меня все. Про такие вещи очень приятно вспоминать и рассказывать, спустя годы.
Великая любовь тем и хороша, что конечна.
Не такой уж неудачной была эта строчка. Когда я вернусь, мне стоит дописать статью.
_________
«Если вы хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах». /ВУДИ АЛЛЕН
-
-
24.05.2012 в 22:26Vae Victus, Позабавила уверенность, что все-таки дороги (как и дураки, наверное) в России, хоть в далеком, хоть в недалеком будущем все равно будут оставлять желать лучшего. а разве я не прав, считаешь? спасибо за отзыв и за замечания в личку
-
-
25.05.2012 в 10:20-
-
25.05.2012 в 12:53-
-
26.03.2013 в 13:35Спасибо за рассказ. Впечатлило.
-
-
26.03.2013 в 13:40